Покуда помнятся детали
Оле Гришиной
1. Вечер долгий
Пока в незатейливой кофемолке
вращаются жернова,
да будет щедрее мой вечер долгий,
где щурится на каминной полке
насмешливая сова.
Покуда я в мире моём келейном
хозяйка своим словам,
найдется, кому на призыв «налей нам»
наполнить бокалы густым глинтвейном,
плеснув через край и вам.
Покуда не кончил свое плетенье
божественный шелкопряд,
да хватит нам сил для любви и лени,
вот здесь, у огня, где трещат поленья
и рукописи горят.
2. Покуда помнятся детали
Смешно. Все эти наши беды –
о мимолётном, о пустом.
Как ржавые велосипеды
под лёвенским мостом,
мы никуда уже не едем –
даст бог нам лет еще пяток,
пока (дас зайне, типа, йедем)
нас не снесёт поток,
где чёрный шут на пьедестале
стоит, смеясь, к воде спиной.
Покуда помнятся детали,
моё – со мной.
3. Фламандский сон
Как мне сказать тебе напоследок
то, что словами невыразимо?
Фландрия нас провожает снегом –
типа, мы тоже умеем зиму.
Кончилось действо, повтор нескоро.
Мы – персонажи, и в долгий ящик
сложат нас главные бутафоры,
снегом присыпав ненастоящим.
Вьюжное кружево, сон Катлины.
Из черепичной шкатулки Брюгге
ведьмы на юг потянулись клином –
метлами режут поток упругий
ветра, осипшего от мороза;
очи пылают совиным светом.
Не поддавайся анабиозу,
тварям летучим закон неведом.
Съёжилось время, его так мало.
И да поможет ведьмачья сила:
видишь, огни подо льдом канала, –
это Катлина глаза открыла.
Лунная ведьма
Ночь ворочает бельма звезд –
надвигается час совиный.
Над Невою косматый ост
гонит волны в тугие спины.
Закачался котел двора,
ведьмы хищно раздули ноздри –
колдовским ароматом трав
черный воздух насыщен остро.
Наливай дополна, луна,
в город-призрак тумана морок,
пусть мерцает он весь, до дна –
от крестов до бродяжьих норок,
пусть цыганский зеленый свет
в сны людские вплывает властно…
Заворочается сосед,
затомившись виной неясной,
выйдет в кухню курить, босой,
лбом горячим к стеклу прижмется.
Свет клубящейся полосой
с крыш стекает на дно колодца,
где в углу, у глухой стены,
на расхристанных тряпках лёжа,
молча смотрит в глаза луны
незадачливый сыне божий.
Смотрит, будто на свет в конце,
вдруг забрезживший атеисту.
И на тёмном его лице
две полоски промыто чистых.
* * *
Ну, и куда ты? Опять в этот черный лаз:
вытянешь шею – и норовишь за край
долго смотреть в темноту, где таким из нас
ветер в лицо и трескучий вороний грай,
желтое небо усеяно сыпью птиц,
черные воды, у берега – первый лед.
Лодка, и люди, но только не видно лиц,
клинышек следа зеркальный скользит-плывет.
Быстро смеркается. Шумно вздыхает лес.
Лодки не видно, смыкаются камыши.
Голос вдали затихает, почти исчез…
Ну, и куда ты? Вернись, и дыши, дыши –
слышишь: бубнит телевизор, мурлычет кот,
чайник на кухне свистит – он давно вскипел.
Ветер за окнами черные ветки гнет,
где-то над крышами гаснет луны прицел.
Ночное, совиное
Пусть окна не горят, но там не спят оне,
которые, как я, привязаны к луне
и знают, что она не тело, а дыра,
и то, что белый зрак до самого утра
таращится в неё, а видит лишь дыру,
которую землёй зовут у нас в миру.
У нас в дыре – зима, и снегу выше крыш,
и черное окно, в котором ты не спишь,
и дырочками глаз уставился во мглу,
как все мы, в эту ночь приникшие к стеклу.
Мы втягиваем тьму, а выдыхаем свет, –
он зелен, как тоска, по-стариковски сед,
и столько тишины и одиночеств в нём,
по-волчьи пьющих мглу под мраморным бельмом,
что вроде мы каррас по лунному родству…
Быть может, это нас и держит на плаву.
Зеркало правды
наш маленький север, наш быт комариный –
здесь узок простор и прослойка хила.
как ты изменилась, марина, марина,
какая чума тебя так довела?
каких же отведала в жизни отрав ты,
какое несчастье случилось с тобой?
смотри, как туманится в зеркале правды,
блуждая в руинах, твой взор голубой.
а там, за спиною – такие красоты,
такие блестят заливные луга…
не плачь, дорогая, ну что ты, ну что ты,
не думай о прошлом – и вся недолга.
да, всё это было, ах, что это было,
и кто это рядом в знакомом плаще?
о, зеркало правды, румяна-белила,
зачем этот свет, уберите вообще!
добро ли встречаться подругам старинным
ни в чем не лукавя, ни в чем не солгав?
мы встретимся снова, марина, марина,
при свете – сияющем, ультрамаринном, –
дай бог, чтоб не скоро, – в тех самых лугах.
Птичий февраль
Каменная мерзлая земля.
В две доски последний потолок.
Ветер подхватил и поволок
перышко по небу февраля.
Ну когда же поп за упокой
стылыми губами добубнит?
Холодно до степени такой,
кажется, вздохнёшь – и зазвенит.
Топчемся у ямы на краю,
тупо коченея на ветру.
Спи спокойно, баюшки-баю,
отлетая в божию дыру.
А внизу – заснеженный погост,
птичьих лапок лёгкие кресты.
Все мы, если смотришь с высоты, –
семечек рассыпанная горсть.
* * *
отговорило вроде бы вызрело отцвело
и сидеть бы на ж… по старинке грызя стило
мемуары о подвигах мирно кропать в дневник
а вот фиг
норовишь навернуться с не своего шестка
этот чертов мир качается как доска
и блажен повисший на крепком как смерть гвозде
здесь они везде
забивай пока не догонят и не простят
вон в доске небесной шляпки гвоздей блестят
молотки стучат валентинов глебов никол
это ли не прикол
выходи кто тут святой выноси святых
надо мною тоже сверкают в ночи кресты
сколько их над лицом качалось мазало по губам
ни одного не сдам
говорят же бог не выдаст свинья не съест
переплавится в гвоздь и твой пропотевший крест
и пока нам качаться над черной дырой в ночи
слева стучит стучит
