Культура

Это был единственный личный контакт с Львом Давидовичем Ландау. Я видел его несколько раз на семинарах в Институте физических проблем, прослушал также несколько его лекций по его Курсу теоретической физики. Запомнилось его выступление на семинаре Николая Николаевича Боголюбова на физическом факультете. В своем выступлении он положительно отозвался о работе, опубликованной мной совместно с В.П. Силиным. Она была посвящена теории спектров коллективных возбуждений в системах Бозе и Ферми. Результаты этой работы приводятся и во втором томе «Статистическая физика» – девятом томе Курса теоретической физики Ландау и Лифшица.

Между тем, французский воздух сделал свое дело: в 1958-м Джин вышла замуж за недавнего адвоката, а ныне начинающего режиссера Франсуа Морея, поразившего ее своими изысканными манерами. Успех в картине “На последнем дыхании” в одно мгновение превратил ее в кумира десятков тысяч поклонников. На ее поведении это никак не отразилось. А вскоре они с мужем отправляются в Америку – конечно же, в Лос-Анджелес, в Голливуд. Морей как добропорядочный и законопослушный гражданин считает необходимым отметиться во французском консульстве. Они оставляют там свои визитки, и через несколько дней Генеральный консул Франции г-н Ромен Гари приглашает их на ужин.

Занятия музыкой и живописью занимали важное место в яркой, насыщенной событиями и многообразными деяниями жизни Григория Николаевича. Обладавший значительной музыкальной подготовкой, он с большим успехом выступал при дворе в качестве скрипача, клавесиниста и певца, участвовал в придворных и великосветских спектаклях в домах графов П.Б. Шереметева (1766), А.С. Строганова (1768), И.И. Шувалова (1769) [14, c. 148-149]. Якоб фон Штелин (1709-1785) так характеризует Теплова-музыканта: «Этот искусный дилетант, которого заслуги и счастье возвысили постепенно до звания тайного советника и сенатора Российского государства, воспитывался в изящных искусствах и науках в семинарии новгородского епископа Феофана и не только сам пел с хорошей итальянской манерой, но и играл очень хорошо на скрипке» [16, c. 132].

Понравиться тебе (стихами) удавалось нечасто. Помню, ты привел мне в пример чешского поэта, который создал дивное двустишие, вырезал его в виде ленточки и обвил ею яблоко… Нет, Юра! До сих пор – нет. Понимаю тебя, но оставь мне себя. С моей настороженностью к модерну. Мы чуть не поссорились, когда тебя привело в восторг творение одной знакомой: бумажная коробочка с надписью: «Не открывай, бабочка улетит!». Открываем – на донышке надпись: «Вот видишь, улетела». Милая шуточка, но ты усмотрел в ней «концептуализм». Я обиделся: за тебя. Вот ты - это да, это концептуализм. Потому что твои работы не просто декларируют новый (якобы) подход к искусству, предполагающий интеллектуальную игру. Вся штука в том, что они совершенны. Они прекрасны – какие бы специальные цели ты ни декларировал. Рука такая, глаз такой, композиционное чувство такое. Талант не заменишь концепцией.

Что лично меня особенно привлекает в этих стихах, так это их оптимизм, жизнелюбие, жизнестойкость. Но не ходульные, не плакатные, а свои, выстраданные, согретые таким теплом, такой любовью, что им, в них веришь, за ними мысленно идёшь, хочется быть в их обществе, в обществе их автора. А язык, метафоры, повороты сюжета, с одной стороны – само естество, а с другой, всякий раз – ментальные и душевные сюрпризы.

В целом это напоминает неореалистическое кино: кардинал, принимающий щедрые пожертвования от мафии, портрет президента республики, неправдоподобно слащавый, как нимб над головой мафиози. Все достаточно прямолинейно. Но актеры, характеры, «миры в столкновении», сексуальный треугольник — все это держит меня, зрителя, в напряжении, не давая ни на минуту расслабиться. Жаль что скандальность ставит фильм «на службу Родине», превращая его из художественного произведения в обличительный памфлет. Те, кого он обличает, еще обидятся на Америку, что не присудили «Оскара», не признали нашего клеветника достойным нашей ярости, в очередной раз нас обошли, дав пятой колонне дополнительный повод для злорадства: «Не получили! Не получили! Ноги в тесте — поклонился невесте!». Что ни говори, а впечатлений от фильма хватило на целый ужин, что немало по нашим временам.

Одно из самых точных и лапидарных определений понятия «ценности» звучит так «это такие модели поведения, которые повсеместно практикуются и повсеместно декларируются». Если один из этих двух компонентов отсутствует, то это уже не ценность. И во времена Ф. Достоевского широко практиковалась супружеская неверность, и уж точно, не все пленные солдаты умирали под пыткой «славя и хваля Христа». Но мало кому (про «бесов» я сейчас не говорю) приходило в голову публично и последовательно декларировать измену и предательство как норму поведения. Сегодня это происходит на каждом шагу. Мы живём во времена победившей смердяковщины

Родство между правой и левой идеологией – корневое, кровное, обе замешены на глубиннейшей потребности человеческой души, – потребности в ненависти. Неотесанной человеческой душе дьявол куда нужнее Б-га. Если мои дела идут плохо, так кто-то должен же быть виноват. Иначе и быть не может. Левые убеждены в том, что виновато мировое неравенство; а правые в том, что парни, живущие на том берегу реки.

В январе 2012 года в порту Яффо прошла большая выставка работ Моти Натафа. Якоря, лодки. И маяки, в которых он видит нечто сверхзначительное, о чем и сообщает посетителям мастерской в максиме, собственноручно написанной на фанерке. Из нее мы узнаем, что маяк – главный ориентир, не позволяющий сбиться с правильного пути, уйти от своего первоначального предназначения, потерять смысл нравственных ценностей.

Одним из первых русско-еврейских авторов был общественный деятель Авром Соломонов (1778-?), родился он в Минске, получил традиционное еврейское религиозное образование. В начале 1800-х годов он переводил с идиш на русский и польский языки. В 1814-1820-х годах был бургомистром, в 1820-1830-х годах занимался в Петербурге юридической практикой. В 1846 году издал в Вене свой трактат в духе просветительства «Мысли израильтянина». Это сочинение обращено к евреям и убеждает их в том, что ни Талмуд, ни раввинистическая литература не запрещают знакомства с языком окружающего большинства и последними достижениями цивилизации. Зарождающаяся русско-еврейская литература не была свободна от апологетичности и самоцензуры.

Кажется, нет внутренней связи между этими двумя стихотворениями. Но она есть. Она просто сокрыта в глубине, как сокрыт в земле родник, дающий земле силу плодоносить… Она – в соединении духовного и материального, земли и неба.