Татьяна Анатольевна Березовская (в девичестве – Федина) родилась 27 июня 1961 года в селе Радищево Ульяновской области, но малой её родиной стало село сибирское – Уртам, что в Кожевниковском районе области Томской, где волею судеб оказались её родители-крестьяне. Здесь Татьяна окончила среднюю школу, после которой, уже имея опыт сотрудничества с районной газетой «Знамя труда» как внештатный корреспондент, поступила в Томский государственный университет на факультет журналистики. После третьего курса проходила творческую практику в газете Омского обкома ВЛКСМ «Молодой сибиряк», а последующие – преддипломную и дипломную – в газете Омского областного комитета КПСС «Омская правда».
В 1983 году, получив диплом профессионального журналиста и свободное распределение, вернулась в Омск уже навсегда, и до 1994 года работала корреспондентом многотиражной газеты «Металлист» Омского агрегатного завода им. В. Куйбышева. С 1994-го по 1998 годы – корреспондент городской общественно-политической газеты «Вечерний Омск». С 1998-го по 2009-й годы – главный специалист пресс-центра Департамента информационной политики Администрации города Омска. С февраля по июнь 2009 года – обозреватель городской общественно-политической газеты «Вечерний Омск-Неделя». С августа 2009-го по август 2010 года – главный редактор сразу трёх печатных изданий ЗАО «Омские городские СМИ» – еженедельников «Вечерний Омск-Неделя», «Обозреватель. Вечерний Омск», «Третья столица». В настоящее время сотрудничает с федеральными изданиями «Лесная газета» и «Транспорт России», и, конечно же, с «Вечерним Омском», как, впрочем, и с другими изданиями города на слиянии Оми с Иртышом.
Общий трудовой стаж Татьяны Березовской – 27 лет, а муниципальной службы – 10 лет. Муж Татьяны Анатольевны – писатель Николай Березовский. Писательница и дочь Мария Березовская, у которой, несмотря на молодость (25 лет) и творческую занятость, уже двое детей – сын Пётр и дочка Мария. Так что в свои 50 лет Татьяна Анатольевна Березовская уже дважды бабушка. А ещё в этом возрасте женщины, как бы обретя «второе дыхание», наиболее ярко и активно проявляют себя в общественно-политической деятельности.
Член Союза журналистов Российской Федерации с 1985 года, Татьяна Березовская – лауреат и победитель многочисленных городских и региональных творческих конкурсов среди журналистов. Награждена Почётной грамотой Администрации Омской области (2003 г.), Почётной грамотой Союза журналистов России (2004 г.), Почётными грамотами и Благодарственными письмами мэра города Омска, Омского городского Совета, глав окружных администраций. Но главной наградой для Татьяны Анатольевны Березовской всегда были и остаются люди с их бедами, горестями и радостями, какие она искренно, радуясь или негодуя, и разделяет вместе с ними в своих бескомпромиссных публикациях.
«Я живу памятью»
С кого писал Александр Плетнёв Михаила Свешнева – главного героя своего знаменитого романа «Шахта»?
С себя? А может быть, с бригадира Петра Авдеева, с которым вместе работал на шахте «3Ц» и которого я тоже узнала среди встречающих писателя артёмовцев? Ловлю себя на этом вопросе, вглядываясь в лица тех, с кем Александр Никитович обнимается, радостно узнавая то одного, то другого земляка. 10 лет уж не был в Артёме, откуда четверть века назад перебрался на постоянное жительство в Омск, а приехал – и будто никуда не уезжал. Да ещё как всё в аккурат сложилось: и юбилей родного сердцу города, и по-прежнему почитаемый за главный праздник День шахтёра, и собственная круглая дата – семидесятилетие. Шикарный подарок получил на день рождения – встречу с дорогими людьми и ещё – именную экспозицию, открытую в местном историко-краеведческом музее. Некоторыми экспонатами писатель и сам был несказанно удивлён. Где только раздобыли, например, «Шахту» на немецком?
О прототипе Свешнева расспрашивать автора романа я всё-таки не стала, понимая, что проводить аналогии смысла нет. Непридуманным он получился не потому, что писался «с натуры», а потому, что чувства автор переживал искренние и глубокие.
– Вся вера, вся религия – в совести человеческой. И сам себе ты дьявол, и сам себе ты бог. И не знаешь, чего же в тебе больше. Бывают поступки, в которых самому себе стыдишься признаться. Забудешь, а потом вспомнишь, и всего будто обдаст эта мерзость: как же я мог так сказать, так поступить? Всё – в нас самих, - говорит Александр Никитович, объясняя, что ничего другого, кроме жизненных впечатлений, художественного осмысления пережитого, искать в его книгах не стоит.
Сам факт, что «Шахта» в своё время завоевал премию ВЦСПС и Cоюза писателей СССР как лучшее произведение о рабочем классе, для нынешних скептиков, без всяческих оговорок отрицающих «совок», может стать поводом для неприятия: какой ещё «гегемон», какой трудовой энтузиазм? Но, перечитывая роман, понимаешь, что ведь и для самого писателя не так уж важен был социальный статус его героев, интереснее другое – что они за люди, в чём видят смысл жизни? Хотя Свешнев с его мятущейся душой и вправду меньше всего похож на кумира сегодняшнего дня – кто теперь такие книги читает? Не ушло ещё его поколение, вот они – реальные прототипы. Да и живём по-новому всего каких-то 15 лет. Но какими же мы стали другими, боже мой! Смысл жизни долго искать не приходится – благополучие, что же ещё?
– Мы, наше поколение, совершенно чужие здесь люди, мы мешаем своей духовностью. Мы даже голосуем не так, как надо, портим всё.
– Александр Никитович, а во время работы на шахте и потом – в пору признания знаменитым писателем – вы жили в ладу с миром?
– Нет, скорее я был, как сейчас говорят, диссидентом. Люто ненавидел политических тунеядцев, этих агитаторов. Он, дьявол, числится слесарем, а ведь никогда в шахту не спускался: то на семинаре, то агитирует. И хотя я 15 лет был членом правления Союза писателей СССР, в партию не вступал, часто ругал её на чём свет стоит. И ведь оказался прав: предала нас верхушка. На исходе социализма, когда закончилась вся эта вакханалия, я – единственный беспартийный – пришёл в Омске в местный Союз писателей и сказал: «Давайте создадим партийную организацию. Я первый вступлю в Коммунистическую партию». Демократы глаза выпучили: не положено. Так давайте создадим подпольно! Такой парадокс случился не с одним мною, не один я стал коммунистом сердцем. Ведь коммунистические идеи – это идеи Иисуса Христа, и кодекс строителя коммунизма состоял из заповедей христианских. Иисус дал нам науку. Нам бы жить по его заветам. Но чем совершенней человек, тем беспощадней к нему мир. Пишу в рассказе «Тихое помешательство»: «Ждём Второго пришествия, Суда Страшного. Да ведь ступи он на землю, то не он, но его судить будут… И опять осудят и запытают, исказнят за то, что ученье его никак не позволяет превратить жизнь на земле из сплошного зла в кромешный ад». «Тихое помешательство» – последний мой напечатанный рассказ (его опубликовал журнал «Сибирские огни» в 2000 году), где вся моя боль неизбывная. Эх, Россиюшка, «тебя и трут и мнут, тебя едят и тобой блюют, а ты как была, так и есть вся в грехах, вся виноватая».
– Судя по этому рассказу, шахта вам продолжает сниться, но не в светлых, а в страшных снах…
– «И весь сон – один клубок кошмаров: в забое адский жар, пыльно-газовое удушье, и кровля, разминая, как резину, рудстойки, опускается-опускается… И я уже в щели – теснее гроба, и холодно-замогильный монолит породы уже касается моего лица…». Я нечаянно родился (в поле, пока убежали звать отца) и нечаянно остался жив. Что ни месяц-другой, погибали в шахте ровесники. Да и работа была тяжёлая – перекидать лопатой за смену тонны угля. Жара под сорок, пыль, а весь белый свет и все могилы мира на сотни метров выше – кромешный ад.
– Но ведь не только этим вспоминается Артём?
– Нет, что вы. Здесь я встретил свою жену Надежду – тогда 18-летнюю девушку, которая на шахте работала откатчицей. Ей не легче было – какая сила нужна, чтобы, как лошадь, вручную катить вагон. В Артёме у меня родились дети – сын и дочь (Наталья и сейчас живёт в этом городе), тут я начал стихи писать, тоже нечаянно. Я ведь не собирался в писатели, просто приходил со смены и писал, как тот скворец на ветке: поёт, потому что ему хочется петь. Классов за плечами было немного, я даже себе два прибавил, а то бы на флот служить не взяли. Уже потом окончил вечернюю школу и Высшие литературные курсы в Москве. Мне там сразу сказали: «Может быть, ты вообразил себе, что приехал учиться писать? Не вздумай учиться ни у кого, у тебя будут учиться!». Потом, правда, и «Шахту», и повесть «Дивное дело» взяли в университетскую программу по литературе. На курсах было много умных людей, и Москва многому меня, неотёсанного, научила. Но называть себя писателем мне совестно, особенно сейчас. Выдалось в моей судьбе окошечко света, да и погасло. В своей жизни я немного написал. Распутин, давая мне рекомендацию в Союз писателей, говорил: «Плетнёв или будет писать хорошо, или совсем писать не будет». Чтобы наполнить то, что пишешь, чувствами, музыкой, образами, нужно иметь хорошее здоровье. Вот почему с возрастом всё это угасает. Но мы угасли и по другой причине – стала нужна литература, не строящая душу, а разрушающая её. Писать в стол не у каждого получается. Помню, «Детгиз», который долго просил у меня какую-нибудь рукопись, вернул мне её в итоге назад, честно объяснив, что издательство печатает теперь только коммерческую литературу. А писать об убийцах и проститутках я, конечно, не стал. Зная меня, никто об этом и не просил.
– Литературное сообщество, которое вас когда-то подхватило, тоже распалось?
– Разрушилось всё как-то сразу, сейчас даже с самыми милыми сердцу друзьями не видимся. Расстояния из-за экономических причин увеличились будто бы в сотни раз. У Астафьева я был в Овсянке в 1998 году, приглашал он меня ещё в 2000-м, но я уже не поехал. В 97-м на писательском пленуме последний раз виделись с Распутиным. Лет 5 – 6 назад последнее письмо прислал Владимир Личутин. Слышали о таком? Большущий писатель. Во времена Белова он не очень-то громко прозвучал, потому что младше был. Автор 30 оригинальных повестей и романов, а жить не на что. В журнал он пошёл работать, просил прислать что-нибудь. Рубрики журнала – сплошь православные. Говорят, православие поднимать надо. Но ведь времени нет. Пока мы его поднимем, от России пару не останется… Я отправил «Тихое помешательство», да, видно, не в струю оно. Не подошел я ни патриотам, ни демократам.
Не видимся, так ещё и не читаем ничего, кроме классики. Кто-то, может быть, и печатается в том же «Новом мире», но какой у него теперь тираж? Три с половиной тысячи экземпляров вместо 800 тысяч прежних.
– Литература, несущая духовность, будет снова востребована?
– Мне кажется, уже сейчас идут изменения. В книжных магазинах, замечаю, пока скромно так, рядом с Марининой стоят и Чехов, и Бунин, и Достоевский. А переиздавать бы их не стали, не возникни читательской потребности.
– Александр Никитович, вы хорошо знаете приморскую литературу. Какое имя хотелось бы назвать?
– Несомненно, Геннадия Лысенко. Приморье может похвалиться и другими хорошими поэтами, но сказать, как Лысенко: «Там звезды плачут… а на руке часы судачат» – мог только великий. Это уровень Рубцова, но совершенно оригинальнейший. Еще страшно сложный, может быть, поэтому не очень-то признанный. С величайшим трудом, помню, пробивал публикацию подборки стихов Лысенко в «Нашем современнике». Редактор у меня просил прозу, а я, как цыган на базаре: «Стихи приморского поэта опубликуйте, тогда и проза будет». Если уж говорить о поэзии, то ещё бы назвал омского поэта Аркадия Кутилова, ставшего известным после того, как был похоронен среди других бомжей в неизвестной могиле. Он бродил бездомный где-то там, где я жил. Знать бы… Потом рукопись его собрали, издали.
– А какое из своих произведений вы любите больше всего? Наверное, «Дивное дело»? Без подхалимажа - дивная литература.
– Любимое произведение? «Лицедейка», что ещё нигде не напечатана.
– Так, значит, вы скромничаете, когда говорите, что уже ничего не пишете? Откуда такое название?
– Название пока условное. Начинается произведение с 30-х годов, а заканчивается на исходе советской власти, когда партократия в райской долине строит себе благополучие. Моя героиня прошла войну, была изранена, получила орден Славы. Но она от всего отказалась, убавив себе 10 лет, чтобы попасть в театральное училище. Всё время играет, ведёт самодеятельность. Рядом с ней ещё много действующих лиц, не то что в «Шахте». В некоторых можно даже узнать черты известных в Артёме людей. Память о прожитых здесь годах не отпускает поныне. Вот говорят: надо жить будущим. Да нет, в человеке столько человеческого, сколько в нем памяти. Я живу памятью.
Из интернет-версии газеты "Владивосток"
