Семь искусств, №50

В последние годы он увлекался вопросами квантовой теории измерений и опубликовал на эту тему ряд интересных статей. В то же время он выполнил ряд очень сложных и глубоких исследований по кинетической теории систем с химическими реакциями.

Биологические системы достигают организации, которая значительно превышает сложность любого из известных неживых объектов. Биологические сущности, несомненно, подчиняются законам квантовой физики и статистической механики. Однако, достаточно ли современной физики для адекватного описания модели и объяснения эволюции?

У нас была секретарём кафедры Виктория Васильевна Розанцева, которая мне рассказала, что тогда составлялся «особый список абитуриентов». И была «особая комиссия», занимавшаяся приёмом экзаменов у этих абитуриентов.

Приводятся избранные стихотворения Э. Ф. Ципельзона из его личного архива, а также оригиналы рукописных или машинописных текстов некоторых его стихов. Представляется, что публикуемые стихи, независимо от их литературных достоинств или недостатков, помогут полнее представить личность «короля московских букинистов».

Демагогия с небольшой политической подоплекой в те времена иногда помогала. Один из начальников как-то стал мне выговаривать, что я хожу не на все открытые партийные собрания. Как говорится, не обязан, не член партии, но должен. Тут я и ляпнул: «Это что, давление на беспартийные массы?». Начальник побледнел.

Письма проливают свет не только на тайну старинной коллекции. В них целый срез жизни провинциальной русской интеллигенции начала ХХ века. Они так созвучны чеховским пьесам.

То, что все тираны, взлетев к вершине абсолютной власти, применяли одинаково безжалостные рычаги управления, что они и характерами, и стратегией своей делались похожими друг на друга, — очевидный и доказанный исторический факт.

По общему преодоленному расстоянию, удалению от Москвы по расстоянию и долготе, экзотике места, полученным ландшафтно-экзотическим и интеллектуальным впечатлениям, потраченным деньгам и усилиям — самое-самое путешествие! Одновременно — самое утомительно-длительное.

Кандинский пережил реинкарнацию, ставшую во второй половине сороковых годов двадцатого века настоящей научной сенсацией. Душа русского художника вселилась в американского солдата. Случай с Дэвидом Паладиным привлек к себе внимание всего научного мира США.

Как же могло случиться, что австрийцы лишились своего, чуть ли не главного, национального достояния? Кто смог отобрать у них «Австрийскую Мону Лизу»? Это сделала простая еврейская женщина из Лос-Анжелеса по имени Мария Альтман.

Огромная монументальная фреска «Бетховенский фриз»,”Beethoven Friez”, была заказана лидеру движения «Сецессион» Густаву Климту. То есть в реальном творчестве группа «Сецессион» выражала восхищение классической формой и всеми её элементами, хотя и декларировала это как знак протеста.

Часть, озаглавленную по-польски «Быдло» («Скот»), Аркадьев играет очень неторопливо, очень ритмично, очень громко, утрируя мощь басов. Это уже не волы тащат гигантский воз — запряжен целый народ, замученный непомерным напряжением сил, бредущий неизвестно куда.

Как, каким образом подлинные письма и фиксация имевших место событий в дневнике вдовы Гилельса могут оскорбить («травить») Нейгауза и Рихтера? Только в одном случае: если Нейгауз и Рихтер совершали некрасивые по отношению к Гилельсу поступки, и публикуемые документы это демонстрируют.

Где застряла моя самоходная печь,/ Где усвоил я звонкую русскую речь,/ Что, по слову поэта, чиста, как родник,/ По сей день в полынье виден щучий плавник.

Обошла весь город — себя искала, / свою радость прежнюю, юность, дом. / Я их трогала, гладила и ласкала, / а они меня признавали с трудом.

Не гляди на часы, не следи за временем,/ то, что делаешь, делай, да сбудется, что просимо./ Не успел — отпусти, да не станет бременем/ на твоих плечах что тебе не по силам.

Пусть столько сил растрачено впустую – / Ещё я помню прежние аллеи – / И признаюсь я, но не протестую, / И не впустую стану я смелее.

Виновник спора стоял молча, явно ни единого слова не понимая. Рост — под метр девяносто, широкоплечий, лохматый, на небритом лице немного идиотская улыбка, обнажающая поломанный передний зуб, взгляд лениво переходит с блондинки на доктора и обратно. Видно, что пьян, но не слишком.

Оля видимо с возрастом осталась необыкновенно восторженным, моментально воспламеняемым человеком. Все встреченные люди казались ей гениями или злодеями, а каждое оригинальное событие — таинство. Проходило короткое время и Оля уже не замечала гениев и таинств. Возникали следующие…

Поэзии приписывают — и справедливо по-моему! — волшебство. Одним из подтверждений этого смелого заявления является тот факт, что отчаянная глупость, за которую прозаика бы смешали с навозом, а драматурга — освистали, в поэзии существует себе вполне комфортно.

От яркости же описываемого порой зажмуриваешься. А если рассказывается о еде и выпивке, слюнки текут. А если о драке — вкус крови во рту. А если об эротической сцене, — радуешься за тех, кто в ней участвует. Это надо уметь. Возможно, с этим надо родиться.

Всё-таки, когда пишешь даже хотя бы маленький, совершенно незначительный текст, ― всё равно в некотором смысле рождаешься заново. Любой вызываемый из небытия текст ― любой ― стягивает с тебя ― и неминуемо болезненно, с кровью ― старую шкуру и наращивает новую.

Я готов оставить города без света/ и в портвейн превращать озёрную воду,/ лишь бы она, вспомнив, что я есть на свете,/ писала мне письма про жизнь и погоду.

Мог ли я вообразить, читая и перечитывая в юности алехинские книги, что однажды я буду находиться в той комнате, в которой он так часто бывал, возможно, играл в шахматы, писал примечания к партиям и думал о своей Родине? Я чувствовал то, что, вероятно, чувствуют археологи, когда ведут раскопки и находят реликты.

Битов легко, мне казалось, — и, пожалуй, так всё и было на деле — в шестидесятых годах сходился с людьми. С московскими, подчеркну. Как с питерскими — не знаю. Но, думаю, без особых затруднений, тоже — легко. И довольно легко, похоже, находил с ними общий язык.

Он не собирался корректировать свои позиции в отношении к Станиславскому, и этим от Станиславского не отличался. Оба крепко стояли на своем. Стахович мог бы понять, что никакие изменения при таких условиях со стороны двух непримиримых сторон в театре невозможны.

Итак, наличие многочисленных совпадений в «Истории болезни» и «Палаче» позволяет сделать вывод о том, что в этих произведениях разрабатывается одна и та же тема — «Конфликт поэта и власти», а точнее — «Тема пыток». Совпадает и образ автора: в обоих случаях действует его художественный двойник…