Лев Бердников, Силуэты: еврейские писатели в России XIX-начала XX в. Ottawa: Accent Graphics Communications, 2017. 352 с. Рашель Хин, Не ко двору: избранные произведения. Составители М. Б. Авербух и Л. И. Бердников. Вступительная статья, комментарии Л. И. Бердникова. Санкт-Петербург: Алетейя, 2017. 547 с.
На протяжении многих лет Лев Бердников знакомит нас с заметнейшими фигурами русско-еврейской культуры. Некоторые его герои мгновенно узнаваемы и сегодня, но большинство забыто. Их рассказы и романы утонули в книжном море. Поэтому нет греха в том, что, компануя сборники, Бердников иногда переносит свои очерки из одной книги в другую. Все, о ком идет речь, родились евреями или полуевреями; многие перешли в христианство. Кто-то сам стал выкрестом, у кого-то крестился уже дед, хотя фамилии чаще сохранялись прежними (лишь детям-кантонистам меняли всё). Не будем вдаваться в дискуссию между Гитлером-Сталиным и российскими царями, что определяет еврея (раса или религия), а бросим беглый взгляд на десять глав первой книги. Евреями их герои названы не всуе.
Очерк «Братья-антиподы» (вернее, тот из двух очерков, в котором речь идет о первом брате) посвящен знаменитому в свое время переводчику Петру Вейнбергу. В его переводах читающая публика знакомилась с произведениями Горация, Данте, Шекспира, Гёте, Байрона, Гейне (его особенно) и многих других. Среди этих «других» Карл Гуцков, автор пьесы «Уриэль Акоста». Сейчас почти невозможно представить себе ее успех в России. (Но то же, конечно, относится почти ко всему драматическому репертуару рубежа веков. Померк Ибсен, почти никто не слышал о «Синей птице», редко ставят Лессинга — список можно продолжать без конца.)
В советское время Гуцкова по естественной причине не жаловали, как и переведенного тем же Вейнбергом «Натана Мудрого», но изредка «Уриэль Акоста» прорывался на провинциальную сцену, и я видел его на гастролях Крымского театра в Ленинграде. В том театре и вообще царил немыслимый либерализм: кроме как у Акимова (Ленинградский театр комедии), только там шла крамольнейшая пьеса Аля и Ракова «Опаснее врага». Спектакль был слабый из-за немыслимо переигрывавшего Уриэля и бездарной Юдифи, но публика аплодировала от души. Добавлю тривиальное соображение, что человек, переводивший авторов от Горация до Гуцкова, должен был очень хорошо знать много иностранных языков. Неудивительно, что очерк Бердникова — это взгляд на мировую культуру чуть ли не всей Европы. А рядом Павел Вейнберг, родной брат Петра, поганец, всю жизнь высмеивавший с эстрады местечковых евреев. Популярность он приобрел огромную и заслуженно ушел в небытие, расчистив место новым антисемитам.
Одно из мгновенно узнаваемых имен в книге — Семен Надсон. О нем принято говорить со снисходительным сочувствием. Поэты Серебряного века лишь дивились его всероссийской славе и поистине астрономическим для того времени тиражам. Сочувствие вызывала его ранняя смерть (он умер от туберкулеза в двадцать пять лет), ускоренная травлей В. П. Буренина. Спора нет. Такие стихи, как: «Путь плачет и стонет мятежная вьюга / И волны потока угрюмо шумят: / В них скорбное сердце почуяло друга, / В них те же рыданья и стоны звучат» — и «Довольно я кипел безумной суетою, / Довольно я сидел, склонившись за трудами / Я твой, родная глушь, я снова твой душою, / Я отдохнуть хочу в безмолвии твоем!..» — после того, как были написаны: «Буря мглою небо кроет, / Вихри снежные крутя» — и «Я посетил тебя, пленительная сень, / Не в дни веселые живительного мая...» — Пушкиным и Боратынским, не могли тронуть современников Блока, как не трогают они и нас, но, во-первых, Надсон был очень молод, а во-вторых, писал в эпоху поэтического безвременья. Позади остался Золотой век, а Некрасову он не смог бы подражать, даже если бы и захотел.
Бердникова, конечно, интересуют еврейские мотивы творчества Надсона (именно у Надсона выкрестом был уже дед), и, конечно, он цитирует его стихотворение «Я рос тебе чужим, отверженный народ...» (1885). Вот начало этого стихотворения и конец: «Я рос тебе чужим, отверженный народ, / И не тебе я пел в минуты вдохновенья. / Твоих преданий мир, твоей печали гнёт / Мне чужд, как и твои ученья /... Когда твои враги, как стая жадных псов, / На части рвут тебя, ругаясь над тобою, — / Дай скромно встать и мне в ряды твоих бойцов, / Народ, обиженный судьбою». При жизни это стихотворение, под которым не постеснялся бы подписаться и гораздо более оригинальный поэт, чем Надсон, не печаталось. Но в любом случае, его бы встретили улюлюканьем. Уж если Гончаров, и про обломовщину всё понимавший, и про влезавших в окно нигилистов, полагал, что «...разные Вейнберги, Фруги, Надсоны, Минские... — космополиты-жиды, может быть, и крещеные, но все-таки по плоти и крови оставшиеся жидами» (с. 191), — что уж говорить о «разных Бурениных»! Вот когда «космополит» уже стало ругательством, синонимом еврея, отщепенца и врага по природе, по крови.
Вейнберги (о них уже разговор был выше), Надсоны, Фруги... Семен Фруг, как и Надсон, существовал в единственном числе и тоже пользовался огромной популярностью. Его родным языком был идиш, но уже в шестнадцать лет он знал русский так хорошо, что начал сочинять на нем стихи, и впоследствии писал преимущественно по-русски. Однако еврейская тема была для него всегда главной, и он остался правоверным иудеем. Кстати сказать, поэт он далеко не из последних, хотя и мало кто его сегодня читает. Тем ценнее напоминание о нем в книге Бердникова, и в очередной раз дивишься капризам посмертной судьбы знаменитывх людей. Процитирую начало очерка: «Ранним сентябрьским утром 1916 года стотысячная толпа заполнила центр Одессы, движение на некоторых улицах было приостановлено. А люди, облаченные в траур, нескончаемым потоком всё шли и шли за гробом, провожая в последний путь поэта Семена Григорьевича Фруга (1860-1916). В редакции еврейских изданий со всех сторон летели скорбные письма, телеграммы, соболезнования, стихотворные эпитафии» (с. 211). Конечно, нет ни той Одессы, ни тех изданий, ни тех людей, которым нужен был Фруг.
Но не на одних корифеях держится история культуры и литературы, о чем я еще раз скажу ниже. Книга открывается очерком об одном из евреев, о которых издавна пишет Бердников. Драматург и просветитель Иехуда Лейб бен Ноах (1776-1831), в лютеранстве Лев Николаевич Невахович, был автором знаменитого когда-то «Вопля дщери иудейской», страстной и верноподданической проповеди о том, что много позже стало называться в российском новоязе дружбой народов. В центре проповеди была, конечно, судьба гонимого еврейства. А его пятиактная (как положено) трагедия «Сульеты, или Спартанцы осьмнадцатого столетия...» имела поистине оглушительный успех: автор был зван в императорскую ложу и получил золотую табакерку с бриллиантами. Играли самые знаменитые актеры, и шумно восторгался Николай Греч. И другие комедии Неваховича не сходили со сцен театров.
Потомками Неваховича были братья Мечниковы: и прославленный ученый, и равный ему по таланту знаменитый авантюрист, анархист, путешественник, автор выдающихся книг по географии и истории; и наконец, губернский прокурор Иван Ильич, описанный под своим именем в страшном рассказе Льва Толстого. Иехуда Лейб бен Ноах, конечно, сменил лапсердак на «ливрею», но гены поменять не мог, так что даже приехавшего во Францию Илью Ильича приняли холодно: в студенческой среде его считали евреем.
Осип Мандельштам тоже унаследовал превосходные гены. Его двоюродным дедом был Леон Мандельштам, поэт и переводчик (он даже переводил Пушкина на иврит). Очерк о нем один из самых увлекательных в книге. Как и Мандельштам, просветительской деятельностью занимался и родившийся в 1778 году Абрам Соломонов. Он много писал, много служил, и, хотя не сменил веры, стоял на том распутье, которое так хорошо знакомо евреям диаспоры. Он был убежденным сторонником, пусть не ассимиляции, но руссификации евреев. Никто в этом деле не нашел середины. Замкнутость в своей среде, отталкивание от христианского окружения обрекало людей не только на физическую изоляцию, но и на жизнь в интеллектуальном гетто, а выход в большой мир приводил к утрате тысячелетних связей, тем более что мир отвергал «разных Вейнбергов» и за любовь к себе платил брезгливым презрением и погромами.
Где российские евреи, там, как уже сказано, и кантонисты. Одним из них был В. Н. Никитин (1839-1908). Хотя на него «ливрею», а вернее мундир надели насильно (в раннем детстве: он и имени своего настоящего не знал), носил он его на редкость достойно. Его очерки о «маленьких людях», которых он знал не понаслышке, читала вся страна. Менее широкая известность выпала на долю Н. Л. Когану (Наумову), но и в его тяжкой жизни мелькнул просвет: успехом пользовалась написанная им повесть «В глухом местечке». Наумов (1863-1893), как и Надсон, умер от туберкулеза. Последняя глава «Силуэтов» о Рашель Хин. Ей посвящена вторая книга, о которой идет здесь речь.
Рашель Хин (1863-1928) вошла в литературу позже таких бытописателей, как Решетников, Помяловский, Григорович и превзошедший их Глеб Успенский, но разделила их судьбу с той лишь разницей, что названных выше авторов, хотя давно уже не читают, всё же узнают, когда слышат их имена; Хин к ним не относится. Ее «оживление», как рассказывает Бердников, началось совсем недавно. Жизнь Хин была полна удивительных поворотов, и далеко не за каждым из них ее ждала удача. Она крестилась молодой женщиной, чтобы расторгнуть брак с иудеем, не желавшим дать ей развод, но никогда не утратила интереса к еврейской теме.
Прекрасное образование и природный ум позволили ей стать хозяйкой салона, в котором собирались культурнейшие люди того времени, и она оказалась талантливой мемуаристкой. Мало кто из знавших И. С. Тургенева помянул его добрым словом. На этом фоне Хин — редкое исключение. Она хорошо знала А. Ф. Кони и Н. И. Стороженко, профессора, выдающегося знатока литературы, ставшего близким другом ее семьи. К сожалению, очерков и заметок такого рода она оставила мало.
Тынянов и Эйхенбаум учили своих студентов, что в истории культуры надо изучать не только гениев, но и окружение. Последуем этой рекомендации и мы и порадуемся выходу книг, в которых восстановлен фон еврейской и русской культуры, без которого невозможно оценить передний план.
Анатолий Симонович Либерман. Профессор кафедры германистики Миннесотского университета. Живет в г. Миннеаполис, США.
