Литературоведение

В искусстве, как и в любви, требуется дефицит предложения. Роскошь подробностей притупляет чувства, создаёт отрицательное отношение к предмету. Другими словами, хорошего должно быть мало. Если же сделаться софистом, то можно сказать, что многое — признак плохого и вредного. Будь это количество написанного или съеденного.

Два или три слова сцепляются, выделяя энергию удивления, на которой и пи­шется стихотворение. Эта зародышевая группа слов обычно уже содержит в себе ритм, так что ритм не приходится специально разрабатывать. Как правило, стихотворение пишется быстро, на пер­вичном импульсе. Строчки и рифмы сами приходят в голову, их не приходится долго искать. Что первое пришло, то обычно и остаётся.

«— У бриллианта высокой чистоты есть такой тип огранки, когда всматриваясь в него, ты видишь “колодец” — бездонную глубину. А если на этот камень падает луч света, то он играет всеми цветами радуги. Таким должно быть настоящее произведение искусства — заключать на ограниченном пространстве целый мир (а это, безусловно, всегда ювелирная работа автора): богатство эмоций, неисчерпаемые бездонные смыслы. И, конечно, оно должно обладать достаточной “алмазной” прочностью, то есть не поддаваться разрушительному действию времени…»

«Лермонтова и Одоевского сближает вера в сакральную природу слова. И в то же время оба они отходят от романтического культа художника и противопоставления его безликой, пошлой толпе...»

«Думаю, что бетховенская музыка не раз наталкивала Вампилова на размышления о жизни и искусстве. Поэзия, витавшая в четырех стенах его убогого пристанища, плохо вязалась с нашей тогдашней жизнью, с тем, что повседневно говорилось, писалось, внедрялось в бытие. Судьба великого композитора — череда страданий, перенесенных только благодаря огромной воле, творческой страсти и порыву к счастью, — эта судьба была опорой думающему и чувствующему человеку среди людской пошлости, мелких желаний благ и удобств...»

«Иван говорит о страданиях детей верно, но общо; он их не пережил — его рассказ похож на репортаж. Он человек мыслящий, горячий рационалист, но в нём мало опыта, а если судить с позиций реальности, то в этом и ограниченность Ивана...»

«В простоте, порой неловкой прямоте русского мужика проявляется сопричастность его души с окружающим миром…»

Я попытаюсь показать, что такое вольная реконструкция на примере своего романа "В тисках — между Юнгом и Фрейдом", изданном в 2013 году московским издательством "Книжники". В основу моей реконструкции заложены вполне реальные исторические факты, которые можно изложить как начало детективного романа.

Зато на почве борьбы с «безродными космополитами» у Б., несомненно, были значительные успехи. Чего только стоит его письмо в газету «Комсомольская Правда» в феврале 1951-го года «Нужны ли сейчас литературные псевдонимы?», подброшенное в топку слегка затихающей антисемитской компании и так яростно поддержанное писателем-юдофобом Михаилом Шолоховым.

Однажды он заехал в какой-то городок, в старинный парк, увидел дупло, и сообразил, что оно было на высоте 3,5 метров, а лет 200 назад оно было несколько ниже. Он не поленился, влез рукой в это дупло и вытащил грузинскую поэму XVII века. На какой-то период он стал национальным героем Грузии!

Ощущение света в стихах Миллер возникает во многом благодаря их совершенной, безукоризненной форме — точной рифме, внутреннему звучанию. Восхищает абсолютная законченность стихотворения, соразмерность частей: звуков, смыслов, образов. Это просто какая-то «рукой Челлини ваянная чаша».

«Всегда радостно, что в этой филологической семье доброжелательно общаются авторы самых разных поколений, как это и должно быть в русском доме, где мудрость предков и предприимчивость сыновей и внуков дополняют друг друга...»

«На мой взгляд, талант — это высшее проявление искренности. Тут можно спросить, а искренности перед кем или Кем? Если только перед самим собой, то не мало ли этого?.. Человек может совершать ошибки как в достижении, так и в выборе цели. По большому счету, их не избежать. Да, к сожалению, цель может оказаться эфемерной, то есть человек может придумать своего, какого-то особого бога. Чтобы этого не случилось — есть Церковь. Есть ее опыт. Именно он не позволяет человеку остаться наедине с собой, в замкнутом кругу собственных ошибок…»

«Зрелая лирика Николая Рубцова буквально пронизана данной темой, превратившейся в настойчивый мотив. Его лирический герой чувствует “смертную связь” с Родиной, видит “неспокойные тени умерших”, покойную мать (“В горнице”), слышит “незримых певчих пенье хоровое” и воспринимает смерть как естественное продолжение жизни души…»

Не было у Сталина ни идеологии, ни цели иной, кроме достижения, сохранения и поддержания ничем неограниченной личной власти. Правда, этого можно было достичь куда меньшими репрессиями. Но ни он, ни Робеспьер не могли остановиться.