Рассказ

Через несколько дней Патрик пригласил Адама на прогулку. Они вышли из комнаты, прошли по длинному коридору и вышли из здания. По улицам в разные стороны шли люди, нередко по двое-трое, но все они были мужчинами. Внешне всё было вроде бы нормально, но некая механичность и правильность их походок выдавала то, что они не люди.

Суровая зима 1942 года сохранила его облик даже спустя месяц. Двадцать семь дней тело пролежало в одной из комнат ледяной квартиры, продолжая защищать своих близких и после смерти – продовольственная карточка всё ещё действовала, хотя еда человеку была уже не нужна. Зато она была нужна его жене и её родным, чтобы попытаться выжить.

Вдруг окно стало постепенно исчезать. Дохнуло прохладным ветерком, и в комнате появился гусь-лебедь, но не белый, как в сказках, а звёздный, состоящий из тёмной пустоты и маленьких мерцающих звёздочек.

- Ну, по историческим меркам государство чжурчжэней оказалось не очень долговечным, – утешил его Костромиров. – Может, поэтому и не слышал. Золотая Империя просуществовала чуть более века, а в 1234 году ее разгромил сын Чингисхана – Угедей. Так вот, орочи, а также другие тунгусо-маньчжурские племена, вроде эвенков, нанайцев, ульчей, удэгейцев, считают себя потомками этих самых знаменитых чжурчжэней.

Странное дело, цифры. Они потеряли смысл, звучат как пустой молочный бидон, если им обо что-то ударишь, впрочем, это тоже оттуда, сравнения умирают, потому что кто сейчас ходит с бидоном за молоком. А то молоко, что покупает Алла, в последний раз вообще было горьким. Я ей талдычу, что молоко мне не нужно. А она все равно покупает.

Он садится на ящик внутри неведомо как сохранившейся здесь деревянной будки, под которой валяется табличка «Охрана», щелкает зажигалкой и закуривает. Умелые, любящие свое дело люди построили на берегу моря завод-гигант, другие люди столь же умело и беспощадно повергли его в прах, среди которого сейчас сидит солдат. Он не победил, нет...

- Эти, как ты говоришь, кукловоды несут людям свободу и цивилизацию. И мы желаем стать её частью. - Частью того, где мужик с мужиком, а баба с бабой? Где ежегодно беснуются, нарядившись в чертей и ведьм? А марихуана становится нормой? Тогда флаг тебе в руки. Вот только я не хочу, чтобы моя Родина превращалась в Содом и Гоморру.

Сергей Леонидович сам был на одну четверть еврей и поэтому считал, что имеет право щедро уснащать свой лексикон «жидомасонами», «жидками» и «маланцами», подобно тому, как «ниггер» могут произносить только сами негры, но никак не белые, которых за это могут и убить...

— Я больше не могла с ним жить. Не могла, и все. Это было просто невыносимо. — Почему? — Он стал писать такие слабые стихи…

Когда еврей ехал в Америку, он надеялся если не стать новым Ротшильдом, то, по крайней мере, жениться на дочке старого Ротшильда.

«Эмиграция — дело кровавое», — соглашается мой здешний приятель, бывший ленинградец, кандидат технических наук, человек лишенный, кажется, каких-либо сентиментальностей и прочих непродуктивных эмоций. Он не поясняет, что имеет в виду, но я понимаю.

А потом мы, все считай, в Штаты подались. Не очень нас туда звали, правда. На интервью американец в посольстве ноги на стол положил, ботинки нам в нос, и совсем слушать не хотел. А мама моя тут ему ту израильскую грамоту и показала. Про праведников, то есть. Американец этот ноги сразу подобрал, сел как следовает, в бумагу прям вцепился и в руках вертит. Потом как вскочит, как забегает и другого позвал, и ещё других.

Да! Это старый рассказ, он написан «сто лет в обед», но тогда он был без курсива, без сапожной мастерской и артелей и без Гоголя. Теперь он у меня весь сложился и вот — мне не стыдно Вам признаться и самому Автору: ай да Пушкин, ай да сукин сын…

Боевое крещенье Саня принял — в прямом смысле — в ледяной купели. Где это было, он точно не запомнил — привезли, высадили. Помнил лишь то, что местность была сильно заболочена и сточные канавы служили окопами. Так что прыгали они, как прыгают в речку, как в бассейн, только вода была градусов 3-5, даже не вода, а бурая глинистая смесь. И так — сутками, только ночью вылезали выжать одежду…

В семье Франк считался чем-то особенным — за что ни брался, всё делал лучшим образом: блестяще учился в школе, играл на скрипке, писал стихи. Быстр, лёгок, порывист — ветер, а не человек. Однако, не шторм, не тайфун, но и не лёгкий бриз. Это был молодой, свежий, крепкий ветер — рядом с ним Мальмё всегда хотелось поёжиться, а вот женщины… тех его порывы сбивали с ног.