Кедровый орех
С начала сентября у сибиряков наступала приятная пора: нужно было заготовить кедровый орех. Дома его калили на больших противнях – так вкуснее, многие делали молоко – нежное и полезное.
Старожилы знали, если тронешь кедр раньше положенного срока – жадность охватит душу – природа обязательно накажет. Прилетит кедровка и склюет весь урожай. Так что до поры до времени орех не трогали ни птица, ни человек.
Ранним утром мужики собирались в тайгу: котелок, спички, картошка, вареные яйца, хлеб и соль. Брали с собой жестяное сито, чтобы просеивать вылущенный орех, и большую колотушку в виде деревянного молота – сбивать с высоких деревьев шишки. Группой отправлялись в тайгу. Трактора и прочие механизмы бесполезны: тайга не пропустит.
Добирались до места в середине дня. Мужики бросали рюкзаки и брались за молоты. И вот долгожданный момент: ядреные кедровые шишки, как спелые яблоки, валятся на землю. Бегаю, накручивая круги с визгом, рискую попасть под сокрушительный молот. Но добытчики краем глаза все видят, все замечают. Мне лет семь-восемь – единственный ребенок в «экспедиции». Обычно мужики детей с собой не брали – баловство. Моему отцу негласные правила не указ - долгожданный сын.
В сентябрьской тайге тихо, даже ветра не слышно, только удары колотушек по деревьям выбивают ритм, но только до вечерних сумерек. Шишки собраны в одну большую кучу. Разжигается костер, кипятится чаек с дымком, печется на углях картошка. Разговоры тихие, ровные, без споров и без обид. Под свет костра вручную лущат пропахшие смолой шишки, просеивают добытый орех в сите и ссыпают в мешки. К утру все готово. Часа три-четыре сна, и в обратную дорогу.
Добыча общая: орех делится поровну, и неважно, у кого больше сил, неважно, кто больше бил молотом по деревьям – в обиде никто не останется. И ни мата, ни споров, ни водки.
В нашей избе была большая неотапливаемая темная кладовка. В детстве я боялся заходить туда: казалось, что меня кто-нибудь схватит и не выпустит. Заскочишь, быстро схватишь нужную вещь – и мигом на свет. На полках различные припасы, на полу стояли кадушки с капустой и черемшой, на гвоздях висела свиная туша, в углу пара мешков с орехами. От них вкусно пахло смолой и еще чем-то лесным, сказочным, необычным.
О вечном
Земля вращается вокруг Солнца – за эти слова в Средние века могли сжечь на костре. Да и что за глупость: видно же, что вокруг чего вертится-кружится! И это очевидно.
Много лет назад мне бы и в голову не пришло, что «Союз нерушимый» рухнет, как старый забор. Попробуй что-то подобное брякни тогда вслух – на костре не сожгут, но много чего запросто потеряешь, например, свободу.
Я получил новенький диплом филолога. Боже! Какая была радость! Впереди – учительство, служение великой русской литературе и прочее, прочее, прочее. Но пролетело время: по утрам открываю дверь в редакции, а вечером закрываю. Какое учительство! Да Боже упаси! И кафедра не нужна, как и научные труды – «все пролетело далече, мимо»!
Но этого мало. Больше 30 лет прожили с женой, чудесная дочь и чудная внучка. И больше тридцати лет - знакомый подъезд, родной балкон, деревья, выросшие за окном – устойчиво, навеки, навсегда. А сегодня снимаю комнату – позади развод, давящая сердечная боль. Казалось, не переживу! И что? Через выходной – у «бывшей», и вместе с Женечкой гуляем, а потом в «свою» комнату – и Бердяев с Диккенсом, и боль ушла – спряталась – не найти. Да и искать не надо.
Сегодня узнал, что мой друг взял чемодан и ушел из семьи. 40 лет с женой прожил. Я знаю, что он не к другой женщине ушел. Нет. Он просто ушел, не объясняя причин, без театральных сцен. Только при этом спина у него больше обычного горбилась. И жена у него две операции пережила, и у него спина болит – на грани операции. А он ушел.
И странно слушать, когда люди говорят, что случится, например, через месяц. Планы строят, спорят друг с другом из-за этого. Не понимают, что это только кажется, что Солнце вокруг Земли кружится. Это только кажется. И нет ничего вечного – ничего!
Мечтательность
Мне исполнилось 18 лет - первый курс филологического факультета. Иван Тургенев – кумир. Орловская губерния с ее потрясающими видами, старинные дворянские усадьбы и вообще средняя русская полоса - все это мутило разум, разжигало воображение. Урал теснил мозг, и в конце концов превратился в болячку, от которой захотелось избавиться.
В один момент я оставил учебу и с небольшой сумкой в общем вагоне отправился в Москву. Мама буквально легла на порог – но я переступил. Мне казалось, что она не поняла мои «возвышенные мечты». Работать сельским учителем где-нибудь под Орлом и дышать тургеневским воздухом! Что же может быть прекраснее?
Денег хватило только до Курского вокзала, до Орла добирался зайцем в электричках, увертывался, как циркач, от контролеров. По дороге познакомился с сомнительной компанией, которая уговорила меня продать на вокзале в Туле мои часы – надо было поесть и, конечно же, выпить.
Прибыл на «землю обетованную» гол как сокол. Удалось узнать, что в трех километрах от города находится деревня Некрасовка. Пешком по городу, затем узкая с разбитым асфальтом дорога. Появился в «тургеневском раю» во второй половине дня. В деревне имелась небольшая школа, в стороне разбитое «дворянское гнездо», ну и, что важно, удалось снять комнатку у очень древнего дедушки.
Комната была узкой, темной, неуютной. Дедушка ворчал и постоянно громко сморкался. У одной стены диван с вылезшими пружинами, у другой – тяжелая металлическая кровать. Дедушка сказал, что во время оккупации на ней спал немец.
В первую ночь мне казалось, что кто-то бродит вокруг меня – было тревожно и страшно.
На следующий день появились друзья – сельские мальчишки. Мне нравилось их слушать: в речи то и дело мелькали словечки из «Бежина луга».
В школу, конечно же, не приняли – подозрительный тип: ни документов, ни учительской профессии – ничего. Дедушка требовал денег за комнату с «немецкой» кроватью. Он начал подозревать, что я неожиданно сбегу, поэтому в качестве залога забрал мою сумку и спрятал ее под свою кровать.
Безысходность взяла меня за горло. Помогли «тургеневские мальчики». Было поздно, сумерки уступили место ночи. Мальчишки «велели» мне выйти во двор, а сами выключили свет в дедушкиной комнате, незаметно стащили мою сумку и победно вручили ее вместе с булкой хлеба и куском сала.
Шел в Орел по ночной дороге. Потом по городу до вокзала, затем электрички, ночевка на какой-то стации, неуютная чужая Москва.
Милостыньки удалось избежать: выручили спрятанные несколько рублей, чтобы позвонить домой и вымолить деньги на поезд.
Мне казалось, что мечтательность вымету из своей жизни метлой, что все будет иначе, что мне открылось что-то новое и настоящее. Но это уже другая история.
Потрясло другое – истинное, настоящее. Мама открыла дверь, посторонилась, чтобы я прошел. И ни слова, ни звука, ни упрека. С тех пор много времени пролетело, и в нашей семье никто даже не попытался вспомнить о моем бегстве.
Плащ
Когда кому-то очень хочется продемонстрировать моральное превосходство над другим, он прибегает к помощи всесильного «общего места». «Курить, пить, объедаться, легко одеваться в непогоду, поздно ложиться спать, долго сидеть перед компьютером … вредно» - да мало ли моральных пощечин существует в арсенале «правильного» человека. В последние годы были реабилитированы еще и христианские запреты, долгие годы спрятанные в морально-нравственном СИЗО.
Всё так – и как без них, без запретов? И все-таки …
Мне было, наверное, лет шесть. Мама работала продавцом в магазине, как тогда говорили, промышленных товаров. Времена были такими, что обновка для нас, детей – событие невероятное, почти фантастическое: младший донашивал за старшим. И вот в магазин завезли детские прорезиненные плащи сурового темно-синего цвета с чудесным воротничком и блестящими пуговицами. От них исходил запах новой одежды – волнующе-притягательный! Так раньше пахла новая кожаная обувь, книги в магазинах, яблоки и многое другое.
Мама распаковывала коробки, доставала из них новые плащи и укладывала их на полки – готовилась к работе. И вдруг она поняла, что со мной что-то происходит: я прилип к одному плащу. Я не мог оторваться от него. Мне казалось – отбери у меня этот новый кусочек ткани, прошитый волшебными нитками, с блестящими, как елочные игрушки, пуговицами, и мой жизненный путь закончится. «Примерь», - предложила она. А дальше как обморок. Полная потеря самообладания – гипноз новой вещи меня буквально парализовал. Мне было неважно, что рукава коротки, что на дворе июльская жара и что к осенним дождям плащик будет мне мал.
Домой мы шли медленно. Палило солнце нещадно – дышать было нечем. Но это все неважно: на мне же новый плащ! Мне казалось, что все встречные ребята мне завидуют – не принято было в далеком горном селе маленьким мальчикам носить плащи – баловство! А мама шла спокойно, не обращая внимания на удивленные взгляды встречных тёток.
И произошло нечто, что я усвоил на всю жизнь! Существует магия вещи, ситуации, обстоятельств. Схватит она – магия – тебя за горло, и дышать нельзя от счастья. Пройдет время, и аромат улетучится – духи выдохнутся – и снова обыденность. Но главное, что эти мгновения торжества волшебства были. Конечно, дома мне это плащ уже был не нужен – я наигрался им. Уже на следующий день он занял свое законное место на полке в магазине.
Запреты хороши до определенной степени. И к голосу разума надо прислушиваться, но слепо подчиняться ему нельзя – превратишься в «фортепианную клавишу» рассудка. Станешь скучным и приторно- правильным. А жизнь, как мне с тех пор представляется, - это маленькие островки волшебства, только их и помнишь.
Пилот
Отцу подарили щенка – белого, немного темных пятен на боках. Назвали Пилотом. Мне казалось, что умнее его животного на свете не было. За нами, детьми, он ходил хвостом. Мы с сестрой выносили во двор детскую гармошку, нещадно пиликали и выводили дикими голосами: «Смотри, пилот, какое небо синее». А он садился и подпевал – выл. И всем нравилось – уж очень забавно выходило.
Месяца через четыре щенок превратился в резвую собаку.
Жизнь цепного пса известна: днем на цепи, а ночью – свобода! Можно носиться по селу, драться с кобелями и ухаживать за «барышнями».
Как-то Пилот принес во двор зайца вместе с силком. Положил в собачью будку и улегся с достоинством рядом. Нам очень хотелось посмотреть на добычу, но пес не давал – рычал. Зайца мог забрать только хозяин, то есть наш отец.
Затем последовал еще один заяц, только уже без силка. Не утерпел отец и рассказал о собаке своим друзьям-охотникам. Те пришли, осмотрели со всех сторон и покачали головами: на собачьем лбу была шишка, а это как бы охотничья метка. Видимо, так природа отмечает особые таланты у собаки.
Через некоторое время Пилот потерялся. Поиски ни к чему не привели. Горе пережили, и стало оно постепенно забываться.
Как-то ребята рассказали сестре, что видели нашу собаку в соседнем колхозе, что живет она на таком-то подворье, что хозяин с ней не расстается – при себе держит.
Пролетел незаметно год. Идем мы с сестрой вдоль реки и видим: скачет на коне мужик, а рядом бежит привязанная собака. Это был Пилот. Наверное, наши крики были слышны на другом краю села. Пилот узнал нас сразу. Наш крик и его визг смешались. Запомнил только, что я немного оглох от этого, и еще запомнил страдание животного - привязанного, лишенного свободы.
Иногда слишком рациональные люди недоумевают: как можно мучиться по умершему или потерянному животному. И аргументы готовы: собака есть собака и т.д. Если бы не этот случай, я, наверное, принадлежал бы к их числу. Да, если бы не этот случай.
Про штампы
Много лет назад ехал в автобусе из Улан-Удэ в Цакир. Жарко, душно, всего две-три остановки за семь часов пути по извилистой горной дороге. Рядом – старичок-бурят – сгорбленный и какой-то истомленный. Я решил, что он не говорит по-русски и вообще всю жизнь пас в степи баранов.
Горные пейзажи меня скоро утомили, стало скучно. Старичок думал о чем-то. И вдруг он повернулся ко мне и мягко так спросил: «Вы читали «Похвалу глупости» Эразма Роттердамского»? Если бы я вдруг очутился вместо автобуса в космическом корабле, то, наверное, удивился бы меньше. Помню, что от изумления проглотил язык.
С тех пор у меня выработалось противоядие к штампам. К примеру, знакомые преподаватели придумали образ «тупого студента» (не то, что раньше), СМИ решили, что читателя интересуют только новости об убийствах и пожарах и даже ссылаются на статистику, политики уверены в непробиваемости избирателя… Только жизнь украдкой посмеивается над нами. И где-то в горах читают Роттердамского и Лессинга, в таежной деревне изучают английский язык, молодой человек в большом городе тщательно скрывает от друзей свои романтические порывы. И меня иногда какой-нибудь штамп схватит за горло, что дышать нельзя. И тогда вызываю в памяти старичка бурята и думаю словами Достоевского: «Человек – это не шифтик, не фортепьянная клавиша». И ведь это хорошо!
Про необычное
У одних людей память, «как тротуар Невского проспекта», - все ровно и прямо, и каждый дом прочно занимает свое место в ее закромах. Что касается меня, то мои воспоминания напоминают разбросанные пазлы, которые я не могу собрать в единую композицию. Все раскидано и бессистемно.
Но есть два эпизода, удивляющие и тревожащие душу. И Бог знает, как их можно объяснить. Однозначно одно: они волнуют своей необычностью, хотя были давно. Очень давно.
Мне лет 6. Наш деревенский двор. Ярко и ясно – лето. Солнечно. Сестра и двоюродный брат, оба старше меня на три года, стоят неподалеку и разговаривают. Увлечены друг другом, размахивают руками – спорят.
Вдруг слева от меня что-то появилось – маленькое и блестящее, оно летало около меня, сверкая в солнечных лучах, кружило вокруг головы, поднималось и опускалось – дразнилось. Потом замерло. Я пригляделся и увидел самолетик не более спичечного коробка. Серенький, будто стальной. Протянул руку – он ровно поместился в ладошке – не улетал – замер. Я потерял речь от удивления, потом успокоился. Помню душевное состояние: мне в то мгновение показалось, что самолетик будто всегда был в моей руке, как моя собственная часть. Потрясения не было, и вопросов не было.
Закричал, стал звать брата и сестру – надо же было поделиться. А они стояли и спорили. Позвал еще раз. Они сделали движение в мою сторону. Самолетик как-то ласково выскользнул из руки, не кружа, поднялся и повернул за угол.
Ко мне подбежали и стали расспрашивать. Конечно, они подумали, что это моя фантазия – на смех подняли.
С тех пор ни тот, ни другой об этом не помнит. А в моей памяти осталось маленькое чудо. Что это? Было ли оно? Или это не что иное, как яркая вспышка воображения? Но сознание говорит – реальность.
В стране не знали Стивена Кинга. Впервые прочитал его рассказ в журнале «Иностранная литература». Затем прошло несколько лет, и книги Кинга появились в магазинах. Мы с женой читали его запоем. Один держит книжку в руках, а второй нервничает - ждет своей очереди.
Жена с дочерью уехали на Азовское море. Остался в квартире один. Днем работа, вечером Стивен Кинг.
Как-то постелил постель, лег. За спиной на стене лампа. Желтый круг на страницах. Читаю. Но что-то заставило остановиться и замереть. Напротив, в углу над книжным шкафом, появилась черная точка. Стала расти и превратилась в косматую черную грозовую тучу. Увеличивалась в размерах, и вот в ее власти оказалась половина комнаты. За тучей не просматривались предметы – она там господствовала.
Помню мерзкое липкое чувство страха. Мне показалось, что я парализован – двинуться не мог – только шевелил губами. Не знаю, как получилось – только это отнюдь не работа сознания – стал читать Отче наш – единственную молитву, которую знал и до сих пор знаю наизусть. Голоса не было, шептал.
Туча остановилась, замерла под потолком, как бы раздумывая. Затем попятилась, сократилась до точки и исчезла.
Минут 10 лежал, не знаю – дышал ли? Вскочил, добежал до шкафа – искал точку. Но ее не было. Схватил Евангелие, положил на стул рядом, книгу Кинга – подальше, в прихожую. И ясность снизошла, и покой.
С тех пор не читал Кинга. Это не трусость – нет. Трудно подобрать слово, наверное – отсутствие потребности, желания, может, ожидания, которое было раньше.
Когда думаю об этом, то понимаю, что эти два эпизода «украсили» мою жизнь. Без них слишком много было бы обыденности. Иногда терзаю себя вопросом: а действительно ли это было? Но рассудок с законами логики замолкает, а два теплых пазла, хотя они и никогда не создадут целостную картину, почем-то дороги. Не забываются.
Несовместимое
Моего прадеда сослали в Восточную Сибирь из Нижнего Новгорода в начале XX века: разбил о голову пристава тяжелую водочную бутылку. Дед родился уже в Сибири. «Прошел» всего три класса приходской школы, но читать любил. Любой клочок с печатным текстом подбирал и читал. Работал батраком – пас чужих коров - батрачил.
Как-то на пыльной дороге заметил цветной прямоугольник. Оказалось, что это икона Николая Чудотворца – подобрал и засунул за пазуху.
Потом война – тяжелый Ленинградский фронт, блокадный невский город. Никогда об этом не рассказывал. Только когда выпьет водочки, обхватит голову руками – и начинает вспоминать с надрывом, срывающимся хриплым голосом.
Дед уверял, что иконка спасла его от пули – ни одного ранения за всю войну, а он связистом был – опасная воинская профессия.
После фронта стал коммунистом. Краткий курс партии Сталина лежал рядом со знаменитой иконой – и ничего! Два столь противоположных предмета как-то уживались в его сундучке и в его душе.
Прошло много лет. Судорожно влюбился я в Ленина. «Материализм и эмпириокритицизм» любимая книга. В командировках фотография Ленина всегда покоилась на дне чемодана.
Как-то в одной из поездок познакомился с чудным человеком – философом и поэтом – знатоком Платона и Плотина – читал их в подлиннике – на древнегреческом. Подружились. И он дал мне почитать самиздат – «Царство Духа и царство кесаря» Бердяева. Все в душе и в уме перевернулось. Закрыв последнюю страницу, я стал иным человеком. И карточка вождя сначала «спряталась» куда-то, а затем и вовсе покинула меня.
И думается, кто же целостен: я или мой уже покойный дед? Как же все-таки удивительна наша жизнь.
Здравствуйте! Это Георгий Жаркой. 61 год. Екатеринбург.
Несколько миниатюр. Извините, если не то.
