История

Выбор самой умеренной и «облегчённой» версии религиозного образа жизни продиктован не только и не столько идеологическими соображениями, но представляет из себя компромисс между «правильным» (по моему разумению) уровнем соблюдения заповедей и моими реальными сегодняшними возможностями, учитывая груз прошлого. Но в настоящий момент я нахожусь в состоянии душевного равновесия между своим мировоззрением и образом жизни.

Я нарисовал языки пламени, вырывающиеся из окон, они закручивались вокруг крыши и пожирали мрамор. Мама спросила меня, что это, и я сказал, что это библиотека в Александрии, которую мусульмане приказали сжечь, потому что по сравнению с Кораном никакие книги не важны. Разве мама не помнит, что рассказывала мне эту историю? Мама помнила. Но почему я нарисовал это? Я не знал. Что я хотел сказать этим рисунком? Я пожал плечами.

В аудитории Шатуновский несколько минут отдыхал (этажи были высокие), потом медленно поднимался на кафедру или подходил к доске, говорил несколько тусклых слов — и преображался. Все в нем менялось: голос становился сильным и по-молодому звучным, тело — подвижным, руки быстро выводили на доске формулы. Он рассказывал так ясно, переходил от факта к факту так логично, что его понимали даже самые непонятливые.

У входа в главпочтамт возникла стела, окружённая у подножия россыпью имён областных центров. С указанием расстояния в километрах от Киева. Остолбенел. Гляжу — что такое? Оказывается, центр республики Крым отстоит от столицы ровно на 666 км… Сатанинское число… Не успел досказать Владимиру Натановичу, как из трубки — очередь нелицеприятных слов. Будто это я, а не украшатель моего родного города, всобачил потустороннюю цифру.

«В книжице», «старался, как мог» — здесь нет рисовки и демонстрации скромности. Здесь душевный трепет перед божеством по имени Поэзия. «И приглашая заглянуть в свою «исповедальню», — пишет автор в конце предисловия, — я тайно рассчитываю…» Дорогой мой друг Борис, ты тайно рассчитывал, а я явно свидетельствую, что твоя поэзия в лучших твоих стихах заслуживает высочайшей оценки.

Чья версия ближе к истине — та, которую Лейба рассказывал своему племяннику, моему отцу, или та, которую рассказывал своей дочери Яша — установить сегодня сложно, да и нужно ли? Тем более, что версии эти, в принципе, не являются взаимоисключающими.

До защиты оставалась неделя. Я бросился искать дополнительного оппонента. Ни о каком оппоненте из другого города уже не могло быть речи. И тут мне повезло: стать дополнительным оппонентом согласился д.т.н, профессор, зав. кафедрой Рижского института инженеров гражданской авиации Хаим Борисович Кордонский. Он был выдающимся ученым, специалистом по надежности технических систем, и его участие в защите должно было укрепить мою позицию.

В нашей квартире в темной, не освещенной прихожей была дверь, которая никогда не открывалась, была наглухо заперта. Нам, детям, было, конечно, любопытно: а что там за этой таинственной дверью? Но прошло несколько лет, прежде чем случилось, можно сказать, историческое событие: дверь оказалась приоткрытой, не знаю, по какой причине.

Таким образом, весь конец Четвертичного периода, заканчивающего собой нашу Геохронологическую шкалу, — эпоха Голоцен, начавшаяся 11,7 тыс. лет тому назад и нынешняя, только что начавшаяся по её предложению в 1950 году — эпоха Антропоцен, являются уже седьмым днём. Днём, не отмеченным Творцом никакими делами, ибо он объявил его днём отдыха, и сам от Земли удалился.

Но, Б-же мой, до чего западная интеллигенция вставала перед Сталиным на задние лапки! В книге Окунева есть глава про Леона Фейхтвангера, обласканного Сталиным и написавшего позорную апологетичную книгу «Москва — 1937» в разгар года, ставшего символом самой большой жестокости в истории человечества. Так если он настолько ничего не понял из того, что происходило перед его глазами, как можно доверять ему, когда он пишет об истории далёкого прошлого?

Судьба безвестного дедушки, которому не посчастливилось дожить до того дня, когда его многолетний, заветный труд выйдет из печати, стала для меня неотделимой от судьбы великого произведения русской литературы, которое тоже долгие годы было запрещено к публикации, передавалось только из рук в руки, оставаясь Самиздатом, употребляя сегодняшний термин.

С этих давних времён, а точнее с 1618 года, сохранился рассказ очевидца об участии казаков-евреев в войсках гетмана реестрового (принятого на службу Речи Посполитой) запорожского казачества, Петра Сагайдачного, которые сражались за московский трон на стороне польского королевича Владислава: «Нас было 11 домохозяев. Еврей же Бераха, сын святого Арона из Тыгловица, когда стрела воткнулась ему в спину, пал на седло. И многие казаки говорили: - О, Боже! Как жалко, что рыцарь еврей Бераха так плачевно скончался».

И воображение немедленно рисует идиллическую картину: растроганные жители Добржиша снимают с себя украшения, часы и одежду и со слезами радости отдают все свое добро «поизносившимся» партизанам Богуна... Владимир Бирчак указывает: «Не забывал «Богун» и о себе: он так ретиво боролся с нацистами, что в 1945 году привез в Киев 8 кг золота и серебра, 5 чемоданов награбленного добра и приехал на собственном авто».

В этом своем пристрастии Петр не был одинок. История придворных карликов ведет свой отсчет с глубокой древности – их держали для потехи египетские фараоны, древнегреческие цари и императоры Рима. Затем мода на них перекинулась в Византию и, наконец, в Западную Европу...

К неизвестным страницам биографий представителей рода Пушкиных, стоявших у истоков создания Санатория «Узкое» и легендарной «Республики Санузия»