Павлу Прагину
Провинция зависшая –
Одни и те же лица,
И время как прокисшая
Болотная водица.
Что вечером случается –
Наутро повторится.
Провинция – печатница:
Размножены страницы.
Провинция… Здесь есть всегда
Причина отравиться,
А может быть, повеситься
Иль попросту напиться.
Все улицы исхожены,
Загажены, разбиты,
Как близнецы похожи и
Как мертвецы забыты.
За клубом – скверик с Лениным,
Универмаг, больница.
Но в каждом поколении
Пророки и провидцы.
На всяк шесток наверчено
Проектов и амбиций.
Провинция – проверщица
Всех: кто на что годится.
Здесь всё преувеличено
И выпукло, как линза –
Скупое безразличие
Оставлено столицам.
Ведь тайнам негде спрятаться
В домах-малоэтажках,
Где всяк другому брат, сестра,
Сосед иль однокашник.
Здесь всё прозрачно, словно как
У Бога на ладони.
Слоёный профиль облака
В росе зеркальной тонет.
Берёзы спорят с клёнами
В берестяной беседе,
Под ивою спелёнутой
Паук считает сети.
И вечность в миг спрессована,
И кажется, что это –
Особенно весомая
Причина быть поэтом.
Как послушанье высшее
Озноб твоих прозрений,
Провинция, зависшая
В молитвенном паренье.
* * *
Спящий город, как ручной удав
Свёрнут в кольца разноцветных улиц.
Тротуары, от людей устав,
Наконец блаженно растянулись.
А над городом снуёт зима –
Притворясь услужливой невесткой,
Накрывает серые дома
Снеговой крахмальной занавеской.
Снег идет, как в гавань мореход,
Точным курсом, обходя все рифы,
Отчищая муть земных грехов
Белизной своей неповторимой.
Засыпает скверы и дворы,
Словно прячет зримые улики,
И планету набело творит
Рыхловатой глиной комьев липких.
И, казалось, не было и нет
На земле неправды и несчастья.
Только тёплый милосердный снег,
Обновленье миру приносящий.
ВЩИЖ
Матушке Людмиле
В этом имени ветер возносит псалмы
над святилищем древним,
В этом имени вздыбленность круч
и восторг высоты,
Свист полозьев, скользящих под гору,
и сговор деревьев,
Чей встревоженный шёпот
будил на заставах посты.
Визг татарской стрелы, лязг мечей
и предсмертные стоны,
Слёзы тихих озёр, гнев реки
и рыданья ручья…
Над курганами срытыми рожь,
отбивая поклоны,
Припадает к земле,
имена павших предков шепча.
Лебединые шипы, зигзаги стрижей
и чижиные стаи,
Аритмия грозы, в чьём дыханье
то грохот, то тишь:
Безупречная доблесть, щемящая боль
и манящая тайна
В этом, в сердце занозой сидящем, названии
Вщиж.
ПОЕЗД
Под вечный стук «прощай-прости»
вдоль полустанка-полусвалки,
не замечая скуки жалкой,
мчит по транзитному пути
неуловимое «светло»,
разрезанное на квадраты.
Фонарь-вагонопровожатый
ногой перрон пинает зло.
Он связан сетью проводов,
вмонтирован в бетон площадки.
Ему томительно и сладко
читать названья городов
на выпуклых боках вагонных,
но поманив, чужая жизнь
обманет вновь, и он дрожит
и задыхается в агонии.
* * *
К*
Может, и впрямь мы судьбою рассеяны
в этих снегах заклинанием вьюги –
лето сплетаем травами севера
и, замерзая, грезим о юге.
Или как птицы, лишённые родины,
ищем приюта в ухоженных скалах;
космос считаем своими угодьями
и не умеем управиться малым.
Друг мой, ты ждёшь? Ни ответа, ни весточки…
Тихой квартиры пустующий остров,
только в стекло трепыханием веточки
бьётся природы обглоданный остов.
И для тебя так красиво пульсируют
искорки солнца на корочке снега,
но закрывается синее, сильное
небо изнанкою божьего века.
* * *
На миру и смерть красна…
Красота ясней видна
В окружении уродства.
И оно в пылу обид
Красоте частенько мстит
За фатальное несходство.
Красота – не МЧС,
Мир спасётся сам, но без
Красоты в нём будет сиро.
Мир безумен и жесток,
Как все мы, и дай нам Бог
Красоту спасти от мира.
ЖЭУ №27 посвящается
Будущие дворники
выбрасывают мусор из окон.
Будущие слесари
корёжат почтовые ящики.
Будущие электрики
разбивают плафоны в лифте.
Будущие лифтёры
выковыривают кнопки
с номерами этажей.
Будущие маляры
приклеивают к потолку
горелые спички.
Страна не останется без специалистов.
Карма – забота о завтрашнем дне.
нАУка
В белом халате и колпаке,
шприцем грозя как базукою,
ходит Наука, аукает,
скальпель в дрожащей руке.
«А ну-ка, а ну-ка, -
бормочет Наука, -
Кто там внутри?
Отопри!»
А там все попрятались и разбежались,
услышав зловещее слово «анализ».
Всем синтеза хочется,
Ведь одиночество
Носимо структурами
На клеточном уровне.
* * *
Мы – рыбы на суше, нам трудно дышать
Эфиром враждебной стихии,
Но мы научились себя убеждать,
Что наша стезя – быть сухими.
Мы ищем, где лучше, а лучше – везде,
Где есть для нас пища и норы.
И мы суетимся, как рыба в воде,
Смирив свой задиристый норов.
Внушаем друг другу, что всё на местах
И быть не могло по-другому.
И только порой непредвиденный страх
Рвёт жабры удавкой тугою.
Тогда мы бунтуем, скандалим, орём,
Что мы не такие, как массы,
И бьёмся об лёд лихорадочным лбом,
И корчим смешные гримасы.
И жаждем свободы, и верим себе,
Пока не прихватит настолько,
Что сдаться спешим мы на милость судьбе
И даже вернуть неустойку.
Прислушаться к мненью, что термин «вода» –
Лишь символ загробного мира,
Что воздух – исконная наша среда,
Что всем здесь достаточно сыро.
И детям заученно мы говорим,
Что мифы – не больше, чем сказки…
Но только… Но всё же…
Но чёрт побери!
Так хочется в речке плескаться!
* * *
Седые сумерки – таинственный рубеж,
Час, когда свет и тьма играют в прятки.
Я мысленно прореживаю грядки
Воспоминаний, знаний и надежд.
Пытаюсь вызвать из небытия
Минувшее, его черты и лица,
И города, куда не возвратиться
Ни мне, ни той, носившей имя «я»
Когда-то и оставленной. Увы,
Мы оставляем то, что нам дороже
Всего, как змеи оставляют кожу
Мертветь среди испуганной травы.
Как ярок наш узорный переплёт –
Черновики, рисунки, письма, фото
И адреса в потрёпанных блокнотах
Тех мест, где нас давно никто не ждёт.
A если ждут, то, в сущности, не те,
С кем мы когда-то были земляками
В стране экспериментов и исканий,
В пространстве идеалов и идей.
Оно зовётся юностью, его
Мы навещаем, памятью ведомы,
Спешим к нему и как тепла бездомный
В нём ищем утешенья от невзгод.
Там живы близкие и цел снесённый дом,
С крыльцом, усыпанным берёзовой трухою, –
Не будь его, и я была б другою,
Другое находя в пережитом.
Но в индивидуальный лабиринт
Нет входа посторонним, что досадно, –
Ты сам себе Тезей и Ариадна,
И Минотавр, и даже остров Крит.
В твоих руках спасительная нить –
Фрагмент замысловатой паутины,
Что вьётся, расходясь от пуповины,
Стремясь в свою орбиту заманить
Всё, что по праву чувствуешь своим,
Что вмиг опознано и разом взято,
Что временами то смешно, то свято,
Но навсегда останется родным.
Ведь нам, увы, до срока не узнать –
Возьмём с собой иль здесь навек оставим…
И я ищу разгадку этой тайны,
В белёсых сумерках высматривая знак.
ВЛАДИМИРУ СОРОЧКИНУ
Мне мало надо!
Краюшку хлеба
И каплю молока.
Да это небо,
Да эти облака!
Велимир Хлебников
Много ли надо поэту
Хлеба и облаков?
Шёпот ворчливого ветра,
Рёв тепловозных гудков...
Клич их, попутный и встречный, –
Вечный бродяжий призыв –
Магия диких наречий,
Знаков исконный язык.
Стрелки, разъезды, платформы,
Рельсов бегущих строка,
Бдительный взгляд светофора
Из-под бровей козырька.
Товарняки, перегоны,
Стыков стальной перебор
И из окошка вагона
Пёстрый российский простор.
Где то галопом, то рысью
Время несётся в закат…
Станции, веси и выси,
И облака, облака…
Что омывают планету
Зыбью молочных клубов.
Много ли надо поэту?..
Только стихи и любовь.
Только б изведать запретный
Терпкий познания плод!
Много ли надо поэту?
Тот, кто прочтёт и поймёт…
Ждёт он, всесильный и строгий,
Тот, кто отпустит грехи...
Снова дороги, дороги.
Снова любовь и стихи.
