Поэзия

В движение проросшие, мы стали чёрт знает чем; к дверям не прислоняйся и к людям, людям тоже – знаешь сам – оборотятся общими местами, волнением, землистыми нанайцами, а поезд станет поездом в Пусан.

Кому нужна я, слабенькая, злая, раздавленная прихотью любой, когда другие – вона как летают, когда приёмом выстланный покой других встречал до моего сигнала, до встречи космонавта с кораблём. – Ещё урок, я вас не отпускала, – гуляем по веревочке вдвоём.

музыка дремлет на заводном боку, ночь призывает не нарушать обычай, призрачный ловчий ищет в силках строку, гордый своей добычей, сон переходит в радугу, солнце, свет, бьётся забвенье в гулкой аорте суши – вслушайся в медные трубы, которых нет, если умеешь слушать…

В прозрачных яблоках светящиеся зёрна. Плечом заденешь – и они звенят. И весь он из мерцания и звона – далёкий, близкий, заповедный сад. Но в воздухе скрывается уловка – поманит вход, и снова в тупике… Ни детских снов, ни сказочного волка… Лишь ветер молодильный – по щеке.

Обеззвучен, обесточен, заколочен навсегда. Дней хороших и не очень промелькнула череда. Эти старенькие стены помнят лучшие года: перестройки, перемены, слёзы, смех, любовь, измены – мир, наполненный теплом; звон сдвигаемой посуды за обеденным столом, разговоры, пересуды и об этом, и о том.

День играет соснами. Сумрачный ампир. Волны бьются сослепу о бетонный пирс. Мы живём привычками. Но в июльский зной Лермонтов не вычеркнул парус, край родной. На обед – баранина. Страсть в одном носке. На груди царапины. Буквы на песке.

Памяти Ильи Рейдермана...

На Рождество услышал вдруг / Я сердцу милый с детства звук / Колоколов и сладких слов / О мире в людях на Земле...

...И поэтому я так радуюсь этой шариковой ручке / Из банка, которую я нашел одной темной ночкой / Перед закрытыми дверями магазина. Она чуть пованивает / Собачьей мочой, но пишет она фантастически.