Рассказ

«…– Я обязан вас задержать, – дрожащим голосом блеял Ваня, натужно осознавая, что на сей раз вляпался конкретно: перед ним находился уж явно не рядовой обыватель. Но – как и в детстве – апатично тянул время. – Пройдемте...»

«...Возвращаемся к своим, я сам не свой, места не нахожу. Все с расспросами, что да как? Молчим, на душе муторно. Мне вдвойне: почём зря хулил собаку, а она вот какая геройская оказалась – ценой жизни своей нас спасла. Стыдно стало, хоть иди за вольеры и стреляйся. Мне командир говорит: а мы, мол, думали, что вас обнаружили – Жучка сама в лагерь вернулась. Меня как ошпаренного подкинуло. Побежал, кричу: Жучка, Жучка – еле отыскал. Сидит себе за вольерами, спряталась, глаз долу, даже хвостом от радости не машет...»

«…Но спустя неделю, как раз на 9‑е мая, ходили на могилку школьники, и весть о поступке бабки Лизы разнеслась по поселку. Член сельсовета Павлина Михеевна – она преподавала в школе историю и каждый праздник говорила на могиле речи – первая воспротивилась бабкиному самоуправству...»

«…В классе возникала больная тишина, Аркадий пыхтел, сопел, потом вставал и начинал мямлить о том, каким обязан быть строитель коммунизма. До четвертого пункта он никогда не доходил, Кавалерия начинала злиться, злиться, злиться, краснеть, краснеть, краснеть и, наконец, махнув большими пальцами в сторону отличницы Наташи, грузно усаживалась на свой стул и роняла голову в широкие ладони. Наташа бойко тараторила текст кодекса, после чего Кавалерия продолжала урок. К концу года, когда подходила пора исправлять двойки, каждый желал рассказать ей моральный кодекс и был готов строить коммунизм. Только угрюмый Аркадий огрызался: – Надоел мне этот кодекс, что толку учить? Не будет никакого коммунизма...»

Борьба с адвокатами Merill Lynch заняла несколько месяцев. На Спитцера и его команду были спущены сторожевые псы Уолл-стрит. В печати появились заметки опытных финансистов, критикующих действия прокурора, плохо понимающего тонкости биржевой игры. Они считали «обычной практикой» то, что Спитцер называл «конфликтом интересов», настаивая на преступном сговоре биржевых аналитиков и верхушки управления банка. Ссылаясь на мнения этих финансистов, адвокаты отказывались признать что-либо незаконное в действиях Merill Lynch. Но когда наконец пришла очередь выложить переписку с загадочными буквами КД, защите пришлось отступить.

Экспериментальная проза

Из рубрики «Дружба журналов»

Из рубрики «Дружба журналов»

Однажды, было это в 1957 (возможно, 1958) году, нам объявили, что наутро нас переведут в другое место. Лагерь наш был в Красноярском крае. Вечером выдали нам нашу одежду, отобранную при аресте. Выдавали в обмен на лагерную, и хотя была глубокая осень, мы, не задумываясь, отдали и ватники, и бушлаты, чтобы быть пусть в легкой одежде, но своей. (Арестовывали-то нас летом.) Вернули все, что забрали, до единой вещи. Какая это была радость – одеться в монашеское! Утром под конвоем пошли мы из лагеря. Только мы понимали, что это не обычный этап. Потому что всегда в любое место конвой идет с собаками, а тут были без собак. И никогда нам на этапы не возвращали одежду. А когда мы шли, нас никто не подгонял и не понукал.

Это ее «кое-что» напоминание о моей бурной молодости и не менее бурной любви к Светке с очень редкой фамилией Иванова. Волна негодования, охватившая моих родственничков, когда я объявил, что женюсь на Светке, была настолько ужасной, что вызвала к жизни три проклятия, один микроинсульт, тридцать четыре обморока и двадцать семь вызовов скорой помощи.

«…Мальчику было лет тринадцать. Столько же могло быть и сыну Артюхова. «Или дочери…» – тоскливо подумал он. Потому что судьба свела его с Леной годом раньше, чем, наверное, родился этот мальчишка. В ту зиму он приехал, как обычно, проведать маму и провести в родных местах отпуск, и она встретила его главной деревенской новостью: «А у нас училка новая, Толя!» Школа в деревне оставалась всё той же, в какой учился и он, только приросла кирпичным пристроем, потому что из неполной средней стала полной. Семилетки давно канули в прошлое, как и молодость Артюхова...»