Культура

М.Г.: Нет, я по счету третий, а двое детей у неё от первого мужа. В начале Первой мировой войны, или, может быть, в середине, она порвала с ним, и вместе с двумя детьми переехала в Москву. Подробно обстоятельства её жизни мне не известны, но, вероятно, с отцом она познакомилась ещё в Слуцке. Отец был там на военной службе, возможно, она к нему и приезжала. Я знаю, что они оба тогда переболели сыпным тифом. А за какое-то время до моего рождения они жили уже в Москве. Мать заведовала педагогическим музеем, который находился на Ордынке. Там было одно любопытное обстоятельство, о котором я предпочту не рассказывать.

Таким вот образом (прямой проекцией на петровские времена) Пушкин обелил казнь декабристов. Лотман, страдая, отмечал: «Нужен был долгий путь для того, чтобы Пушкин смог расстаться с иллюзией сходства Николая I и Петра. Знаменитая запись в дневнике от 21 мая 1834: «В нем много от прапорщика, и немного от Петра Великого» (XII, 330 и 487; «немного» не в значении «мало», а в смысле «чуть-чуть»)».

Ещё я обратила внимание на съемочную группу, как выяснилось впоследствии, американскую, которая снимала фильм о конкурсе. Высокий мужчина обратился ко мне с вопросом на английском, и, когда я довольно складно объяснила ему некоторые вещи, он, в восторге от того, что русская свободно общается по-английски, задал мне забавный вопрос: «Я вижу, вы носите звезду Давида, а вы не боитесь?» Здесь я должна немного прояснить ситуацию. В 90 году я впервые побывала в Израиле у моих давно «пропавших без вести» и неожиданно найденных родственников. Зарядившись невероятным духом свободной еврейской страны, я сразу купила себе магендовид, который и не думала снимать в Москве. В то время это было ещё необычно. Я ему объяснила, что нет, не боюсь. Я – еврейка, только что приехала из Израиля и не собираюсь прятать мою звезду. Коротко даже сострила, что уже достаточно набоялась в предыдущие годы.

Сигизмунд Абрамович обладал каким-то счастливым легкомыслием. На его добром, всегда озарённом озорной улыбкой лице как будто было написано: этому человеку всё можно! Поэтому он не чурался шуток на внешне - и внутриполитические темы. Когда Хрущёв, разъезжая по всему свету, стал раздавать награды кому попало, президент Египта Насэр, несмотря на своё более, чем сомнительное политическое прошлое, стал Героем Советского Союза. Четверостишие Каца по этому поводу стало фольклором: Лежит в Каире кверху пузом Полуфашист, полуэсэр, Герой Советского Союза Гамаль Абдель на всех Насэр.

Результаты своего поиска (а так же – сомнения и предположения) Ласкин фиксировал в дневнике. Вот автор будущей книги дает задание себе: сделать то-то и то-то, пойти туда-то и туда-то, а потом сам перед собой отчитывается… Так буквально из ничего, из случайного разговора на улице, возникает контур биографии художника. А одновременно появляется контур романа, выстраивается образ его главного героя…

В воздухе стояла какая-то гулкость. И слова сквозь неё пробивались к нему с трудом. Слова, может быть, и пробивались, но их смысл уходил, тонул, как то рёбрышко мыло в чудесной ванне, в которой его мыла когда-то его родная мама и что-то ему, конечно же, говорила, не может быть, чтоб ничего не говорила, но он тогда не понимал слова. Слышал только какие-то звуки. И теперь он тоже слова не понимал. Они не доходили до его сознания, а если и доходили, то в какой-то странной упаковке, которую надо было распаковать, перевести с одного языка на другой. Но способность переводить слова, как по тонкому мостику над бездной, пропала. Некоторые слова были как будто бы похожи на слова его родного языка, но их смысл казался тем более непредставимым: н и к о г д а н и ч е г о н е б у д е т. Это было разрушение, такое поголовное, что его никаким умом охватить было невозможно. Может быть, если не побояться взглянуть ей прямо в глаза, он поймёт, о чём она хочет ему сказать?

Судьба – это та, магическая, серебряная труба, из феллиниевской «Дороги», та самая, вещая, вечная, которую вновь и вновь подносит к сжатым губам Джельсомина – Джульетта Мазина, чтобы услышать – зов, дабы почуять – путь.

Стихи он начал писать рано. Сочинял, в основном, блатные песни, беспризорники знали их наизусть. В своём романе «Санька-жид» Пэнн рассказывает, что встреча с отцом была очень драматичной и оказалась решающей в его творческой судьбе. По рассказу младшей сестры поэта Лены (у него были еще сводные сестры и братья – мать поэта была второй женой Йосефа), однажды открылась дверь, и на пороге стоял подросток лет 14, высокий и худой. Отец сидел спиной к двери и что-то писал. Повернувшись, он поднял голову, и они молча смотрели друг на друга, пока отец не сказал: «Иди сюда, Шурка».

Не совсем понимаю, почему многие называют судьбу индейкою, а не какой-либо другою, более похожею на судьбу птицею. Никто не обнимет необъятное! Многие вещи нам непонятны не потому, что наши понятия слабы, но потому, что сии вещи не входят в круг наших понятий. Рассуждай токмо о том, о чём понятия твои тебе сие дозволяют. Так: не зная законов языка ирокезского, можешь ли ты делать такое суждение по сему предмету, которое не было бы неосновательно и глупо? Усердие всё превозмогает! Что скажут о тебе другие, коли ты сам о себе ничего сказать не можешь? Отыщи всему начало, и ты многое поймёшь. Где начало того конца, которым оканчивается начало? Болтун подобен маятнику: того и другого надо остановить. Ещё раз скажу – нельзя объять необъятное. И, наконец: Бросая в воду камешки, смотри на круги, ими образуемые; иначе такое бросание будет пустою забавою. Если у тебя есть фонтан, то заткни его – дай отдохнуть и фонтану.

В последний раз Т.Н. оказал мне помощь совершенно мистическим образом, сам об этом даже не подозревая. В 1990-м году я эмигрировал по еврейской линии в Германию. Мне впервые захотелось проявить в творчестве своё еврейство, которому, честно говоря, я раньше не придавал ни малейшего значения, и я стал искать тему. В библиотеке я нашёл неизвестный мне (так я думал поначалу) роман Л. Фейхтвангера «Еврейка из Толедо». Я вообще исторические романы этого автора не жалую, они мне представляются прямолинейными и схематичными. Думаю, что они привлекали нас когда-то возможностью хоть как-то пополнить свои знания по истории, почёрпнутые, в основном, из сталинских учебников. Но тут мною двигало любопытство: как же так? Почему я ничего не слышал раньше об этом романе? А в названии меня привлекла не только «Еврейка», но и, главным образом, «Толедо». В голове сразу завертелась одна из моих самых любимых хренниковских театральных песен на дивные слова П. Антокольского.

Метафорой, опрометчивым сравнением рискуешь испортить аппетит, коли не знаешь приоритетов читателя. «Подали форель, розовую, как тело девушки» – а ему, оказывается, подавай девушку, розовую как форель. Про следующую перемену блюд сказано: «На толстом слое головок спаржи подали сочные бараньи котлеты». Похабник. Но десятилетним, прочитав «Милого Друга», я представил себе, как русалку-мутанта, которую и в рот-то не возьмешь, заедают горяченькими, со сковородки, котлетками. Почему через мясорубку пропущена не говядина, а баранина – кот его знает. «Котлета» ведь от слова «кот» – а вы не в курсе?