Мои воспоминания0

(продолжение. Начало в №10/2015 и сл.)

 
Поиски работы и знакомство с А. Ф. Гараниным

Вернувшись в мае 1944 года в Москву в свои сверхскромные 9.5 квадратных метров, я в первую очередь должна была определиться с про­фессиональной деятельностью, дающей заработок на жизнь. Больше всего меня привлекала не педагогическая, а редакционная работа.

В своих деловых поездках я как-то попала в час пик. Встала в уголке вагона напротив входной двери. Толчея. Какой-то моряк упёрся руками в дверь и в стояк, чтобы защитить меня от давки. Смотрит сочувственно, но явно не «клеется», как теперь говорят. Обращается ко мне попросту:

– Наработались, а теперь трудная дорога домой?

– Хорошо, если бы наработалась, да ведь найти её нужно, работу.

– А какую Вы ищете?

– Какую-нибудь издательскую, редакторскую…

– Так я Вам, может быть, смогу помочь. В Москву из блокадного Ленинграда перевели Военно-морское издательство. Расположилось оно на Арбате, в Кривоколенном переулке. Поезжайте туда завтра. Спросите Александра Федотовича Гаранина. Скажите, что Федя Голедаев Вас послал. Может быть, что-то и получится.

Я больше никогда не видела Федю Голедаева, но навсегда запомнила его добрый совет. А. Ф. Гаранин на это имя никак не отреагировал и никогда его не упоминал. Мне было любопытно знать почему, но вопросов я не задавала.

На следующий день утром разоделась, используя американские подарки фронтовикам. Туфли на 11 сантиметровых каблуках сделали меня высокой, подкрасилась немного и отправилась на Арбат. В десяти минутах ходьбы от моего дома на Никитском бульваре нашла в Криво­коленном переулке особняк с часовым матросом у двери. Сказала ему, кто мне нужен. «Да вот он стоит с офицерами у лестницы слева». Вгляделась. А.Ф.Г. – высокий, статный. Вид суровый, немного простоватый. Но вот засмеялся чему-то, и улыбка осветила всё лицо. Очень похорошел.

Часовой сказал ему обо мне. Документы, пропуск, и я у А.Ф. в кабинете. Он чрезвычайно доброжелателен. Спрашивает о подготовлен­ности к работе, о семейном положении. Часто отлучается, так как в издательстве идёт какое-то совещание. Он уходит, оставляя мне руко­писи для ознакомления. Возвращается скоро, говорит, что им такой человек, как я (!), нужен. Однако нет ещё штатного расписания. Ожидают. «Оставьте адрес, телефон. Мы сразу Вам сообщим», – говорит он. Масса любезностей, но ушла я ни с чем.

К сожалению, у меня не было возможности ждать разрешения штатных проблем. На другой день я поехала в дом №3 по Орликову переулку, где располагалось несколько издательств. Думалось, если работу и не найду, то хотя бы выясню обстановку.

В НИИ «Советская энциклопедия» меня приняли, как родную, обрадовались. В отделе истории очень нужен младший научный сотрудник. Мужчин в институте совсем нет: кто в ополчении погиб, кто на фронте ещё воюет. Над огромным томом трудятся очень пожилые женщины. Некому заказывать статьи, организовывать их продвижение в процессе подготовки. Это очень подходящее для меня место, чтобы изучить основы полиграфического дела. Имеются перспективы на поступление в заочную аспирантуру. Однако оплата мизерная – 60 рублей в месяц. Правда, можно надеяться на небольшую прибавку по выходу очередного тома. Я, конечно, со всем согласилась. Оформят меня по окончании фронтового отпуска.

В оставшиеся дни я побывала в издательстве «Художественная литература» и поняла, что мне без опыта работы и без сильной поддержки не пробиться. Через несколько дней мой отпуск закончился, и я, счастливая, вышла на работу.

Между тем, А.Ф. мне звонил и интересовался моими делами. Я сказала, что поступила на работу в институт «Советская энциклопедия». Он очень эмоционально принял это известие. То ли обрадовался, то ли огорчился. На следующий день позвонил, сказал, что он находится на Арбатской площади (то есть возле моего дома) и спросил, можно ли ему зайти. Мне это было как будто ни к чему! Я ещё не оправилась от удара, полученного в суде, была измучена бессонной ночью, глаза были красные, веки отёчные, однако разрешила зайти.

Держался он спокойно, расспрашивал об устройстве родителей, о фронте. Стула у меня ещё не было. Сидел он на папином матрасе, покрытом мешковиной от американских товаров.

 

История А. Ф. Гаранина

Неожиданно А.Ф. стал рассказывать о своём далёком детстве в селе Старый Буян Самарской губернии, о незабываемой природе своих родных мест, прекрасно описанных в книге Аксакова «Детские годы Багрова внука». Говорил о дубовых рощах, о зелёных полянах, в которых мелькали красные пятна сладкой лесной клубники, о чистейшей речке Кондурче, богатой рыбой и раками. С большим благоговением вспомнил своего деда Дмитрия, который во время голода в Поволжье в начале 20-ых годов сказал, что отказывается от еды в пользу внуков, и через пару дней тихо угас. Светлая ему память!

Рассказал А.Ф. и об отце Федоте, который был видный мужчина гренадёрского роста и имел хороший голос, поэтому его при мобилизации направили в солдатский хор при дворце, где он и провёл всю службу. По голосу он мог бы претендовать на солиста, но музыкальный слух его был недостаточен. Там был обычай: когда собиралась мужская компания из знати, пировали под народные песни. После окончания сбора хор садился за стол и очищал его от остатков еды. Вина тоже было достаточно.

Вернувшись домой, Федот стал старательным хозяином, женился. Жену звали Наталья. Она стала заботливой хозяйкой, ласковой с детьми. Очень любила цветы и разговаривала с ними, когда поливала. И хозяин и дети (выросших детей было пятеро: два сына и три дочери, несколько детей умерли в детстве) трудились не покладая рук. Хозяйство было крепким. А.Ф. уже в 14 лет ходил за плугом, как взрослый мужик, водил лошадей в ночное. Проявлял старание и в овладении грамотой. Как-то к отцу пришёл священник и сказал, что этого мальчика – Александра – нужно учить обязательно. Жители села с уважением относились к «учёному» юноше. Все остальные дети в этой семье не были особо выдающимися. Например, Сашин младший брат Вася стал деревенским милиционером. Он был очень сильным и подтягивался на одной руке. Когда пришла война, Вася был мобилизован и отправлен на фронт. До фронта Васе добраться не удалось, его эшелон попал под бомбёжку. Сашина сестра Нюра проработала в деревне зубным врачом.

В Центральном архиве в Москве я видела интересный документ. В нём говорится о создании в селе Старый Буян в 1921 году партийной ячейки. Секретарём её был избран Александр Гаранин. Хоть он был членом партии только с 1927 года, его, комсомольца, избрали секретарём, так как ячейка была совместной партийно-комсомольской и остальные члены были неграмотными. Таковы были партийные кадры.

Воспоминания А.Ф. относились к разному времени, но все были наполнены любовью к отчему дому, к родной земле. Военные темы обычно не возникали. Только один раз упомянул он о революционных событиях в селе Старый Буян.

В 1905 году по России прокатилась волна революционных выступлений. Неизвестно, кто был агитатором, но жители села Старый Буян решили создать независимую республику. Выйти из-под власти царя! В Центральном архиве я видела донесение о том, в частности, что    « [люди] Гаранина ходят с красными флагами, поют революционные песни. Создался военный отряд и во главе его стал бывший солдат Федот Гаранин».

Село окружили казачьи войска, революционеры бежали в лес, но потом были арестованы. Нелепая затея с организацией в глубине России самостоятельной республики лопнула. Всем участникам волнений суд дал по пять лет тюрьмы (судебные документы находятся, вероятно, в областном или районном архивах). Через год-два в селе случился пожар, сгорели многие избы. Тогда всех сидельцев выпустили из тюрьмы. Приказали ехать домой и отстраивать село.

В 30-ые годы, когда началась коллективизация, семью Гараниных включили в список на раскулачивание. Но кто-то вспомнил, что Федот был командиром революционного отряда, и его фамилию вычеркнули. Семья была спасена.

Федот любил крепко выпить, это его и сгубило. Как-то в возрасте около 50 лет, ещё до войны, он зимой ехал на лошади. После водки его мучила жажда. Остановившись у реки, Федот попил воды из проруби. Заболел воспалением лёгких и умер. Его вдова Наталья прожила очень долгую жизнь.

При работе в Центральном архиве мне предоставили и другие важные документы. Я запросила данные о Федоте Гаранине, а мне также дали документы и о его сыне Александре – участнике Гражданской войны (он об этом почти ничего не рассказывал). Официально Гражданская война закончилась в 1922 году, но и в 1923 году остатки «банд» Серова действовали в Поволжье. В архивных документах имеется список отряда курсантов в составе 60 человек (в списке есть фамилия А.Ф), направленного против них. Попутно курсанты должны были собирать сведения о голодающих, так как Поволжье было охва­чено голодом. В Центральнoм архиве хранятся эти донесения. В них говорится: в дерев­нях от голода умирает два-три человека в день, есть и случаи людоедства. Опасность курсантам грозила не только от серовцев, но и от отчаявшихся голодающих.

Боевое снаряжение отряда возлагалось на особую команду. В неё входили наиболее сильные курсанты. А.Ф. был среди них. В их распо­ряжении была лошадь с телегой. Одна­ко путь лежал не только по дорогам. Приходилось пересекать маленькие речки, большие ручьи, овраги и возвышенности. Груз переносили на руках.

Тяжёлая физическая нагрузка, а также ужасающие впечатления от гибели российских людей были непереносимы молодому курсанту Гаранину. После выполнения боевой задачи он был отчислен с курсов ввиду «истощения и крайнего морального ослабления» (Центральный архив). Долго находился в лежачем состоянии.

Через год здоровье его восстановилось, и он успешно окончил курсы. Назначение получил во Владивосток заместителем начальника политотдела Тихоокеанского Военного Флота и, заодно, был избран секретарем комитета комсомола этого флота. Владивостокский порт только строился. Механизмов для выемки земли было недостаточно. Кто-то предложил пригласить китайцев с их лёгкими бамбуковыми носилками. Они небольшими лопатками набрасывали на них землю и бегом относили её на нужное место. В перерыве по 4-5 человек собирались у костерка и в консервной банке варили рис. Хранился он у них в длинных карманах штанов. Так без особых затрат выполнили важную часть строительства.

Вдруг кому-то пришла в голову мысль: это не патриотично привлекать чужой народ, когда есть свой. Вот его-то и нужно было привлечь, заставить работать. Вину за недосмотр возложили на начальника политотдела. На собрании критиковали его пострашному, припомнили все неурядицы в строительстве и даже указали на их истоки: начальник политотдела был евреем.

Упомянули и имя его заместителя – Гаранина. Что же он не усмотрел вину? Предлагали спросить и с него по-партийному в ближайшее время.

Перед этим произошёл такой эпизод. Городской суд просил прислать своего представителя в качестве присяжного заседателя. Начальник политотдела послал Гаранина. Разбиралось бытовое дело. Спившийся мужчина, потерявший работу, жильё, связи с нормальными людьми, стал по существу бомжом (теперь их так называют). Одна женщина привела его в свой дом, отмыла, накормила. Поначалу всё шло как будто хорошо, но однажды, придя домой, хозяйка его не застала. Не было и некоторых её вещей, не очень ценных, но необходимых. Вора задержали. Вина была установлена. Прокурор, основываясь на Уголовном кодексе, сказал, что ему полагается три года тюрьмы. При обсуж­дении приговора один из присяжных (Гаранин) возразил: в предложении прокурора учитывается только стоимость похищенного, а моральный ущерб остаётся не возмещённым. Прокурор уточняет: в Уголовном кодексе нет такого пункта. «Значит, это плохой кодекс», – сказал Гаранин. Последовало письмо в политотдел. Начальник посмеялся. Назвал своего заместителя «моралистом» и послал другого заседателя.

Эпизод этот незначителен. Но он говорит о склонности Гаранина иметь своё собственное мнение. В накалявшейся обстановке это могло быть оценено негативно.

Вскоре после разгромного партсобрания Гаранин встретил знакомого. Тот сказал, что уезжает в Ленинград поступать на Высшие военно-командные курсы и стал агитировать присоединиться к нему. А.Ф. отнекивался: он не подготовлен к экзаменам и его сломанная нога ещё в гипсе. В конце концов согласился.

Начальнику предложение понравилось, он поддержал и более ранним числом оформил документы. «Поезжай и учись активно», – напут­ствовал он.

Гаранин вступительные экзамены успешно сдал, был принят на курсы и уехал в Ленинград. А его друг провалился.

Через несколько месяцев грянули репрессии 1937 года. Всё руководство Тихоокеанского Военного Флота было арестовано. Начальник А.Ф., его преемник, и многие другие были расстреляны как «враги народа».

Воистину А.Ф. вытянул счастливый билет! Но отголоски этой грозы едва не настигли его и в Ленинграде. Прошлое молодого курсанта при­влекло внимание, и началась проработка по партийной линии:

– Ваш непосредственный начальник был врагом народа! Почему Вы не доложили об этом?? Наверное, Вы были с ним заодно! Надо Вас хорошенько прове­рить! Вы ездили с ним в машине? О чем вы там разговаривали?

Гаранин стоял перед возбуждённым залом, засыпавшим его вопросами, на которые трудно было найти ответ. Он медлил, собираясь с мыслями. Нетерпеливые голоса кричали:

– Да что нам тут с ним разбираться! Ясно, что он враг! Отправить его куда следует!

Но нашлись достойные люди, тормозившие машину коллективного безумия, в допустимых тогда рамках:

– Погодите, надо во всём разобраться! Это наша ответственность, и мы не должны перекладывать её на других. На то мы и парторганизация. Органы перегружены работой, надо им помочь. Если он виноват, будет наказан. Но пусть сначала подробно ответит на все вопросы.

К счастью, так как вопросов было очень много, решили их все записать и предоставить А.Ф. возможность ответить на них по списку в следующий раз. Пауза была спасительной. Как при отложенной шахматной партии, он просчитывал варианты. Система защиты была найдена. Хорошо продуманными, спокойными ответами ему удалось сбить волну истерии зала. Ну действительно, зачем начальнику, матёрому врагу народа, посвящать в свои планы этого деревенского парня, который по простоте может проболтаться? В машине разговаривали об отвлечённых предметах.

Люди, поддерживавшие курсанта, хотели слышать его ответы на абсолютно все вопросы. Дело затягивалось. Так продолжалось всю зиму, во время которой Гаранин из-за угрозы ареста мало занимался учёбой и много играл в шахматы. К тому времени разнарядка по выявлению «врагов народа» была выполнена и волна смертоносных репрессий схлынула. Обвинения с молодого курсанта были сняты.

Ко времени учёбы в Ленинграде относится участие его в учебном походе на крейсере Авро­ра по северным морям. Курсанты несли обычную матросскую службу. Побывали в столицах Швеции, Дании и других стран. На стоянках крейсер посещали иностранцы, но общение с ними было затруднено, не только из-за незнания иностранных языков.

Наиболее интересным было посещение Швеции. На борт прибыла посол СССР Александра Коллонтай. На блёклой фотографии видно, как она с капитанского мостика о чём-то говорит. Был приём в посольстве. Молодых моряков удивил портрет Троцкого в кабинете посла. Задали вопрос об этом. Ведь Троцкий был уже выслан из страны! Коллонтай объяснила это личными отношениями.

Сохранились фотографии из этого похода. На одной из них А.Ф. стоит на часах у знаменитого орудия, из которого якобы был произведён выстрел по Зимнему Дворцу в Петрограде, возвестивший начало Октябрьской революции.

– Что Вы здесь видите? – спрашивает меня А.Ф.

– Вы стоите на часах у орудия крейсера Аврора, – говорю я очевидное.

– Орудие Авроры зачехлено – разъясняет А.Ф. – Я стою на часах, чтобы его не расчехлили.

Это была, конечно, шутка. Означала ли она, что полковник Гаранин даёт мне понять, что он не любит войны и революции? Не знаю. Но это был явный знак доверия ко мне.

Морская служба Гаранину не понравилась. Он говорил, что море кажется «свободной стихией» только с берега. На корабле всё определяется размером его палубы и расписанием вахт. Он просил использовать его в береговой службе, желательно в инженерно-техничес­кой. Однако его направили по политической линии.

Начавшаяся учёба его захватила, лекции были очень интересны и по содержанию, и по форме. Восхищал отличный русский язык препода­вателей. Появилось желание как можно больше читать и навсегда запомнить услышанное и прочитанное.

К этому времени относится женитьба Гаранина на Анне Сергеевне Глотовой. Работала она инженером-химиком. Жили молодые в одной комнате общежития. Конечно, было тесно. Анна, работавшая с опасными материалами, привыкла все вещи держать в строгом порядке. Каждая вещь должна была иметь своё постоянное место. Это тяготило молодого мужа. Выявилась и другая особенность жены, страшившая его. Он заметил, что иногда она отвечает на его вопрос до того, как он его задал. Она угадывала его мысли. Это было непереносимо.

На заводе, где работала Анна, произошла авария. Анна пострадала, лечилась, лежала даже в психиатрической больнице. Как будто попра­вилась. При этом её способность читать чужие мысли усилилась. Муж стал подумывать о перспективах их совместной жизни. Спросил, как она угадывает. Ответ был чёткий: это врождённое свойство. От бабушки. В северных деревнях её считали ведьмой. Когда она умерла, под голову ей положили веник. В детстве А.С. жила в Загорске – религиозном центре Подмосковья. Там ещё стоял старый родительский дом. Во время болезни её религиозные чувства возросли, и она стала часто туда ездить, иногда неделями жила там, хотя дом совсем обветшал. Жить там зимой было трудно.

А.Ф. попросил жену подыскать в Загорске контору, которая занимается строительством жилых домов, узнать стоимость строительства и возможность погашения стоимости по частям. Подходящая контора нашлась, условия были приемлемые. А.Ф. стал жить в условиях жёсткой экономии, временно прекратил посылку денег родным. На месте ветхого домика появился новый. Там и стала жить А.С. Детей у них не было.

История строительства дома имела неожиданное продолжение, когда мы уже жили с А.Ф. вместе и у нас был сын. Как-то раз позвонила мне А.С. и попросила встретиться с ней на вокзале (она приедет на электричке). Встретились. Она сказала, что очень серьёзно больна и хочет написать завещание, чтобы владельцем дома стал А.Ф., который оплатил все счета за строительство, они сохранились. По телефону она рассказала Саше о своём намерении, но он наотрез отказался. У тебя, мол, есть брат, вот и завещай дом ему. А.С. ответила, что брат с ней никогда не проживал, он сильно пьющий человек и дом сразу пропьёт. На это Саша ответил: «Твой брат опротестует завещание на суде, а мне тягаться с ним не к лицу. Я на это не пойду».

А.С. попросила меня уговорить А.Ф. согласиться с её планом.

– К сожалению, я Вам помочь не могу, – сказала я, – аргументация у него верная. К тому же в Вашем плане просматривается некий моральный укор ему. Он это чувствует, поэтому и не соглашается. Мне он даже не говорил о Вашем плане, и моя ссылка на наши трудные квартирные условия и возможность их улучшить с помощью Вашего дома не изменит его решения.

Дальше я пожелала А.С. успешного лечения и долгой жизни в хорошем доме.

Почему я вспомнила этот дом? Эта история показательна для характеристики личности Гаранина. Он хотел сделать разрыв семейных отно­шений с А.С. самым деликатным образом, обеспечить её жильём. Не травмировать её морально. Видимо, это удалось, потому что она сохранила с ним дружеские отношения на всю жизнь, в случае необхо­димости совето­валась с ним по телефону.

Возвращусь к повествованию.

От семейных переживаний А.Ф. отвлекли вне­запные события на месте учёбы. Весь учеб­ный состав Высших военно-командных курсов, то есть все преподаватели, были арестованы, а слушатели переведены в Москву, в Военно-политическую академию им. В. И. Ленина. Окончил А.Ф. её с отличными оценками в августе 1939 года и получил назначение главным редактором газеты Пинской флотилии, действующей на пограничной реке Днестр. Как-то ему попалась книга по военной истории, и он написал на неё рецензию в газету «Красная звезда». Эту рецензию прочёл один из руководителей Военно-морского издательства в Ленинграде генерал-майор Найда. Рецензия очень ему понравилась, и он попросил командование перевести автора к себе в издательство. Так Гаранин опять оказался в Ленинграде. Через несколько месяцев началась война, и Пинская флотилия приняла на себя первые бомбовые удары. Никого из сотрудников редакции в живых не осталось.

Так во второй раз судьба уберегла его от верной гибели.

Во время войны все силы и чувства заняла военная служба в осаждённом Ленинграде. Примерно в конце 1943 года Военно-морское изда­тельство вывезли на самолётах в Москву. Расположилось оно в Кривоколенном переулке Арбата. Организационные дела, рассмотрение имеющихся рукописей занимало не так уж много времени. Нашлось время и для оформления развода с А.С. Произошло всё быстро, без труд­ностей. Даже парткомиссия, которую пришлось пройти, не очень прорабатывала. Живут, мол, раздельно, детей нет. Но предупредили, что нужно крепко думать, когда решаешься на брак.

Однако случайное обстоятельство помешало воспользоваться хорошим советом.

Как-то Гаранин спросил у машинистки издательства, не знает ли она, где находится Лебяжий переулок. Там располагается военная поликлиника.

– Я там поблизости живу, – сказала Ю.И. (назовём её так), – после работы могу Вас проводить. Это недалеко.

Пошли. Оформил документы. Провожатая ждала его. Пригласила посмотреть, как она живёт. Зашёл. Ю.И. предложила чай и ещё что-то. Оставила ночевать. Утром, придя на работу, поделилась со своими коллегами большим успехом. Новость мгновенно облетела всё изда­тельство, включая начальника, генерал-майора Найду. Он вызвал Гаранина и сказал: «Немедленно распишитесь с Ю.И. Тогда разговоры затихнут. Иначе политуправление зашлёт тебя по «аморалке» очень далеко. Потеряешь работу. После окончания войны можно будет развестись. Ю.И. сегодня уволю с работы. Свободен». Всё произошло как в сказке: маленькая ловкая лисичка захапала большого умного, но бесхитростного медведя. Это случилось менее чем за год до нашего знакомства.

 

* * *

Сотрудниками издательства были мобилизованные на военную службу писатели, поэты, литературные критики. Положение обязывало А.Ф. все душевные силы направить на самообразование, раскрыть для себя огромный пласт культуры. Он много читал и делал выписки в тетрадях, сохранившихся до сих пор. Особенно его интересовали критерии оценки художественных произведений и тонкости русского языка. Редкие паузы заполняли игра в шахматы, разбор красивых партий, составление шахматных задач.

Война подходила к концу.

Как-то начальство вручило А.Ф. разрешение на получение двухкомнатной квартиры:

– Иди в квартирный отдел сразу, – напутствовали его.

Пошёл. Там сказали, что сейчас таких квартир нет, все разобрали, нужно подождать. Только одна однокомнатная осталась. Никто не берёт, так как первый этаж и окна выходят на шоссе. Даже большая кухня в 9 квадратных метров не привлекает. А.Ф. задумался: «Сама судьба подсказывает мне наиболее справедливое решение квартирного вопроса. Нельзя награждать хорошей квартирой за бесстыдство Ю.И. и за мою безответственность. Достаточно будет нам плохой однокомнатной».

– Можно мне получить эту оставшуюся квартиру?

– Конечно, можно. Однако такого я ещё не встречал. Не пожалеете?

– Нет. Оформляйте.

 

* * *

В это время я уже работала в «Советской Энциклопедии». Дела постепенно налаживались. У ведущих историков, в том числе у академика Е. Тарле, я заказывала новые статьи. Предварительно, конечно, тщательно готовилась к разговору. Сотрудницам понравилось введение карточек на каждую статью, где фиксировалось её продвижение.

Довольно часто вечером заходил А.Ф. Прежде всего мы делились сообщениями с фронтов. Как и весь народ, ждали окончания войны. Прежние мечтательные воспоминания А.Ф. о деревенском детстве сменили рассказы о делах издательства, о писателях, литературных спорах, о новинках других издательств.

Однажды он пришёл очень радостный: удалось опубликовать рассказ Андрея Платонова «Старик», по военной тематике. Работы этого талантливого писателя долгое время находились под негласным запретом, так как Сталин на каком-то его рассказе в журнале сделал надпись: «Напечатали врага». Об этом сотрудники издательства сообщили А.Ф. и посоветовали не печатать или хотя бы задержать работу опасного автора. А.Ф. им ответил, что официального запрета на публикацию произведений Платонова в издательстве не имеется, а слухами он, главный редактор отдела художественной литературы, не руководствуется.

Рассказ был опубликован. Всё сошло благополучно. Более того, примеру Воениздата последовали другие издательства, и Платонов – выда­ющийся писатель – вернулся в литературу. К сожалению, после войны Андрей Платонов снова оказался в опале, на этот раз до конца жизни. Он подметал улицы недалеко от Воениздата и А. Ф. время от времени там его встречал.

Со мной А.Ф. держал себя в установившихся строгих, но дружественных рамках. Обходил стороной свои семейные дела. Редкие выска­зывания можно было понять так: расслабился после трудностей ленинградской блокады, не увидел опасности. Виноват. Терплю. На мой воп­рос об участии в обороне Ленинграда ответил кратко: «Мы держали оборону на одном морском участке». Всё. Без подробностей.

 

На лесопогрузе

Неожиданно грянул гром в моём издательстве «Советская Энциклопедия». Все организации, находившиеся в доме №3 по Орликову переулку, обязывались участвовать в заготовке топлива на зиму. Для этого требовалось выделить по два человека для погрузки на машины заготовленных двухметровых брёвен. Предупредили, что жить придётся в землянке, варить пищу на костре.

Первой кандидатурой для работы в лесу, естественно, стала я, так как была самой молодой и здоровой и уже имела опыт физической работы. Вторая кандидатура вызывала сомнения. Это была машинистка, потерявшая в блокадном Ленинграде первого ребёнка и теперь ожидавшая второго. Она имела пятимесячную беременность, а освобождение от мобилизации давали только при шестимесячной. Пришлось ей ехать с нами. Поручили ей варить для всей команды суп. Как-то она подвинула тяжёлую кастрюлю, и у неё началось кровотечение. Так что мы были вынуждены очередной машиной отправить её в больницу.

На меня возложили функцию бригадира. Я выспросила у шофёра-инвалида, как работают грузчики. Оказывается, волоком вытягивают двухметровые брёвна на погрузочную площадку, а затем с помощью лаг (крепких шестов) закатывают их на машину с открытым боковым бортом. К одному бревну становятся четыре или шесть человек и лагами под песню (для установления общего ритма) двигают его, подталкивая то чётными, то нечётными лагами. Мы пели (вернее, проговаривали) «В банАново-лимОнном СингапУре, где…» (с этой песней выступал вернувшийся в Россию А. Вертинский). Главная трудность состояла в том, что все должны были выполнять свою работу очень чётко. Ведь если кто-нибудь ослабнет, то бревно может покатиться назад и перебить нам ноги… Я, как и все, грузила, заводила песню и ещё следила: не видно ли ослабевших. Их оттаскивали в тень, но они через 15-20 минут возвращались в строй.

Как-то ночью проснулись от крика и ругани. Дверь в землянку была открыта, и на фоне просветлевшего неба была видна фигура мужчины с пистолетом в руке. Видимо, пьяный: «Сейчас я вас всех перестреляю, фашисты проклятые!» Раздались выстрелы. Разбилось наше оконце. Никто из женщин даже не пискнул: понимали, что может выстрелить на голос. Наш «гость» расстрелял обойму и, ругаясь, удалился. Никто больше не спал, но в 6 часов утра пошли на работу. Вскоре привезли нам хлеб и бочку кислой капусты, издававшей дурной запах. Мы откатили её подальше от нашей стоянки. Попили водички с хлебом и пошли к нашим брёвнам.

Две недели так отработали, и нас отпустили на три дня (помыться, переодеться и вернуться). Вернулись и проработали ещё две недели.

В следующие три дня отпуска мне позвонили из Военно-морского издательства и сказали, что штатное расписание получено. В отделе истории срочно нужен редактор. В Ленинграде отдел готовил к печати «Боевую летопись русского флота», и при переезде были потеряны сноски (указания на книги, где можно было подробно ознакомиться с описываемыми событиями). Необходимо восполнить потери. Оплата редактору – 90 рублей в месяц плюс добавка каждый год за выслугу лет. Никаких мобилизаций. Говорил со мной старший редактор отдела истории (А.Ф. был в отпуске) и очень советовал переходить к ним. Мне не хотелось оставлять работу в «Советской Энциклопедии», но очень маленькая зарплата (60 рублей в месяц) казалась серьёзным доводом для увольнения. С какой радостью я окунулась в работу Военно-морского издательства!

В библиотеке имени Ленина мне временно выделили комнату, куда на вагонетках подво­зили заказанные мною книги. Многие из них я видела впервые. За короткий срок сноски на упоминаемые факты для «Боевой летописи русского флота» были восстановлены, и в преди­словии к книге мне выразили благодарность.

Все ждали окончания войны, прекращения кровопролития. Невиданный подъём охватил людей. Часто повторяли: «Ещё немного, ещё чуть-чуть!»

 

Окончание войны

Мне так запомнилось всеми ожидаемое известие: 9 мая 1945 года ночью включилось радио, и Бог голосом Левитана возгласил: «Фашистская Германия подписала акт о полной и безоговорочной капитуляции». О-о-о!!! Радость и слёзы!.. Слёзы и радость!.. Пришла к концу проклятая война!

Как хотелось бы пережить это долгожданное известие вместе с Толей! Но где он? Всё лицо моё мокро от слёз. Нельзя в такое время быть одной. Быстро одеваюсь и выбегаю на улицу. Там уже праздник. Горят огни. Некоторые стучат в редкие тёмные окна. «Вы слышали? Безого­ворочная капитуляция!»

Взволнованная толпа движется к Красной площади. Я чувствую дружескую руку на своём плече и воспринимаю это как моральную под­держку. Я не одна, не пропаду.

Замечаю среди людей много одиноких женщин. Вероятно, им дома, как и мне, не с кем разделить радость.

На Красной площади собралась масса людей. Кто-то пришёл с аккордеоном. Звучит музыка. У многих ноги сами идут в пляс. Люди обни­маются, целуются, окружают встретив­шихся военных, подбрасывают их высоко и ловят под крики «Ура!». Вот идёт какой-то старик с четвертной бутылкой под мышкой. В руках железная кружка. Военных и всех желающих угощает.

Все посматривают на кремлёвские стены. Ну, кто-то должен же там появиться, разделить нашу радость, переполнившую сердца? Хотя бы на башне кто-то показался, хотя бы старческой рукой с толстыми пальцами помахал. Но никого и ничего нет. Лишь мёртвое молчание.

Вдруг со стороны Манежной площади раздаётся бодрый военный марш. Люди устремляются туда. Это на освещённый балкон американского посольства вышли люди. Они размахивают советским и американским флагами, поют наши военные песни. Мы включаемся во всеобщий хор. Американцы бросают нам завёрнутые в бумажки конфеты (уже забытые нами за время войны). Так хотелось отправить в рот одну пойманную конфетку, но я бросила её обратно. Мне хотелось чем-то отблагодарить союзников, но ничего другого не было. Американец ловко схватил её зубами.

«Братание» с союзниками длилось долго. Марши и песни сменяли друг друга. Незаметно ночь миновала. Благодатный утренний свет погасил уличные фонари. Люди стали расходиться.

Этот стихийный митинг остался в памяти навсегда. Я была так взволнована и возбуждена, что не могла идти домой, в комнату, где жили люди, ставшие мне чужими. Посидела немного на бульварной скамейке напротив своего дома, скоро увидела их выходящими. Прошла в свою выгородку. Кусочек сбережённого хлеба и остаток вчерашней каши вполне меня удовлетворили. Я легла на свой семейный матрац и быстро заснула.

Вечером позвонил мне Толин двоюродный брат Соломон Марголин, работавший в Историческом музее, и пригласил пойти с ним на башню музея, выходящую на Красную площадь. Конечно, я сразу согласилась.

Помню, как долго поднимались мы по очень узкой лестнице и пришли как раз к праздничному салюту. Перед этим были, наверное, слова «вечная память павшим героям!» (не могли не быть!). Однако мы их не услышали. Сразу раздался оглушительный гул 300 орудий. Пока­залось, что всё золото земли поднялось в небо и заискрилось многоцветными огнями. Наверное, весь мир слышал победный гром наших орудий!

Восхищённые и оглушённые феерической панорамой, мы спустились вниз, в людской водоворот. Лица у людей были радостные: им подарили пышный, щедрый, незабываемый праздник.

 

Послевоенные годы

Великая Отечественная война окончилась. Победители заслужили, чтобы жизнь в стране стала более справедливой и человечной. Однако советское руководство было озабочено другим – воспрепятствовать распространению мнения фронтовиков, на пути к Берлину побывавших во многих странах, о нашей социальной отсталости. Порушенные войной немецкие деревенские домики со всеми удобствами служили тому убедительным примером. Руководство решило поставить заслон таким оценкам, таким мнениям.

И началась жестокая чёрная кампания против «низкопоклонства перед Западом», космополитизма. Жестокому разгрому подверглись генетика, кибернетика. Начались гонения на учёных, музыкантов, писателeй, поэтов. Во всех этих действиях чётко просматривался антисемитизм. Это стало особенно ясно после ареста ведущих деятелей медицины в так называемом «деле врачей», потрясшем весь мир.

Я не помню дат всех ударов – постановлений ЦК, их очередности. Возник этот ужас в 1946 году и продолжался до смерти Сталина.

 

В редакции "Морского Сборника"

Вскоре после окончания войны начались организационные перемены в вооружённых силах. Военное министерство разделилось на военное и военно-морское. Соответственно разделилось и издательство. Позднее произошло их объединение. При реорганизации каждый начальник старался сохранить своих сотрудников и уволить «чужих». Мы с А.Ф. оказывались то в одном, то в разных издательствах.

Обстановка была накалённой. На мою беду случилось так, что я возвратилась из своего отпуска на один день позднее. Я была уверена, что начальник посчитает этот день за отгул, так как у меня были отработаны два воскресных дня. Оказалось, что мой начальник лежал в госпитале и защитить меня было некому. И меня уволили за «нарушение трудовой дисциплины», как написали в трудовой книжке. По закону нарушение должно называться конкретно, и я потребовала уточнения. Тогда начальник отдела кадров майор Кашаев приписал маленькими буквами «п.н.». Я потребовала Трудовой кодекс. В нём говорилось, что буквы «п.н.» означают «профессиональную непригодность», ни больше, ни меньше! Кадровик хочет закрыть мне возможность работать по специальности! Трудовой кодекс полетел на стол, а от него рикошетом ударился в заплывшую жиром грудь офицера.

– Посмотрите в мою Трудовую книжку, – сказала я не очень тихим голосом, – там сплошные благодарности. Вы занимаетесь в военной организации фальшивками.

Майор выхватил у меня Трудовую книжку и пытался исправить написанное. Из-за малограмотности ему это не сразу удалось.

Вскоре мне позвонил главный редактор военно-морского журнала «Морской сборник», который знал меня по работе в военно-морском издательстве, и пригласил посотрудничать, давая на раздумье две недели. В этот срок я побегала по Москве, подыскивая что-то более близкое к литературе, но ничего не нашла. Решила идти в предлагаемый журнал, который, не прерываясь, выходил с 1848 года. Нужно было освоиться с его тематикой, а главное – с новыми людьми (позднее я там познакомилась с Нелей Анчарской, ставшей для меня самой близкой подругой).

 

* * *

В нашей небольшой редакции научными редакторами работали офицеры, прошедшие войну. Литературной обработкой статей, их перепе­чаткой и другими редакционными делами занимались вольнонаёмные сотрудники. Они объединялись в профсоюзную организацию, и через год я была избрана профоргом. Много времени эта деятельность у меня не занимала. Раз в месяц проводила с машинистками разбор ошибок, делала обзор важнейших статей из газет, хлопотала о путёвках для детей и сотрудников. Двоим из них даже удалось помочь с жильём. По тому времени это было большой удачей.

Об одном случае стоит рассказать подробнее. Как-то пришла ко мне посоветоваться курьер тётя Наташа (так её все называли). Я узнала, что она с семьёй жила в большом полуподвале, разделённом фанерными листами на комнатки. В каждой стояли кровать, тумбочка и две табуретки. Все жившие там семьи – рабочих завода – были очередниками на получение жилья, но о сроках получения даже не говорили. Как размещалась Наташина семья? На кровати спали родители. В ногах у них, поперёк кровати, спал младший сын. Старший занимал место под кроватью. Прямо оттуда он ушёл по мобилизации на 5 лет служить на флоте. За это время умер отец, подрос младший сын и в свою очередь стал спать под кроватью. Когда пришло время демобилизации старшего, тётя Наташа получила письмо от капитана корабля, на котором служил старший. Капитан писал о том, что её сын за пять лет службы не получил ни одного дисциплинарного взыскания, выполнял все обязательные нормативы. Ему присвоено звание «Отличник боевой и политической подготовки». В конверте лежала и фотография бравого матроса с красной лентой через плечо и с надписью «Отличник». Капитан благодарил мать за хорошее воспитание сына и сообщал о скором возвращении его домой.

– А дома-то ему и голову приклонить негде, – сокрушалась мать. – Хотя сейчас некоторая надежда появилась. Моя знакомая предложила мне ключи от своего жилья, так как она уезжает жить в родную деревню. Могу я этим воспользоваться? – спросила меня Наташа.

– Ключи, конечно, взять можно, – ответила я. – Только нужно знать, что это за жильё.

Наташа ответила, что там уже побывала. Её подруга вела хозяйство у какого-то начальника по строительству. Ему удалось уберечь от сноса флигель (комната 14 квадратных метров, кухня 9, все удобства, кроме газа). Начальника перевели на другую стройку, а подруга осталась одна.

– Переезжайте, – сказала она, – Мебели, хозяйственных вещей брать не нужно. Там всё есть в достатке. Живите там спокойно, беспокойства жителям соседних домов не доставляйте. Аккуратно оплачивайте все жировки. В жилищный отдел не ходите. Там не должны знать, что жильцы поменялись. Помните о моём напутствии.

Переехали. Не могут нарадоваться новому жилью. Ожидают приезда своего моряка. Прежние соседи Наташи тоже довольны. Они отодвинули фанерные перегородки в сторону жилья Наташи и получили спальные места для своих детей (поставили для них раскладушки). «Эти места мы будем защищать, как Москву защищали» – сказали они.

Неожиданно пришло письмо из военкомата. В нём спрашивали о номере телефона, по которому можно связаться с демобилизуемым матросом. Ему предполагают участвовать во встречах с призывниками-школьниками.

«Военкомат – серьёзная организация, – подумала наша законопослушная, наивная Наташа. – Нужно взять письма с флота и из военкомата, фотографию сына-отличника и пойти в жилищный отдел исполкома. Может быть, там как-то узаконят наше временное проживание во флигеле».

Начальница жилотдела слушала Наташу вполуха, принесённые письма читать не стала, на фотографию даже не взглянула. Однако, когда уловила слово «флигель», оживилась и попросила уточнить адрес. Затем сказала, чётко: «Даю Вам три дня для вывоза вещей. Если задержитесь, то вызову милицию. Всё!»

Об этом мне рассказала взволнованная Наташа:

– Я во всём сама виновата, – твердила она.

– Сейчас не время устанавливать виноватых, – остановила я её, – будем искать пути для противодействия.

Я пошла к подполковнику Семёнову (он замещал ушедшего в отпуск партсекретаря Кодолу). С ним мы быстро договорились, что будем добиваться в исполкоме района временной прописки во флигеле семьи тёти Наташи без исключения её из списков очередников на жильё по постоянному адресу.

По договорённости с Семёновым я позвонила в газету «Красная звезда», подробно рассказала корреспонденту о сложившейся ситуации и попросила его о помощи нашей сотруднице. Мой рассказ его заинтересовал. Он пообещал ознакомиться с жильём Наташи: в полуподвале и во флигеле. На другой день он побывал в райисполкоме и сказал, что газету интересует жизненное устройство воина после демобилизации. Настораживает и желание заведующей отделом срочно завладеть бесхозным флигелем. Может быть, у неё корыстные цели? В результате общих хлопот семья матроса получила временную прописку во флигеле и сохранила очерёдность на постоянное жильё.     

Коснулось меня как профорга и такое происшествие. В редакции был получен приказ како­го-то крупного хозяйственного деятеля о том, что необходимо сдать все настольные лампы и работать только с потолочным освещением. Выполнение этого приказа для нас было невозможным. Редакция располагалась в старинном флигеле с высокими потолками и маленькими окнами. Всё рабочее время требовалось электрическое освещение. Однако пришли хозяйственники и лампы забрали. Я как профорг – защитник трудящихся – написала на редакционном бланке письмо в ЦК профсоюзов с просьбой прислать инспектора по охране труда с прибором для замера освещённости и с перечнем норм освещённости по профессиям. Пришедший инспектор ничего не принёс.

– У нас таких вещей нет, – сказал он, несколько стыдясь.

– Тогда просто напишите своё заключение о том, что освещённость у нас недостаточная и настольные лампы необходимы. Заключение пришлите официальное, на бланке. Срочно. У нас простой, и журнал может выйти из графика.

Никакого заключения инспектор не прислал, но на другой день утром все лампы были на столах. Видимо, какой-то начальник из ЦК профсоюзов позвонил нашему ретивому начальнику по хозяйству и объяснил, что с печатью, с журналистами лучше не связываться.

Благополучное завершение по существу пустякового «лампочного дела» разожгло антисемитский пыл партсекретаря капитана 3-го ранга Кодолы. Он решил провести перевыборы, чтобы освободить меня (вернее, снять) как не справившуюся с профсоюзной работой и тем самым облегчить в дальнейшем моё увольнение из редакции по национальному признаку.

Перед собранием Кодола вызывал к себе всех подчинённых поодиночке, объяснял им ситуацию в Москве. Уговаривал голосовать за пред­лагаемую им кандидатуру. Все соглашались, но голосовали против его ставленницы, за меня. Семь раз голосовали. Меня даже вызывали на партбюро, так как предполагали, что я голосую за себя. Я заявила, что они не имеют права вмешиваться в тайное голосование и таким образом нарушать устав профсоюза. Кодоле пришлось отступить, но он решил взять реванш на профсобрании. Он уговорил бухгалтера редакции выступить против меня с серьёзной речью.

– Наш профорг, – говорил оратор, – относится несерьёзно к постановлениям ЦК нашей партии. Например, недавно вышло важное постановление ЦК о развитии свиноводства. О нём она нас просто информировала. Этого явно недостаточно.

Такая глупая речь всех просто ошеломила. Кто-то хихикнул, кто-то застыл с открытым ртом. Моя подруга Неля, председатель собрания, вдруг разрыдалась и, покинув свой пост, выбежала из комнаты. Фальшь была слишком явной.

Чтобы как-то закончить затянувшееся так называемое собрание, я предложила избрать профоргом Тоню, заведующую машинописным бюро. Та недоумевала: «Почему я? Я же, кроме своих детей и работы, ничего не знаю». Я тихонько попросила её не сопротивляться. Всё будет как всегда. Кодола демонстрирует свою руководящую роль: «А мы обяжем Анну Борисовну Вам во всём помогать», – говорит он. Проголосовали. Ему казалось, что он сохранил своё лицо.

Весь этот фарс – профанация свободных выборов – меня, конечно, возмущал, а истоки его пугали. Я понимала, что Кодола на нашей крохотной профсоюзной организации хочет показать свою приверженность принятым, то есть ложным правилам того времени.

Меня интересовало, почему молчит главный редактор вицеадмирал Елисеев, умный и просвещённый человек. Однажды в моё дежурство он высказал своё возмущение огульной критикой кибернетики. «В ней ведь заложено технико-экономическое развитие страны», – прямо-таки стонал он.

Однако я не ошиблась в Елисееве. Чрезмерная активность Кодолы не осталась без возмездия. Через пару месяцев на отчётном партсобрании главный редактор вице-адмирал Елисеев предложил оценить работу партийного секретаря как «неудовлетворительную» с занесением оценки в личное дело офицера. Тот отрывал от работы редакторов, машинисток, запугивал их вызовом на партбюро, настаивал на переголосовании. В результате журнал вышел с опозданием. «Удивляет, – говорил главный редактор, – как это боевой офицер не смог установить деловых отношений с вольнонаёмными сотрудниками, всегда обеспечивавшими график работы и получение премии».

Пока редакция трудилась над статьями, в которых осмысливался опыт прошедшей войны, в вооружённых силах продолжалось изгнание лиц еврейской национальности. Это чёрное дело коснулось и нашей редакции. Уволили одну сотрудницу, которая ещё не успела набрать необходимого опыта. Добрались и до меня.

В положенное время я пошла получать зарплату, но оказалось, что мне её не выписали. Я, конечно, поняла причину этого, но решила не задавать вопросов, не помогать начальству. Пусть вызовут меня, думала я, и скажут, за что меня увольняют. Позиция, конечно, наивная: ведь сказать могут всё, что угодно.

Прошла неделя, ещё неделя. Деньги у меня подошли к концу. Мой начальник полковник И.Ф. Сербиченко ходит возбуждённый, злой. Его часто вызывают к главному редактору – контр­адмиралу Филипповскому (как я позднее узнала, от И.Ф. требовали уволить меня по профес­сиональной непригодности, а он решительно от такой формулировки отказывался). Наконец приходит хозяйственник, протягивает мне бумагу и говорит: «Идите получать зарплату». Прочитала бумагу: «Должность А. Б. Вельковской восстановлена. Выплатить за прошедший период». Оказалось, что пока моего начальника уламывали, ряды вооружённых сил в основном были очищены от евреев. Меня – рядового сотрудника – решили оставить. Так мне удалось сохранить работу.

Вспоминается и такая ситуация. Отредактировав статью для сборника с грифом «Секретно», я пошла сдавать её в секретную часть. Заведующая Вера взяла её, чтобы проверить количество листов и отметить сдачу. Однако в это время зазвонил телефон. Вера махнула мне рукой: можешь идти, всё в порядке.

На другой день Вера пришла ко мне и сказала:

– В сданной тобой статье не хватает одной страницы. Ведь я статью с тебя не списала. Ищи у себя. Помнишь капитана, которого посадили в тюрьму на 8 лет за одну пропавшую страницу? Я уже доложила секретарю партбюро о пропаже.

Мне подумалось: почему ему?

Сразу же и этот секретарь, Кодола, приходит ко мне и тоже вспоминает о несчастном капитане. Кстати, через два-три года пропавшую страницу обнаружили при ремонте пола в мышиной норе.

Дело принимало плохой оборот. Я понимала, что ту страницу из моей статьи никто не украл. Вероятно, она прицепилась к статье, лежавшей рядом. Если Вера её найдёт, то будет виден беспорядок в хранении секретных бумаг. Чтобы отвести вину от себя, она может её сжечь.

Я пошла к Вере и сказала, что она допустила большее нарушение, чем я: не проверила сразу число страниц, не отметила их сдачу и лишь на другой день пришла сказать о нехватке.

– Нам обеим грозит тюрьма, но тебе больше. Разбери всё, что лежало вчера у тебя на столе.

Мой совет дал хороший результат. Пропажа нашлась. Опасность миновала, но остались сомнения: может быть, это была ловушка Кодолы?

 

Разгул послевоенных сталинских репрессий

Я уже писала, что наши неурядицы в редакции были просто слабым отголоском событий, развёртывавшихся в Москве, в стране. Был убит видный общественный деятель, великий актёр и режиссёр Соломон Михоэлс, вскоре арестованы писатели – члены еврейского анти­фашистского комитета, собиравшего в Америке средства, необходимые для ведения войны. Незадолго до ареста членов комитета известный в будущем бард Александр Галич захотел пообщаться с ними. Он открыл дверь в помещение комитета, но кто-то буквально вытолкал его в коридор с громким криком:

– Зачем Вы пришли? Вы никогда не интересовались нашей деятельностью! Вы не имеете к нам никакого отношения. Идите прочь! Слёз наших Вы не увидите!

Так обречённые спасли выдающегося барда.

За несколько дней до ареста членов антифашистского комитета в издательство к А.Ф. зашёл еврейский поэт Перец Маркиш. Сказал, что хочет прочитать ему лирические стихи не для печати. Видимо, просто зашёл попрощаться. 12 августа 1952 года все члены комитета были расстреляны.

Неожиданно Толин брат Лёва сделал сложный квартирный обмен, и мне досталась комната в 11 квадратных метров на Сретенке. Дом был старый, построенный ещё до нашествия Наполеона. Пожары его пощадили. Новое время дало ему центральное отопление. Я была очень рада. На новоселье пришёл А.Ф., принёс красивые розы в портфеле. Познакомился с моей соседкой Фирой (Эсфирь Мироновна Лурьева), препода­вательницей английского языка. Позднее она мне серьёзно помогала в преодолении житейских трудностей.

Навещая меня вечерами, А.Ф. видимо имел потребность высказаться по насущным вопросам прошлой и современной жизни. Он был человеком свободного сознания, полностью независимого от распространённых шаблонов. Приведу пример. Во время войны советские люди (и я в том числе) говорили о немцах, как о страшных убийцах. А.Ф. избегал таких оценок.

– Рядовые, – говорил он, – это обычные люди, одурманенные фашисткой пропагандой и ставшие олицетворением зла. Наши люди тоже подвержены пропаганде. Вспомним о разрушении нашего сельского хозяйства. Так называемое раскулачивание, то есть захват имущества наиболее трудоспособного населения и высылка его с семьями в тайгу. Не сосчитать, сколько детей, будущих ценных работников, страна не досчиталась. А оставшихся в деревне объединили в колхозы, надеясь, что прежде нерадивые смогут накормить страну. Не смогли. Голод наступил. Однако сельскохозяйственную политику государства поддерживало большинство.

Я была просто ошеломлена словами А.Ф. Прежде я не слышала, чтобы кто-то так прямо касался острых политических проблем. Для этого нужно было иметь необычный ум, мужество и доверчивость. А.Ф. как будто угадал последнее слово. Он улыбнулся и сказал:

 – Надеюсь, что эти вещи Вы не будете обсуждать с подругами.

Как-то А.Ф. рассказал мне, что получено указание расторгнуть все договоры с писателями-евреями. Сейчас он пытается дать им какую-нибудь работу для заработка, правда, есть затруднения: для проверки финансовых ведомостей в издательства направлены контролёры.

– Но я их к себе не пущу, – сказал он. – В ведомостях имеются фамилии авторов, работающих по секретной тематике. Предложу «гостям» оформлять допуск к секретности. А дело это хлопотное и долгое.

 

А. Ф. Гаранин в Германии

Вскоре А.Ф. получил назначение в Германию. Стал начальником филиала Военного издательства в Лейпциге. Там была большая типография, которую передали Воениздату. Выехать должен был срочно. Работа в Лейпциге продолжалась лет пять, с командировками в Москву время от времени.

По его воспоминаниям, это был один из ярких периодов его жизни. А.Ф. стал абсолютным поклонником Германии и всегда очень хорошо говорил о немцах. Его восхищала их организованность, трудолюбивость и порядочность. Сосед заходит к соседу позвонить по телефону и оставляет несколько монет. В лесу не видно ни одного лежащего дерева, их немедленно убирают. Сотрудники типографии работают превос­ходно. БМВ был для А.Ф. самым лучшим автомобилем.

А.Ф. быстро овладел немецким языком, заучивая фразы. Начинал с вывесок, которые читал вслух. Много общался с немецкими сотрудниками типографии. Он рассказывал, что, по их словам, у него было очень хорошее произношение.

Однажды А.Ф. обратил внимание на памятник И. С. Баху в Лейпциге (с вывернутыми карманами). Место вокруг памятника было замусорено, и он обратил на это внимание стоящих рядом людей. Видимо, люди были так поражены замечанием советского офицера, что уже на следующий день всё там буквально блестело. Увидев это, А.Ф. был, в свою очередь, поражён до глубины души и рассказывал об этой истории много раз.

Но не всё в Германии было так гладко. В разгар послевоенных сталинских репрессий поступило распоряжение избавиться от всех сотрудников-евреев, откомандировав их в Москву. Так как в Москве их штатные места были уже заняты, это просто означало выбросить их на улицу. А.Ф. отказался это сделать. Его аргументы: пока подберут замену, пока люди освоятся с работой на новом месте, филиал выйдет из графика. В результате финансовый план не будет выполнен, и бюджет Воениздата потерпит урон. Он, мол, не может этого сделать.

Начальсто в Москве эти аргументы убедили, и евреи продолжали работать. Но органы затаили злобу на А.Ф. Провокаторы пытались вести с ним антисоветские разговоры, да ещё громким голосом, чтобы лучше записалось. Он на прово­кации не поддавался. Пытались подбить его на глушение рыбы динамитом, чтобы потом написать донос. Как деревенский человек любящий природу, А.Ф. предпочитал рыбу удить, да он и видел все эти козни насквозь. Наконец, бросили гранату в пруд, где А.Ф. бывало удил рыбу. К счастью, у него оказалось алиби: неожиданно приехал начальник Воениздата генерал Копылов.

В тот период, возвращаясь в Москву, А.Ф. бывал довольно нервным, я это хорошо чувствовала. Стресс давал о себе знать. Наконец, преследования евреев пошли на спад. Один из офицеров, пытавшихся провоцировать А.Ф., сам в чём-то провинился и был разжалован. А.Ф. собрал всех сотрудников к себе в кабинет и при них ножницами срезал ему погоны.

О своих командировках в Москву из Лейпцига А.Ф. обычно предупреждал телеграммой. Однажды в ней не было обозначено точное время приезда, и я пошла на встречу со Снеговым, старым членом партии, вышедшим из тюрьмы после двадцатилетнего срока. Он рассказывал об интересных и неизвестных прежде подробностях Октябрьского переворота. Встреча состоялась в маленьком зале сада Эрмитаж. Прослушав Снегова, я пошла домой. В это время из Большого концертного зала вышла толпа людей, и среди них я увидела А.Ф., шедшего со скучающим видом рядом с Ю.И. Я впервые увидела их вместе. Ощутила, что они как-то связаны друг с другом. У меня подкосились ноги. Еле дошла до выхода из сада. Я всегда дорожила дружбой с А.Ф., но теперь поняла: чувства мои переросли в нечто большее. Поэтому так больно ранила меня эта встреча.

На следующий день на работе я не подходила к телефону. Вечером А.Ф. пришёл ко мне как ни в чём не бывало.

– Вот, – говорит, – приехал, а Вас нет. Где же Вы весь день были? Я со вчерашнего дня сам не свой. Приехал днём, а к Ю.И. пришла знакомая, с которой она собиралась идти на какой-то сборный концерт, я их терпеть не могу. Знакомая не смогла пойти и возвратила билет. Ю.И. попросила меня пойти с ней. Так жалобно просила, неожиданно. Не сообразил сразу, как отказаться. Пришлось идти скучать. А Вы почему такая хмурая?

Я рассказала ему о своих переживаниях в связи со встречей в Эрмитаже. Он удивился:

– Как можешь ты думать, что такой пустяк, как необходимость поскучать на малоинтересном концерте, может помешать нашей духовной, душевной и неразрывной связи?!

А.Ф. впервые обратился ко мне на «ты».

 

Гонения на генетику и «Дело Врачей»

Борцы с «тлетворным влиянием Запада» добрались и до науки. Постановление ЦК ВКП (б) нанесло сокрушительный удар по биологии. Сот­ни ценнейших учёныхгенетиков были изгнаны из научно-исследовательских институтов. Отечественная наука о жизни живой природы была обезглавлена. Возросло влияние на состояние сельского хозяйства лженаучных теоретиков, в частности, «народного академика» Трофима Лысенко.

Позже, через несколько лет, я побывала на очень интересном докладе биолога Жореса Медведева о состоянии генетики. Там случайно познакомилась и с его братом – историком Роем Медведевым, активным участником демократического движения. Он работал в издательстве «Просвещение». Разговорились о литературе, выявились общие интересы. Между нами возникла доверительность. Он предложил мне прочитать копию ещё не изданной рукописи Евгении Гинзбург «Крутой маршрут». Эта рукопись произвела на меня ошеломляющее впечатление. Позже я получала от Р.М. и другие не прошедшие цензуру рукописи талантливых писателей, моих современников.

Иногда Р.М. приходил в квартиру моей подруги и коллеги Нели Анчарской, где мы с друзьями слушали его обзор политической и экономи­ческой обстановки в стране. Эти обзоры были для нас неоценимы. Они расширяли наши представления о советской действительности. Полу­ченной информацией я делилась с А.Ф., что его очень интересовало. На работе об этом не поговоришь. Ему нужен был человек, интере­сующийся политическими и социальными проб­лемами. Особенно жаркими стали наши беседы, когда в 60-х годах у меня появились друзья, имеющие возможность читать запрещённые рукописи. Я читала и делилась новыми веяниями с А.Ф. То, о чём он прежде думал, получало под­тверждение. Это восхищало меня и укрепляло наши отношения.

 

* * *

Как-то в Доме журналистов я прочла объявление об обсуждении современных задач развития сельского хозяйства. Было названо несколько фамилий участников обсуждения. Ни одна из них не встречалась в печати. Показалось странным, что никто из журналистов, занимавшихся сельскохозяйственной тематикой, не участвует в этом обсуждении. Я обеспокоилась: не готовят ли лысенковцы очередную атаку на генетиков? Позвонила Рою Медведеву. Моя новость его заинтересовала. Заявленные фамилии ему тоже не были известны. Он сказал, что всё выяснит и позвонит мне позже. Вскоре я узнала, что люди Лысенко действительно хотят продвигать идеи своего шефа через печать (рожь якобы может превращаться в пшеницу и тому подобное) и что учёные-генетики готовы прийти, если им обеспечат вход в Дом союза журналистов. Конечно, это было сделано. Учёные вошли в зал, полный народа, до появления ведущего.

Сразу начал выступление Рапопорт, крупный учёный, Герой Советского Союза, потерявший на войне глаз. За ним без паузы на трибуну взошёл известный генетик Дубинин. Выступавшие сменяли друг друга без объявления, и все говорили горячо, ярко, убедительно. Иногда зал взрывался аплодисментами. Учёные-генетики, закончив выступление, сразу покинули зал. Большая часть слушателей также ушла. Сторонники Лысенко даже не решились подойти к трибуне. Провал лысенковцев был оглушительным, однако они остались в руководстве сельского хозяйства. Генетики же просто показали, что их наука живёт и развивается.

Вспомнилось, как ещё в 1947 году вышло постановление ЦК ВКП(б) по идеологическим вопросам. Основному разгрому подверглось творчество М. Зощенко и А. Ахматовой. В то суровое послевоенное время народу было не до политики в области литературы. Нужно было выживать. А интеллигенция пока помалкивала. Впрочем, возникли отдельные глухие индивидуальные протесты. Люди приходили друг к другу как бы в гости. Слушали стихи Ахматовой, рассказы Зощенко. Персонажи рассказов, дейст­вие которых происходило в 20-е годы, казались юмористическими. Однако при воспоминании о Ленинских словах о кухарке, которая может управлять государством, эти персонажи вызывали ассоциации с современными руководителями.

 

* * *

Забегая несколько вперёд, хочу рассказать, как квартира моей подруги Нели Анчарской использовалась однажды по особому поводу.

В стране, в Москве стала изменяться обстановка. Участились аресты деятелей демократического движения. Внимание органов привлёк и Рой Медведев. Однажды он заметил за собой слежку: один мужчина упорно шёл за ним, вероятно, ожидая подмогу для ареста. Рой долго водил его и, оказавшись возле дома знакомого кинорежиссёра Михаила Ромма, выбрал удобный момент и забежал туда. Узнав о ситуации, Михаил Ромм загримировал Роя и дал ему свою одежду. Так удалось оторваться от преследователя. Идти домой было опасно, и Рой напра­вился к моей подруге Неле, которая тогда жила не в своей квартире, а у родителей. Рой был так хорошо загримирован, что Неля не сразу его узнала. Он попросил у неё разрешения пожить в её квартире. Она согласилась и, захватив необходимое, пошла его проводить. Сообщить его жене о сложившейся ситуации оказалось простым делом. Она работала в институте эндокринологии, там же, где и одна моя знакомая. Через неё мы и держали связь.

Обдумав своё положение, Рой решил на время уехать на Кавказ к родителям своей жены. Неля купила ему железнодорожный билет и пошла провожать. Я поодаль наблюдала за ними до отхода поезда. Операция по отъезду Роя Медведева прошла благополучно. Мы рады были ему помочь. От него мы узнавали много интересного и полезного и были ему благодарны.

Прошло какоето время. Ситуация несколько улучшилась, и Рой вернулся к своей семье, к общественным делам. Однако, как мне кажется, это благополучно завершившееся происшествие оставило на нём какой-то неизгладимый след, что и выявилось позднее.

 

* * *

Антиеврейские настроения из газет, от слухов, различных руководящих указаний (о приме на работу, в институты) проникали в народ. Законопослушные люди, даже лично не имеющие ничего против евреев, задумывались: может быть, там, «наверху», лучше нас знают, кто мешает устройству жизни народа. Некоторые поддавались антисемитскому дурману, но особых всплесков народного возмущения не было. У людей ощущалась неуверенность в завтрашнем дне и страх. Усилились слухи о готовящейся депортации евреев из Москвы и других крупных городов.

Приведу небольшую зарисовку о взаимоотношениях женщин, русской и еврейки.

Моя приятельница Тася, учительница английского языка, жила в двухкомнатной квартире в Уланском переулке. Вторую комнату занимала Зинаида, служащая среднего уровня. В грозные годы большого террора обе остались без мужей. Зинаида иногда в сердцах говорила:

– Твой хотя бы за дело сидит, по 58-й статье. А мой, шоферюга, просто по пьянке что-то сболтнул и сел. Обидно.

Тося и Зина не дружили, а просто хорошо соседствовали, помогали друг другу, чем могли: то морковку или лук для супа одалживали, то при необходимости за лекарством бегали. Обе всегда сочувствовали друг другу, понимали, что жизнь у обеих безрадостна. Однажды на улице Зина услышала о предполагаемой депортации евреев из Москвы. Вернувшись домой, она без стука быстро вошла в комнату Таси и спросила её:

– Ты слышала, что вас, евреев, будут выселять из Москвы? Депортацией это называется.

Тася молча кивнула: слышала, мол.

Зина взволновалась:

– Ведь тогда ты ничего не продашь. Я бы сейчас могла у тебя купить пишущую машинку и шкаф. Недорого, конечно. Продашь?

– Нет, не продам, – ответила Тася.

– Что же ты будешь делать? – поинтересовалась Зина, – ведь бросать придётся.

– Я повешу машинку на шею и повешусь в шкафу, он высокий. Тогда ты возьмёшь три предмета вместе. Бесплатно.

– Ну что ты говоришь? – закричала Зина. – Креста на тебе нет! Я же тебе как сестра названная!

Эта «сестра названная», видимо, не представляла себе всех ужасов депортации. Тася же думала о своей соседке: ведь хорошая женщина, добрая, работящая, безотказная; однако совершенно тёмная. В вопросах, непосредственно её не касающихся, не понимает ничего. К этому приходится относиться, как к своего рода увечью, вызывающему большое сожаление.

 

* * *

Психологический напор слухов о враждебности евреев, идущий из различных областей общественной жизни, постоянно возрастал. В моём доме на Сретенке, в Москве, некоторые жильцы стали требовать, чтобы их обслуживали только русские врачи. Я была свидетельницей такого факта.

Однажды, зайдя в подъезд своего дома, я увидела нашего районного врача, которая рыдала, уткнувшись в стену. Отвела её к себе, напоила чаем, успокоила и расспросила о причине слёз. Она рассказала, что пришла к больным по вызову, а её даже в квартиру не впустили. Отказались от помощи, просили прислать русского врача.

– Такая ситуация мне даже в страшном сне не снилась, – сказала она, – не знаю, что теперь делать.

– Позвоните в поликлинику, посоветуйтесь. Не все же сошли с ума, – предложила я.

Услышав рассказ своего врача, заведующая отделением помощи на дому, русская женщина, очень разгневалась, обозвала «отказников» поганцами и сказала, что справится с ними сама. Через некоторое время она нам позвонила и рассказала, что предложила им на другой день прийти в поликлинику, где она сама их примет и даст справку об освобождении от работы со дня приёма. За пропущенный день пусть отчитываются сами.

Вскоре заведующая позвонила ещё раз и сказала, что провинившиеся хотят извиниться перед врачом за свой поступок и просят зайти вторично.

– Можете поступать, как хотите.

Наша врач решила всё-таки зайти вторично, так как её цель – помогать всем больным: и умным, и глупым, и даже «поганцам».

В конце сороковых – начале пятидесятых годов людей тревожили слухи об арестах заслуженных и известных врачей. Большинство из них были евреями.

13 января 1953 года весь мир был поражён сообщением ТАСС об аресте террористической группы врачей, ставивших своей целью путём вредительского лечения сокращать жизнь руководящих деятелей Советского Союза. Действовали врачи якобы в контакте с иностранной разведкой.

Некоторые жители поверили страшному обвинению. В городе стихийно возникали митинги, участники которых требовали жестокой распра­вы с «извергами рода человеческого» и даже предлагали себя на роль палача.

Крупнейшие деятели западных стран (Эйзенхауэр, Черчилль, и другие) обратились к советскому правительству с просьбой тщательно разо­браться в деле врачей, внесших значительный вклад в теорию и практику медицины, и решительно отвергли связь арестованных врачей с разведкой их стран.

Об этих трагических событиях, получивших название «дело врачей», подробно написал в своей книге «На рубеже двух эпох» Я.Л. Рапо­порт, который был одним из арестованных. Описанные в ней факты чудовищного физического и морального давления на подследственных потрясают.

Вернёмся к событиям 13 января. А.Ф. приехал рано, я спустилась в магазин и увидела на стене газету. Бросился в глаза заголовок статьи – «Убийцы в белых халатах». Не прочитав всё, я поспешила обратно домой и сходу повторила заголовок статьи, назвала фамилии врачей. А.Ф. вскочил, вид у него стал очень грозным, брови насупились, руки сжались в кулаки:

– Ты в это поверила? Поверила, что врачи убивали людей?

– Да нет! Я только прочла заголовок статьи и прибежала.

– Нет, ты скажи, сразу поверила?

– Нет, нет, нет! Но хочу понять, что это значит.

– Не знаю. Может быть, кто-то рвётся к власти. Может быть, нужны отвлекающие народ события. Например, депортация из Москвы евреев или ещё что-нибудь.

Господи, как странно и сложно устроен человек! Сколько различных чувств ощущает он одновременно! Я, конечно, сильно горевала о судьбе несчастных арестованных. И в то же время испытывала радость оттого, что мой «большой друг» сразу не поверил сообщению в газете; оттого, как строго он выяснял, не обманулась ли я, не поверила ли страшным наветам. Была я рада и мгновенности понимания им сути происхо­дя­щего. Ни тени сомнения: идёт подготовка общественного мнения к чему-то страшному! Не в первый раз он был так откровенен со мной. По существу, он доверял мне свою карьеру и саму жизнь. Я это бесконечно ценила. Это доверие действовало на меня больше, чем слова о любви.

Вот написала слово «любовь» и задумалась. Почему-то я не могу припомнить ни одного момента, когда бы я слышала от А.Ф. это волшеб­ное слово. Его просто не было. Он никогда, наверное, его не произносил, не делал мне подарков в знак любви. Но жизнь свою доверял безоглядно. Вот это я и ценила выше всего.

 

* * *

Мне всегда хотелось глубже понять А.Ф.. Какой он человек? Явно не «военная косточка». Такое впечатление, что ни военная служба, ни плавания по морям, ни Военно-политическая академия не оказали на него решающего влияния. Под военной формой неожиданно обнару­живался глубоко штатский человек. Он знал, конечно, всё, что полагалось ему по званию и положению, но в нём всегда шла своя потаённая жизнь, со своими оценками, своими опасениями, своими чувствами. Он 17 лет проработал на генеральской должности, но остался полковником. Начальник издательства два раза представлял его к очередному званию, но политуправление не поддерживало. Начальник говорил ему:

– Собери изданные книги, пойди в политуправление, как бы посоветоваться…

Но Гаранин не шёл. Может быть, не хотел быть обязанным, или не желал делить ответственность за то, что происходит. Или боялся интриг со стороны людей, более заинтересованных в карьере, чем он. Вероятно, он опасался партийной комиссии при представлении на звание генерала, которая всегда пытается обнажить человека, вторгнуться в самую его суть. Не хотел обнаруживать своё «неправильное» нутро.

Как-то А.Ф. мне сказал:

– Вы напрасно ищете в моей жизни какие-то авторитеты. Их не было. Я свободно мыслящий человек.

Всё материальное было ему чуждо, он не стремился ни к каким приобретениям. А.Ф. считал, что в стране, где народ так живёт, стыдно быть богатым. Кроме своей первой жены Анны Сергеевны, он помог построить дома своим сёстрам в деревне. Но расширение жилплощади для нашей семьи всегда было по моей инициативе. Саша шёл на это неохотно.

– Вот выйду на пенсию, – говаривал он – будем ездить. Поживём у одной сестры, потом поедем к другой.

Он так и вышел в отставку полковником после серьёзного приступа стенокардии в 1955 году. Врачи сказали, что руководящая работа ему противопоказана, так как он должен избегать стресса. После этого А.Ф. продолжал работать на редакторской должности. Военная форма с большим количеством орденов и медалей висела в шкафу. Он не любил её носить.

 

Смерть Сталина

И вдруг 5 марта 1953 года, как гром небесный, радио обрушило на людей весть о смерти «бессмертного» – Сталина. Удивительное дело! Тот народ, который был жертвой его тирании, теперь плакал и рыдал то ли от горя, то ли от страха. Плакали на рабочих местах, дома, на улице. Очень многим хотелось попрощаться с ним лично или просто посмотреть на него на мёртвого. Очередь к Колонному залу Дома союзов, где стоял гроб, тянулась по всему Садовому кольцу.

Я со своими подругами решила попробовать пройти к центру с помощью наших удостоверений членов Союза журналистов и сделать фотоснимки. Улицу Горького перегораживали в нескольких местах молодые офицеры, вероятно, слушатели академий. Наши документы их удовлетворили, и мы прошли по улице Горького до площади Пушкина, повернули направо к Петровке. Тут был уже более строгий контроль. Офицер, к которому мы обратились, даже не стал смотреть наши документы:

– Идите, милые женщины, домой. Здесь стоять опасно, – сказал он твёрдо. – Видите очередь с венками, которая идёт от Пушкинского бульвара. Венки несут без конца, и когда это закончится, неизвестно. А на Дмитровке, где театр, очередь стоит с утра. Уже несколько раз «Скорую помощь» вызывали. Вот когда закончится очередь с венками, откроется путь для остальных. Они ринутся к Петровке. Возможны жертвы. Застоявшаяся толпа представляет большую опасность. Прошу вас, идите домой и не медлите. В кино всё увидите. На машинах разъезжают кинодокументалисты. Они всё потом покажут.

Аргументированный ответ офицера остудил наш порыв, и мы пошли прочь от опасного места. Как мы узнали потом, жертвы были, и немалые. Он и мёртвый продолжал убивать.

Позднее я рассказала А.Ф. о нашей попытке. Он был нами возмущён:

– Что нового вы хотели увидеть? Обезумевшую толпу людей, рискующих своей жизнью? Спасибо офицеру, который вас остановил.

А вскоре после смерти Сталина бесславное «дело врачей» развалилось. Их освободили за недоказанностью обвинения, а организаторы дела следователь Рюмин и другие были расстреляны. Позднее арестованные врачи были реабилитированы. «Разоблачительница» «врачей-убийц» Лидия Тимашук была со временем лишена ордена Ленина.

Наступала «оттепель».

(продолжение следует)

 

Напечатано: в журнале "Заметки по еврейской истории" № 1(189) январь 2016

Адрес оригинальной публикации: http://www.berkovich-zametki.com/2016/Zametki/Nomer1/Velkovskaja1.php