Рассказ

«В моем доме — мастерская художников. Как я бежал к ним в первые дни после новоселья! Всё пытался обнаружить признаки богемы, услышать шорох крыльев шальных муз, увидеть, как рождается шедевр — белая девушка на синем холсте (и ни в коем случае не наоборот!). Теперь я рад, что познакомился с художниками, подружился, но... Эти ребята не рисуют, не нюхают кокаин, у них семьи. Здесь трутся люди всех мастей и возрастов, здесь курят только табак, а пьют не из ступок для растирания красок, а из нормальных граненых стаканов, да и то не каждый день. А так как у художников шабашка и наличка постоянно, толкутся здесь посетители, от искусства далекие, но очень живописные. Только рисовать их некому…»

«Жаль только, что поем мы народные песни редко. Мы перестали ходить друг к другу в гости. Сначала вынужденно — в 90-х я знал многих людей, сидящих на двухразовом питании — скудный обед и такой же ужин. Какие уж гости. А потом привыкли, и сейчас откупаемся столиками кафе. Ручейки общения обмелели или совсем пересохли. Телевизор и компьютер наступили на горло живой песне. А ведь она дана нам свыше. Ангелами…»

«Сергей Иваныч опять взглянул на мутное небо. Казалось, облака стали ещё больше, словно подросли за эти дни: тяжёлые, высокие и неповоротливые, они зацепились за вершины гор — ничем не сдвинешь. Редко проглядывало тусклое солнце. Он пожал плечами, задумался, вспоминая рассказ старика, и сравнил человека с жизнью облаков, от первого и до последнего дня, удивлённо хмыкнул, поражаясь сходству. Потом махнул рукой, заторопился на веранду и стал собирать краски с кистями…»

Восьмого мая с утра город бурлил, кипел, ликовал – война кончилась! Кто сказал? Все говорят! По радио – марши, песни… Нет, опять приказ: то ли Лейпциг, то ли Дрезден!.. И только в четыре часа утра Девятого Мая закричал, загремел Левитан на весь Сталинград, на всю страну – ПОБЕДА!!!

Виновник спора стоял молча, явно ни единого слова не понимая. Рост — под метр девяносто, широкоплечий, лохматый, на небритом лице немного идиотская улыбка, обнажающая поломанный передний зуб, взгляд лениво переходит с блондинки на доктора и обратно. Видно, что пьян, но не слишком.

Оля видимо с возрастом осталась необыкновенно восторженным, моментально воспламеняемым человеком. Все встреченные люди казались ей гениями или злодеями, а каждое оригинальное событие — таинство. Проходило короткое время и Оля уже не замечала гениев и таинств. Возникали следующие…

Поэзии приписывают — и справедливо по-моему! — волшебство. Одним из подтверждений этого смелого заявления является тот факт, что отчаянная глупость, за которую прозаика бы смешали с навозом, а драматурга — освистали, в поэзии существует себе вполне комфортно.

От яркости же описываемого порой зажмуриваешься. А если рассказывается о еде и выпивке, слюнки текут. А если о драке — вкус крови во рту. А если об эротической сцене, — радуешься за тех, кто в ней участвует. Это надо уметь. Возможно, с этим надо родиться.

А ежели кому не положено счастья, — так и не видать ему его как своих ушей, потому что, как бабушка говорит, счастья на свете мало и на всех никак не хватит. Один день всего-то Мишка был счастлив, да какой там день — и того меньше. А назавтра всё и закончилось.

Их было две сестры, Фаня и Рая. Дочери одной из богатых семей в округе, отец которых состоял в родстве с семьей «сахарозаводчиков» Высоцких. При сестрах жила бонна, детей учили французскому языку. Отец девочек поддерживал еврейскую общину, постоянно жертвуя деньги на местную синагогу.

Я и тогда-то ходил на эти свиданки только ради твоего ещё упругого и жадного тела, с трудом пропуская мимо ушей чушь, которую ты несла. А сейчас, когда ты разжирела и поглупела ещё больше, — где нам видеться, кроме как на похоронах бывших друзей и общих родственников?

Что для него предпочтительней: разочароваться в ней, оказавшейся заурядной корабельной воровкой, или в себе, который, как последний фраер, растянулся на собачьем дерьме? Признать ее дерьмом собачьим или себя — последним фраером?

«В наш город приехал зоопарк. Сейчас подобное событие может показаться будничным и неинтересным, но тогда, в самом начале 70-х, для подмосковной глубинки оно было значительным. Говорили, что расположился зоопарк на поляне возле реки. А главное, что в первый же день его приезда по улице Ленина провели бегемота. Вернее, бегемотиху по имени Лота. Две тонны!..»

«Чем так привлекательны антикварные лавки с их особым запахом? В них собран ароматный летописный сгусток времени. Ведь каждая старая вещь хранит в себе память той частицы людской истории, участником которой были ее обладатели. А может быть, впитывает в себя и дух самой личности владельца. И что бы он потом не говорил потомкам в своих воспоминаниях, неподкупные, потертые временем вещи всё знают точнее и честнее. Если научиться читать их память, то, возможно, какой-нибудь письменный стол из важного кабинета, часы из корабельной кают-компании, подзорная труба или фарфоровый посудный набор могли бы добавить много нового и даже иного к истории, энциклопедически узаконенной в нынешнем причесанном виде…»

«Иду по берегу в туманной, ночной сырости и вижу: отражаясь, сливаясь, тот чудесный звон колеблет в глубине женский образ в тёмно-синем платье, своим мерцанием словно творящий непонятные заклятья. Может, это милый образ моей родины, распавшейся, рассыпавшейся до звона, до лепестков, до этого мерцания темного на дне?..»