Перевод

Девяти, девяноста и девятистам/ Столь ты нужен, сколь признан толпой;/ Но тот тысячный — зов упреждая твой, — сам/ Против всех встанет рядом с тобой.

При виде горя тех, кто лучше нас,/ Свое скорей забудется как раз./ У одного в уме всегда болит,/ Когда былых утех изглажен вид.

Дневник Рудашевского — это литература высокого уровня. И в этом смысле может быть сравним с дневником юной Анны Франк. Каждый из дневников охватывает период времени около двух лет. Свои записи Анна делала в крошечном укрытии, в котором она находилась с небольшой группой людей, Ицхок же был узником огромного гетто. Он и свидетель, и активный участник нравственной борьбы еврейской общины в то страшное время, когда над гетто нависла зловещая угроза полного истребления.

В переводах с английского Сергея Батонова

Для дураков нелегкий год/ У мудрецов в мозгах изъяны./ Весь ум утратили, и вот/ Нам подражают, обезьяны.

Это был Кулис собственной персоной. Несмотря на его 82 года усы по-прежнему щетинились, а сардонический рот кривился в усмешке. Тристан Бернар когда-то иронически о нем заметил: «Кулис — единственный человек, который может целовать женщину в губы и шептать ей на ушко сладкую чушь одновременно».

Но г-н Лакель не ошибался никогда. Его прогнозы совпадали, труп за трупом, с официальной статистикой. Как если бы в начале каждой недели он делал верный заказ судьбе. Вскоре он перестал сообщать читателям, что за свои мрачные предвидения не ручается. В газете было: «Мой прогноз на первую неделю апреля — 135 смертей». Всё.

Ты - будущее, алый небосвод/ Над степью вечности и сном времён,/ Крик петуха, прервавший этот сон,/ Роса и дева, к утрене трезвон,/ Пришелец, мать и в вечность переход.

Ибо преподано (барайта): «если стоял (коhен) и приносил минху (хлебную жертву) омера, и она оказалась оскверненной в его руках, он сообщает (об этом) и приносят другую (жертву) вместо неё. А если нет (другой) кроме неё, говорят ему (коhены): “будь сообразительным (пиккеах) и молчи!”»

Суламифь снова подошла к зеркалу и едва не столкнулась лицом к лицу со старухой. Та уже высматривала ее: вся обнаженная, стояла она напротив Суламифи; тощие ребра, точно проржавевшие обручи, нависали над запавшим животом — опустевшим сосудом. Песня, птица юности, всматриваясь и вслушиваясь, тихо парила над их головами.

Конституция — это не бумажка на столе, над которым склонились философы, записывая свои мысли. Это правила управления обществом, уже сформированного историей и обычаем уважать закон. Сообщество, которое оказалось в руках отцов-основателей, уже было сформировано протестантской религией и общим правом. Американский народ унаследовал привычки полагаться на собственные силы и признавать свою ответственность, и это дало почву для убеждения, что граждане способны управлять собой.

Выводят (правило о дне) перед которым нет святости (праздника) из (правила о другом дне) перед которым нет святости (праздника), но не выводят (правило о дне) перед которым есть святость (праздника) из (правила о другом дне) перед которым нет святости (праздника).

Конечно, с позиции тех, кто и не пытался ничего сделать, сегодня можно воротить нос от некоторых слов или цитат. Конечно, есть у нас и пара десятков авторов самиздата, которые никакую идеологическую дань не платили. Честь им и хвала. Но для меня важнее всего были реформы, и для этого надо было использовать легальные издательства и школы с сотнями тысяч слушателей.

Терпеть не могу Уистлера, — сказал Матисс, — но Тернера люблю, его краски прекрасны. Вы понимаете, в живописи это решает всё. Не имеет значения как выглядит предмет и рисунок, но если ваши краски, ваш материал красивы, как красива эмаль, например, если вы смотрите на них с наслаждением, то это хорошо.

Заключение — сначала в одиночной келье, а затем в более просторном помещении — было мерой крайне немилосердной и продолжалось семь лет, два месяца и несколько дней. Историки так и не пришли к единому мнению о причинах столь долгой бесчеловечной кары со стороны Альфонса, «просвещенного монарха» и мецената, пусть даже своевольного и, по некоторым сведениям, грубого, но неизменно благоволившего к своему придворному стихотворцу.