litbook

Издательство «Издательство Ивана Лимбаха»


Натюрморт с удилами: Очерки+2

Тюльпанов горький запах

2

 

Вовсе не кажется правдоподобным, что у болезней есть своя история, то есть что у каждой эпохи бывают свои определенные болезни, которые в данной форме раньше не встречались и которые больше не вернутся.

Троэльс-Лунд

 

Тюльпан — это дар Востока, подобный многим другим дарам, благодатным и злокозненным, — религиям, предрассудкам, лечебным травам и травам дурманящим, священным книгам и вторжениям армий, эпидемиям и фруктам. Его название происходит из персидского языка и означает тюрбан. В течение столетий он был излюбленным и высоко чтимым цветком в садах Армении, Турции и Персии. При дворе султана устраивался ежегодный посвещенный ему праздник. Его воспевали поэты Омар Хайям и Хафиз, упоминается он и в книге сказок «Тысячи и одной ночи»так что, прежде чем добраться до Европы, он уже имел многовековую историю.

Появление тюльпана на Западе — заслуга одного дипломата. Его звали Огер Гислен де Бюбек, и он числился при дворе Сулеймана Великолепного в Константинополе в качестве посла австрийских Габсбургов. Человек образованный и интересующийся многими вещами (сохранились интересные описания его путешествий), он составлял по долгу службы исчерпывающие дипломатические рапорты, но, пожалуй, с еще большей увлеченностью собирал греческие рукописи, античные надписи, а также образцы живой природы. В 1554 году он отправил венскому двору транспорт с луковицами тюльпанов. Таково было невинное начало последующей напасти.

С этого момента тюльпан удивительно быстро распространяется по Европе. Конрад Геснер, называемый немецким Плинием, дал первое научное описание этого растения в своем труде «De hortis Germaniae»[1] (1561). В том же году гости банкирской семьи Фуггеров имели возможность полюбоваться в своих аугсбургских садах грядками с этим редким еще цветком. Несколько позже тюльпан появляется во Франции, Нидерландах и Англии, где Джон Трандесцент, садовник Карла I, гордился тем, что вырастил пятьдесят его сортов. Некоторое (непродолжительное) время гастрономы пытались готовить из тюльпанов блюда для изысканных столов: в Гер­мании его ели с сахаром, а в Англии, напротив, с острой приправой из оливкового масла и уксуса. Но эта затея, так же как и гнусный заговор аптекарей, пытавшихся получить из этого растения средство от вздутия живота, закончилась ничем. Тюльпан остался самим собой — поэзией Природы, которой чужд вульгарный утилитаризм.

Итак, вначале это был цветок монархов и эстетов из богатых семейств — очень редкий и ценный, хранимый в садах, недоступных для простых смертных. Современники приписывали ему некие душевные свойства: считалось, что он воплощает элегантность и изысканную задумчивость. Даже его недостаток — отсутствие запаха — почитался достоинством как олицетворение сдержанности. В сущности, холодная красота его носила, так сказать, интровертный характер. Тюльпан позволяет собой любоваться, но не вызывает бурных чувств — страсти, ревности, любовного горения. Это павлин среди цветов. По крайней мере, так писали придворные «философы садов». История, однако, показала, что они ошибались.

Как известно, придворные вкусы бывают зараз­ными, люди, причем в более низких общественных слоях, часто им подражают, за что и сталкиваются с заслуженной божьей карой. Хроники начала XVII ве­ка фиксируют первые случаи — назовем это так — острой тюльпанной лихорадки во Франции. Так, в 1608 году некий художник за одну-единственную луковицу тюльпана редкого сорта «Mиre brune»[2] расстался со своей мельницей; некий молодой женишок пришел, вероятно, в восторг, когда в качестве приданого получил от тестя ценную луковицу тюльпана с подходящим к случаю названием «Mariage de ma fille»[3]; другой фанатик тюльпанов не поколе­бался променять свою процветающую пивоварню на луковицу нового сорта, который с той поры носил не слишком изысканное название «Tulipe bras­serie»[4].

Таких примеров множество, и нетрудно показать, что всюду, где появлялся тюльпан, отмечалось большее или меньшее количество случаев тюльпаномании. Однако лишь в Голландии она приобрела силу и размах эпидемии.

Ее начала неясны, а границы с трудом можно умес­тить как во времени, так и в пространстве. С чумой гораздо проще: однажды в порту появляется корабль, пришедший с Востока, у части экипажа сильная горячка, некоторые бредят, на их теле видны нарывы. Они сходят на берег, их размещают в больницах, в домах и на постоялых дворах. Отмечаются первые смертельные случаи, после чего количество заболеваний, заканчивающихся обычно смертью, стремительно растет. Весь город, вся округа, вся страна охвачены заразой. Умирают принцы и нищие, святые и вольнодумцы, преступники и невинные дети. Этот пандемониум смерти многократно случался со времен Фукидида и описан во всех подробностях.

А вот тюльпаномания — и тут начинаются проб­лемы — это явление ментальное, иначе говоря, это общественный психоз. Как и для других психозов — религиозных, военных, революционных или экономических, таких, например, как золотая лихорадка или крах на американских биржах в 1929 го­ду, — несмотря на многочисленные и даже поразительные аналогии, не удается (а жаль!) выразить их суть в категориях заразных болезней. У нас нет инструментов, позволяющих количественно определить масштаб эпидемии, степень ее «заразности», долю «заболеваний» с острым или легким течением, «кривую температуры» отдельных особей, охваченных манией. Нам остается лишь метод сопереживания, вхождения в атмосферу событий, внимательное описание, регистрация некоторых ярких и характерных случаев.

Трудно точно определить, когда тюльпан впервые появился в Нидерландах, но наверняка это было очень рано. Например, известно, что в 1562 году в антверпенском порту был принят груз из луковиц тюльпанов. Однако усиленный интерес к этому цветку возник несколько десятков лет спустя и навер­няка сделался отражением моды, господствовавшей в королевских дворах, в особенности — во французском.

На переломе XVI и XVII веков произошло нечто, что на первый взгляд может показаться малозна­чительным эпизодом из уголовной хроники, но по существу стало одним из первых проявлений тюль­паномании на голландской земле. Так вот, Каролюс Клузиус, о котором уже упоминалось, профессор ботаники в знаменитом Лейденском университете, занимавший до этого почетную должность директора императорских садов в Вене, был ученым весьма известным, но при этом человеком болтливым и, возможно, даже слегка легкомысленным. При каждом удобном случае он рассказывал не только университетским коллегам, но и случайным слушателям о растениях, которые он выращивает. Чаще всего с энтузиазмом и нескрываемой гордостью он говорил о тюльпанах, которые, по его утверждению, не променял бы ни на какие богатства мира. Это была явная провокация, в чем ученый, вероятно, не отдавал себе отчета. И вот одной, скажем так, безлунной ночью неизвестные лица вторглись в университетский сад и выкрали тюльпаны Клузиуса. Злоумышленники должны были обладать немалой научной квалификацией, поскольку их добычей стали исключительно редкие и ценные сорта тюльпанов. Огорченный ботаник не занимался больше этим растением до конца своей жизни.

Вся эта история напоминает балладу об ученике чародея. Произошла внезапная трансмутация: предмет терпеливых научных, а стало быть, бескорыстных трудов превратился вдруг в объект безумных финансовых махинаций. И тут возникает существенный вопрос: почему именно тюльпан, а не какой-ли­бо другой цветок развязал это безумие?

Причин было несколько. Мы уже говорили, что тюльпан был цветком аристократическим и горячо любимым. Какое же это наслаждение — обладать тем, что составляет гордость монархов! Помимо соображений снобистского толка, существовали также причины, можно сказать, чисто натуралистичес­кие... Дело в том, что выращивание тюльпанов не вызывает проблем и не составляет больших трудностей. Это цветок благодарный, легкий в освоении. Поэтому всякий, у кого имелся хотя бы клочок земли, мог предаться этой страсти.

В голландских садах свирепствовал тогда некий вирус, благодаря которому лепестки тюльпана часто приобретали фантастические формы с изрезанными и волнистыми краями. Из этой патологии вскоре научились извлекать прибыль.

И наконец, — что является особенно важным для наших рассуждений о природных основах тюльпаномании — ни один цветок не имел такого количества сортов, как тюльпан. Существовало убеждение, что это растение обладает характерным свойством: раньше или позже оно внезапно, то есть без участия человека, создает новые мутации, новые многоцвет­ные формы. Говорили, что природа полюбила этот цветок и играет с ним без конца. Выражаясь менее высокопарно, это означало: владелец луковицы тюльпана находился в ситуации человека, принимающего участие в розыгрыше лотереи. Слепая судьба могла осчастливить его огромным богатством.

В первой половине XVII века голландцы гордились тремя вещами: самым могучим и непобедимым флотом; самыми грандиозными, как нигде более в мире, плодами свободы; и — если мне будет дозволено объ­единить в одной фразе вещи более и менее важные — как минимум двумя сотнями разновиднос­-тей тюльпана. Случалось, что словарь не поспевал за этим богатством природы. В те времена имелось пять разновидностей «Чуда», четыре «Изумруда», целых тридцать «Образцов совершенства» (что представляется некоторым семантическим злоупотреблением). Обладающие фантазией владельцы тюльпанов изобретали для них названия, полные поэзии, — «Королевский агат», «Диана», «Арлекин», а лишенные воображения попросту называли свои образцы «Пестрый», «Девица», «Красно-желтый». На потребу растущего рынка в названиях стали появляться также воинские чины, да что там, была пущена в ход даже голландская история, поэтому возникли «Адмирал ван Энкхейзен», «Адмирал ван Эйк» и множество других. Со временем один ловкий выращиватель тюльпанов смело использовал это обстоятельство, решив всех переплюнуть, и назвал свой сорт «Генерал генералов». Были среди сортов, разумеется, и «Король», и «Вице-король», и «Князь», как если бы все это тюльпанное разнообразие, граничащее с хаосом, решено было привести в аристократический воинский порядок.

Огромное количество сортов тюльпанов, выращиваемых тогда в Голландии, способно поразить воображение и вызвать восторг, но в этом таился также и зародыш катастрофы. Если карточная игра ведется с небольшим количеством карт, то она, как правило, проста, банальна и вскоре заканчивается; а когда, напротив, игроки располагают, скажем, несколькими колодами карт, то открывается поле для хитроумных комбинаций, обдуманной стратегии, взвешенного риска и изощренных методик. Так произошло и с тюльпанами; следовало только договориться, какие сорта будут считаться «тузами», а какие «шестерками».

Это, конечно, лишь первая робкая попытка приблизиться к теме. Игровые элементы в ней занимали не последнее место, но по существу тюльпано­мания представляла собой весьма сложное явление. Наиболее важным и решающим был, пожалуй, экономический аспект проблемы. Иначе говоря, установленная природой иерархия ценностей начала подменяться биржевой иерархией, и тюльпан стал утрачивать свои свойства и привлекательность цветка, бледнеть, лишаться цветов и форм, превращаться в абстрактное понятие, наименование, символ, обмениваемый на определенную сумму денег. Возникли сложные таблицы, в которых отдельные сор­та располагались в соответствии с меняющейся рыночной стоимостью наподобие курса ценных бумаг или валют. Пробил час великой спекуляции.

На протяжении всей тюльпаномании — то есть полутора десятков лет — на самой вершине указанных ценников постоянно, словно солнце в зените, находился сорт «Semper Augustus». Я лично никогда не встречал его. Бесполезно было бы искать этот сорт в магазинах, которые, как и наши, торгуют стандартными розами, стандартными яйцами, стандартными автомобилями. Моя вина. Если бы я посещал ботанические сады с таким же усердием, как музеи, возможно, встреча и состоялась бы. Однако этот сорт знаком мне по старинной акварели. Он действительно прекрасен благодаря своей изысканной и в то же время простой гармонии цветов. Лепестки у него безупречно белые, вдоль них пробегают пылающие рубином жилки, а на дне чаши цветка — голубизна, подобная отражению неба в хорошую погоду. Это был в самом деле исключительно кра­сивый сорт, но цена, которой достигал «Semper Augustus»пять тысяч флоринов (это стоимость дома с большим садом), вызывает дрожь беспокойства. Границы здравого смысла здесь явно нарушены. Отныне нам предстоит перемещаться по зыбкой территории болезненных фантазий, неудержимой жажды обогащения, безумных иллюзий и горьких разочарований.

Случалось, что сделки заключались по бартеру, что позволяет еще лучше представить размеры этого безумия. Вот пример. За одну луковицу тюльпана «Вице-король» (он стоил вполовину меньше, чем «Semper Augustus») заплатили однажды товаром согласно следующему списку:

2 воза пшеницы;

4 воза ржи;

4 откормленных вола;

8 бочек свиного жира;

12 бочек бараньего жира;

2 бочки вина;

4 бареля доброго пива;

2 тонны сливочного масла;

1000 фунтов сыра.

К этим напиткам, еде и домашним животным была добавлены еще кровать, костюм и серебряный кубок.

В начальной стадии тюльпаномании цены постоянно шли в гору и, как сказали бы маклеры, тенденция на цветочной бирже была вначале благопри­ятная, затем оживленная, вплоть до весьма оживленной, ну а в конце, который наступил довольно скоро, она перешла в стадию совершенно неконтролируемой рассудком эйфории.

Разверзалась все большая пропасть между реальной стоимостью предлагаемых луковиц и ценой, которую за них платили. Причем платили охотно, с радостью, как бы в предчувствии скорой улыбки фортуны. Большинство тех, кого затронула тюльпаномания, играли на повышение, то есть действовали в убеждении, что конъюнктура роста цен будет продолжаться вечно (не напоминает ли это прогрессистов?) и что луковица, купленная сегодня, удвоит свою стоимость завтра, ну, самое позднее, послезавтра. В этих фантастических спекуляциях, если относиться к ним серьезно, без иронии (ибо «давность» истории вовсе к этому не располагает), можно усмот­реть и нечто более глубокое — например, древний человеческий миф о чуде размножения.

А если оставаться в земных категориях, то дело выглядело так: продавцы совершенно не считались с возможностями покупателей, a покупатели, что еще хуже, как будто полностью утратили инстинкт самосохранения и не считались с собственными возможностями. Всем хорошо известно лихорадочное настроение, сопутствующее крупным биржевым опе­рациям, однако в случае тюльпаномании это было нечто более серьезное, более патологическое, нежели просто «настроение».

Психические отклонения, носящие название «мания», обладают одной общей чертой: лица, ею затронутые, склонны создавать автономные воображаемые миры, управляемые собственными законами. В нашем случае это напоминало гигантскую цветочную лотерею, в которой все участники надеялись выиграть главный приз. Игра эта происходила, однако, не на специально выделенном для этой цели острове, а в стране, где фундаментальными достоин­ствами были благоразумие, умеренность, ну и — платежеспособность. Система, основанная на мещанской расчетливости, не смогла ужиться с системой финансовых фантасмагорий. Столкновение мира желаний с реальной действительностью стало неизбежным и, как обычно в таких случаях, очень болезненным.

Теперь стоит задаться вопросом, каким образом, в каких местах и общественных рамках происходила спекуляция луковицами тюльпана. Наиболее близкий к правде ответ звучит так: на обочине нормальной хозяйственной жизни, если не сказать — в ее темных закоулках. Мы несколько раз упоминали биржу, но это не следует понимать буквально. Никогда не существовало и не могло существовать никакой официальной тюльпанной биржи, поскольку это учреждение предполагает открытость, оно допускает к сделкам лишь ограниченное число уполномоченных на это участников, а результаты торгов доводятся до сведения всех заинтересованных лиц.

Зато известно, что возникшая дикая торговля тюльпанами вызывала серьезную обеспокоенность у органов власти. Были изданы распоряжения, целью которых было если не полностью исключить, то хотя бы ограничить и смягчить это грозное общественное явление. Однако действия власти не очень помогали, а, точнее, давали прямо противоположный результат. Стихию нельзя усмирить мягкими уговорами.

Страна жила как в лихорадке. Те, кто сохранил в памяти войну, хорошо знают, что самая фантастическая и непроверенная информация способна вырывать людей со дна отчаяния и поднимать на голо­вокружительные высоты оптимизма и обманчивых надежд. Нечто подобное было и в нашем случае. Известия о внезапно обретенных с помощью тюльпанов богатствах распространялись с молниеносной скоростью. То какой-то гражданин Амстердама, имевший маленький садик, якобы заработал в течение четырех месяцев шестьдесят тысяч флоринов — состояние, которое и во сне не снилось среднему купцу в конце его трудолюбивой жизни. То якобы некоему англичанину, не имевшему понятия о цветах, удалось собрать пять тысяч фунтов благодаря хит­роумным спекуляциям. Поистине нужно было обладать стоическим характером, чтобы устоять перед искушением.

Поскольку вся процедура была неофициальной и, более того, носила характер запрещенной игры, то именно по этой причине она становилась все более привлекательной и завоевывала все новых и новых сторонников. Совершенно так же, как с сухим законом: даже умеренные любители спиртного после введения этого закона начинали демонстрировать свою свободу излишним употреблением алкоголя.

Не существует, конечно, никакой статистики, говорящей о том, сколько людей было затронуто тюльпаноманией. Можно, однако, с большой долей правдоподобия утверждать: их число составляло десятки тысяч. При этом, что особенно важно, их нельзя отнести к какой-либо определенной общественной группе. Среди них были богатые и бедные, купцы и ткачи, мясники и студенты, художники и крестьяне, копатели торфа и поэты, городские чиновники и старьевщики, моряки и почтенные вдовы, особы, пользующиеся всеобщим уважением, и отъявленные головорезы. Даже представители всех двадцати с лишним голландских разновидностей вероисповедания приняли участие в этой погоне за фортуной.

Конечно, бедняки рискуют больше других, потому что бедняки рискуют всем. Когда читаешь, как некий разбойник, втянутый в водоворот спекуляции, вынужден был оставить в заклад инструменты своего воровского промысла, то начинаешь понимать всю остроту ситуации. Проповедники с амвонов метали громы и молнии в адрес вездесущей тюльпаномании, но и сами они, как утверждают злые языки, потихоньку отправлялись в другие города, чтобы без свидетелей предаваться грешной страсти.

Но дело не в пасторах. Они все же как-нибудь да оправдаются на Страшном суде. Гораздо хуже, попросту омерзительно было то, что эта история затронула и детей. Поскольку успех в игре основывался, между прочим, на сборе возможно большей информации (цена, место заключения сделки, колебания конъюнктуры, или, проще говоря, какие луковицы сосед вынес за пазухой и за сколько продал в та­верне «Под орущим ослом») — все это должен был разузнавать ребенок, играющий недостойную роль шпиона.

Лихорадка, бред и бессонница. Бессонница, ибо большинство тюльпанных сделок заключалось ночью. Активное участие в спекуляциях занимало иной раз по десять и более часов в сутки, а это трудно совместить с каким-либо другим, более продуктивным занятием. Тот, кто сам выращивал тюльпаны, жил, словно скупой на мешке с золотом. В садиках устраивалась сложная система сигнальных звоночков, которые должны были поднять хозяина на ноги в случае, если бы к драгоценным грядкам приблизился непрошеный гость.

Об эпидемическом характере мании свидетельствует ее огромное территориальное распространение. Она коснулась не только традиционно садоводческих регионов, таких как окрестности Харлема, но затронула также и Амстердам, Алкмар, Хоорн, Энкхёйзен, Утрехт, Роттердам — то есть все значительные поселения. Именно там число жертв было наибольшим. Бацилла тюльпаномании носилась всюду, грозила всем. Насколько легче было бы справиться с видимым врагом: запираются ворота города, на стены выходят отважные защитники...

Но ведь существует нечто, называемое силой ра­зума, и именно эта сила представляет (хотя и не все­гда) действенное оружие против вырвавшихся на свободу иррациональных сил. Хорошо известно, что Голландия была страной начитанных граждан, мудрых авторов, образованных книготорговцев и просвещенных книгоиздателей. Актуальные жизненные проблемы очень быстро находили там отклик в печати, и это касалось не только серьезных поли­тических и религиозных споров, но также и тюльпаномании, размах которой возбуждал понятное беспокойство, переходящее в решительный отпор и протест трезвых граждан. Но что делать, если государство было либеральным, общественное мнение — неоднозначным, и рядом с разумными статьями на эту тему появлялись и такие изданьица, которые представляли своего рода практическое введение в методы спекуляции тюльпанами — пролегомены сума­сшествия, самоучители безумия.

И была во всем этом своя метода и даже соответст­вующий ритуал. Вот один из авторов советует: если кому-то удастся вывести неизвестный сорт тюль­пана, то он должен поступить следующим образом: незамедлительно (ведь время не ждет, может быть, кому-то еще удался этот фокус!) отправиться к спе­циалисту-садовнику, но идти нужно не одному, а в обществе знакомых, друзей и даже случайно встреченных лиц. Цель этого понятна: следует придать данному событию возможно большее publicity[5]. У садовника проводится рабочее совещание, в ходе которого каждый из присутствующих высказывает свое мнение о новом ботаническом явлении. Совершенно так же, как высший церковный совет решает вопросы о подлинных и мнимых чудесах.

Далее наступает очень существенная часть, которую можно назвать компаративистской: сравнение нового кандидата с уже имеющимися образцами. Если он проявляет сходство с каким-нибудь знаменитым «Адмиралом», но чуть менее красив, то следует назвать его скромнее, к примеру, «Генералом». Этот обряд крещения является неслыханно важным. Тюльпан приобретает имя, становится личностью или, если пользоваться менее высокопарной биржевой терминологией, «допущенной к обороту ценностью». Наконец, требуется угостить всех присутст­вующих добрым вином, ведь им предстоит разнести весть о рождении нового сорта и распространить информацию об его достоинствах.

Торговля луковицами тюльпана происходила в пивных парах, среди запахов можжевеловки и баранины, иначе говоря, в трактирах, корчмах, тавернах. В некоторых из них были специально предназначенные для этого помещения, нечто вроде клубов или филиалов огромной, хорошо законспирированной биржи. Спор за каждую ценную луковицу, наверное, бывал очень жарким. Если за нее боролись несколько покупателей, тот, кто желал переплюнуть остальных, добавлял к уже заявленной высокой цене — карету и пару лошадей в придачу.

Вся страна покрылась сетью более или менее известных, секретных или же почти явных, «притонов» тюльпанного азарта. Тут не было влияния какой-либо демонической силы, просто правилом каждой «большой игры», каждого серьезного порока является втягивание в свои сети как можно большего числа жертв. Поскольку безумство нельзя объяснить с помощью логики, то следует призвать на помощь статистику — так поступают все или почти все, в том числе политики. Нужно было исключить или существенно уменьшить число тех, кто стоит сбоку, смотрит критически, портит праздник. Мир тюльпанных маньяков стремился к тому, чтобы стать тотальным миром.

Как это происходило на практике? Существует документ, хотя и литературный, но вполне достоверный, который дает ценную информацию о способах вербовки новых адептов. Диалог ведется между двумя друзьями. Один из них, Питер — прожженный спекулянт, другой, Ян — играет роль «наивной девушки, пришедшей в первый раз».

Питер: Я тебя очень люблю, Ян. Поэтому хочу предложить тебе одно выгодное дельце. Делаю это бескорыстно, из чистой дружбы.

Ян: Слушаю внимательно, дорогой.

Питер: У меня есть луковица тюльпана «Арлекин». Это очень красивый сорт и вдобавок очень ходовой на рынке.

Ян: Но я же никогда в жизни не занимался цветами. У меня и сада-то нет.

Питер: Ты ничего не понимаешь. Прошу тебя, выслушай меня внимательно, не перебивай, пото­-му что кто знает, может, именно сегодня большое счастье постучится в твои двери. Могу ли я продолжать?

Ян: Да, да, конечно.

Питер: Так вот, луковица «Арлекина» стоит сто флоринов, а может, и больше. Во имя нашей ничем не запятнанной, как я уже говорил, дружбы я готов отдать тебе ее за пятьдесят флоринов. Еще сегодня без всяких усилий ты сможешь заработать кучу денег.

Ян: Действительно, очень интересное предло­жение! Такой истории со мной еще, пожалуй, в жизни не случалось. Ты только научи меня, сделай милость, что я должен делать с этим «Арлекином»? Не буду же я стоять с ним на перекрестке.

Питер: Я открою тебе секрет… Хорошенько запомни, что я говорю. Ты чего вертишься?

Ян: Я слушаю, вот только в голове у меня слегка мутится…

Питер: Сделай в точности то, что я тебе скажу. Пойди на постоялый двор «У льва». Спроси у хозяина, где собираются торговцы тюльпанами. Войдешь в указанную комнату. Кто-то скажет очень грубым голосом (но ты не робей): «Здесь кто-то чужой!» В ответ ты должен закудахтать курицей. И тогда тебя включат в число торговцев...

Бог да хранит кальвинистскую душу Яна! Мы расстаемся с ним на пороге фарса, в одном шаге от трагедии. Дальнейшая его судьба покрыта мраком. Неизвестно даже, удалось ли ему в решающий момент достаточно убедительно закудахтать. На основе приведенного выше диалога весьма слабой выглядит надежда на то, что он превратится в акулу тюльпанного бизнеса. Похоже, ему уготована участь жертвы...

Еще одна подробность заслуживает внимания. Введение новичка в круг тюльпанных маньяков напоминает некоторые хорошо знакомые образцы. С сохранением всех пропорций оно наводит на мысль о ритуале посвящения. Конечно, масонские ложи проводили его с большей помпой и с более глубоким знанием эзотерических наук.

Мания — это возвышенное состояние души. Те, кто не пережил его хотя бы однажды, в каком-то смысле беднее остальных. Кроме того, при некоторых условиях мания становится выгодной. Вот никому не известный, обыкновенный, не являющийся ни поэтом, ни художником, ни государственным деятелем человек вспоминает время тюльпаномании с подлинным восхищением. Звали его Вермондт, он служил маклером в одной таверне. В перерывах между сделками он «объедался жареным мясом и рыбой, а также курятиной и зайчатиной, да что там, ел даже изысканные паштеты. К этому можно добавить вино и пиво с раннего утра до трех-четырех часов ночи. И всегда уносил больше денег в кармане, чем было в начале дня». Вот вам настоящий рай, Шлярафия[6], страна сытости и лени!


[1] «О садах Германии» (лат.).

 

[2]     «Мать-брюнетка» (фр.).

[3]   «Свадьба моей дочери» (фр.).

[4] «Тюльпанная пивная» (фр.).

[5] Известность (англ.).

[6] От нем. Schlaraffenland — сказочная страна изобилия, вечного безделья.

Рейтинг:

+2
Отдав голос за данное произведение, Вы оказываете влияние на его общий рейтинг, а также на рейтинг издательства опубликовавшего этот текст.
Только зарегистрированные пользователи могут голосовать
Зарегистрируйтесь или войдите
для того чтобы оставлять комментарии
Регистрация для авторов
В сообществе уже 1129 авторов
Войти
Регистрация
О проекте
Правила
Все авторские права на произведения
сохранены за авторами и издателями.
По вопросам: support@litbook.ru
Разработка: goldapp.ru