Светает Адриатика… В дожде
Всё Монтенегро, облако по скалам
Ползёт невинным зверем. На воде
Кораблики и шарики… Усталым
Глядится мир, как будто выжал ночь,
Отдав все силы женщине, натуре?
Лохмотья туч приляпаны на скотч,
Жизнь вымокла, как ветер после бури.
И музыка, что длится без тебя,
Не требует нечистых аллегорий.
В миндальный мир смотря-бредя-гребя
(Вдыхая недосказанность предгорий),
Я забываю твой порочный взгляд,
Желающий того, что дню враждебно,
И музыку, которую де Сад
Водил гулять на дьявольское небо.
Я понимаю жизнь среди агав,
В которых неразборчивая Будва
В плену моих сомнительных октав
Плывёт кефалью в черепашье будто,
И вал за валом поднимает грудь
И падает к святилищу «на мысе»,
И, растекаясь, продолжает путь
Скорее в серой, чем в молочной ризе.
Здесь кипарисы в глянцевой тиши,
Всей хвойной сутью понимают судно,
Приписанное к бухте. Ни души,
Верней, душа — задумчивая Будва,
Застывшая в тональности любви
Венецианской* сущности. Я слышу
Густую гамбу в массе синевы,
Ловлю бемолей правильную фишку…
Соперничать с растленной гамбой?.. как
Соперничать с губительной волною,
В которой жизнь перетекает в страх,
И сильный мир, порезанный скалою,
То ангелом, то зверем на меня
Глазами Адриатики глядится,
Дырявых туч свисает простыня,
Святой Никола вытянуться тщится
И стать заметней. Лепятся слова —
Всё зарастает местными словами…
Светает Адриатика. Лафа
Айвовой ноты веет над домами.
Светает Адриатика. Зачем
Другая жизнь, когда и этой много?
И музыка сейчас с небытием
Перемешалась на пороге Бога,
Чтоб в будущем затеяться опять,
В таком порыве, о котором море
Не устаёт всё глуше повторять
Творцу на ухо, заходясь в повторе.
Но даже там, в грядущем, вряд ли мы
Сумеем вместе обрести Балканы…
Летает йод от лодки до кормы
Кораблика и запахи кафаны
Уже спешат в туристскую попсу…
Молчат стихи поэты и уроды…
Такую жизнь по буквочке несу,
Как музыкант неписанные ноты.
------------
* С 1420 по 1797 годы Будва была частью
Венецианской республики.
ПЕРА́СТ
Всё сильнее размах Адриатики, бьющей хвостом
Переливчатой рыбы — стихами колеблется море…
Я живу между смертью и солнечным нежным огнём,
Где смятенье стиха и греха неизменно в повторе
Ожиданья тебя в колокольной деревне Пераст,
Непонятная жизнь перемешана с музыкой лета,
Побледневшей волной этот мир повернулся в анфас
И смеётся зверьком в окруженье прозрачного света.
Это море опять я вышёптывал, чтобы шептать
Твои плечи и звук амфибрахия, дактиля, ямба
В почерневшую быстро от буковок верных тетрадь,
Понимая любовь, как весёлое лёгкое пламя.
И, как праздник, вода Адриатики пела вокруг,
И барочная скрипка откуда-то слева звучала,
Забирая в себя, вынимая изысканный звук,
И бемольного света и в паузах было немало…
И глаза голубых гребешков голубели в воде —
Говорили тебя, все моллюски тебя говорили,
Этот бухтовый свет возникал и стелился везде,
И задабривал жизнь, и подбадривал водные мили.
Этот праздник воды говорил на моём языке,
Растекался строфой и чернел в черногорской тетради,
И глаза голубых гребешков голубели в строке,
И барочная нежность стояла на скрипках Амати…
И, как праздник воды, я вышёптывал жизнь без тебя,
Вспоминая тебя, натыкаясь на древние стены
Заблудившимся взглядом (стихала стиха ворожба),
Говорящей на русском, молчавшей на местном Камены.
И хотелось молчать, и за облачком взглядом блуждать,
И на лодочке плыть за каким-то ребячьим секретом…
Всё по рифмочке букв эту музыку копит тетрадь,
И последнее солнце блазнится последним поэтом.
…………
Сновидение по Занусси:
Бред волшебника, свет зимы…
С китаянкой в индийской блузе
Над постелью взлетаем мы.
Пробуждение по Занусси:
Сладко в облаке тесных рук,
Наши тени висят на люстре.
На компакте бемольный звук
Тянет музыку Феррабоско,
Тянут гамбы воловий свет.
Эта ангельская повозка
Из почти неизвестных недр
К нам втащила виолу: ангел
Сдвинул крылышки, заиграл:
Эту музыку, точно нанял,
С малым космосом повязал.
Ветер в трубах, как в страшных сказках,
Пахнет голым Непалом чай.
Привидения в белых масках —
Вынут ножички и — прощай!
Это мнится? На белом свете
Зарастает зимою всё:
Серафимы и дети смерти,
В парке «чёртово колесо»,
И смирительная октава…
Январём зарастает всё:
В Польше — небо, в Крыму — агава,
Стихотворное ремесло…
Это мнится в таком раскладе —
Завихрение по Зану…
Половая, белеет кстати,
Жизнь стоящая на кону
Неизбежного… и другого…
Напишу и сумею здесь
В белой простыне спрятать слово,
Чтоб кому и зачем прочесть?
…Наваждение по Занусси,
К точке «G» приведёт вино?..
В дедморозовом захолустье
Слово вытянешь и — темно:
Так темно, перепутать впору
Всё, что запросто написал.
…Ангел взмыл в облака виолу,
Сам бессовестно запропал.
ОСТРОВНОЕ: 2001
Большие тыквы, маленькие листья,
Прибился остров к осени такой,
И пишутся соломенные письма,
И тянется закатной желтизной
Холстина высей, растекаясь кругом,
Дырявый лес прихватывает за…
Два ангела скользят за виадуком,
Змеистый поезд выпучил глаза.
Под башмаками оживает тропка,
(Я местный сочинитель и ещё…)
Пойду налево — золотится сопка,
Пойду направо — тоже хорошо,
Ведь рядом фиолетовое море
И о́роки угодья сторожат…
…Корсаковский маяк в большом дозоре,
В безумье мира чаечки кричат.
МЯКИНИНО: БЕЛЫЙ МОСТ
Мой дар убог, и голос мой не громок…
Евгений Баратынский
Мой голос так себе, мой дар убог: навряд ли это может называться
Талантом. Сочинил немного строк, которые кому-нибудь приснятся
По случаю? По музыке души? Я ставлю вопросительные знаки,
Как в космосе плыву себе в тиши… Живу себе. Рисую на бумаге
Кириллицу, которую давно нам выдумали умные мужчины:
Смотрю в окно, равно гляжу кино, там белый мост, там огненные джинны
Рекламы, охмурительный яхт-клуб, Москва-река и ширится, и длится,
Текучий мир в любом раскладе люб, там море пароходу «Крокус» снится…
Мой голос так… Две рифмочки, глагол, конечно, прилагательных немного,
Как Рейн учил! Борисович вколол наркотики от греческого бога.
Но что-то, как сновидец, знаю я… Смеркается. Туманится. Я вижу
То сновиденье бога-муравья, то парадиза призрачную крышу,
То некого приятеля, ему мой голос так себе сгодится крайне,
Я это понимаю по всему: в Мякинино, в Дамаске, в Самарканде…
