По итогам V международного поэтического конкурса «45-й калибр имени Георгия Яропольского. Сезон-2017», традиционно проводимого интернет-альманахом «45-я параллель», победителями стали: Александр Ланин (Франкфурт-на-Майне), Константин Рыбаков (Гатчина) и Татьяна Щербанова (Санкт-Петербург). А лауреатами признаны: Бабка Лидка (Омск), Ника Батхен (Феодосия), Анна Горелова (Нижний Новгород), Анна Долгарева (Донецк), Сергей Дубовский (Рославль), Елена Жамбалова (Улан-Удэ), Юлия Зайцева (Ярославская область, Гаврилов-Ям), Дмитрий Казарин (Астрахань), Александр Карпенко (Москва), Анастасия Кинаш (Белгород), Любовь Колесник (Тверь), Ольга Корзова (Архангельская область, деревня Степановская), Рита Круглякова (Беларусь, Мозырь), Яна-Мария Курмангалина (Одинцово), Любовь Левитина (Израиль, Ашкелон), Марина Намис (Москва), Александр Оберемок (Белгород), Светлана Пешкова (Липецк), Александра Сандомирская (Санкт-Петербург), Ольга Суханова (Химки), Евгений Сухарев (Эрфурт), Юлия Шокол (Николаев).
В нашем издании мы представляем поэтические подборки семерых авторов, отличившихся в турнире-45…
Санкт-Петербург
ПЕТЕРБУРГ – ЭТО ТЫ
Петербург достоевский, чахоточный, злой
прошивает туман золочёной иглой,
выступает из мрака над тёмной Невой
и разводит мосты.
Петербург – это Пушкин, Ахматова, Блок,
это Невский, растоптанный тысячью ног,
он читает меня между арок и строк,
Петербург – это ты.
Этот город без солнца, здесь солнце изгой,
здесь балтийского моря холодный прибой,
и пронзительный ветер зовёт за собой,
искушая судьбу, –
Петербург не отпустит, беги не беги,
здесь безвременье часто смыкает круги:
на Васильевском острове слышу шаги,
на Дворцовой – стрельбу.
Петербург – это Пушкин, Ахматова, Блок,
Ночь в дырявой шинели, поруганный бог.
Этот дом на Фонтанке, блокадный паёк,
Гумилёв и Кресты.
Этот бабушкин голос сквозь стены и рвы,
эти вечно крылатые невские львы.
Но доносится шепот зелёной травы:
Петербург – это Ты…
КАРАМАЗОВЫ
Ну что молчишь, давай рассказывай –
твоя история проста:
как пляшут братья Карамазовы
по обе стороны креста.
Да, здесь сады не гефсиманские,
никто не звал тебя сюда.
Открой-ка, Митенька, шампанское
за час до страшного суда.
И нет ни времени, ни повода
гонять святое вороньё,
как улыбался старец в бороду:
«Иди, Алёша, не твоё».
Не это сердце мучить истиной
носить терновые венцы.
А Митенька с глазами чистыми
летит в любовь под бубенцы.
Звенит в груди тоска кандальная,
под инквизиторский прищур
пригрезится дорога дальняя:
«Бежать, Алешка, не хочу.
Бежать, бежать… да много чести им!
Не смердяковым править бал»…
Простой народ из церкви шествует
с грехом и верой пополам.
И где-то там рыдает грешница.
И где-то там вершится суд.
В солёном небе солнце плещется.
И губку с уксусом несут.
ВЕТЕР ОБМАНЧИВ
ветер обманчив,
носит сухие листья.
маленький мальчик
шёл, как большой, на выстрел.
вот вам войнушка –
скоро он стал героем.
сосны, опушка,
чаша небес со зноем.
звон комариный,
млеет под солнцем ряска.
быть командиром –
чёртова свистопляска.
дед бы гордился,
даже пожал бы руку,
дал бы конфету
с мишкой герою-внуку.
…
ветер обманчив,
носит сухие листья.
маленький мальчик
взрослые пишет письма:
«мам, всё в порядке,
кормят, сержанта дали,
дед бы гордился,
внука б узнал едва ли»…
…
ветер обманчив,
листья швыряет в осень,
шарит по дачам,
цепляет верхушки сосен.
бледность на скулах
сквозь черноту загара –
маленький мальчик
взрослого Кандагара.
ДОБЕР-АПЕЛЬСИН
если мчаться быстро-быстро гордо-гордо по саванне,
будто страус, будто птица, пряча голову в песок,
можно светлый мир построить на сплошном самообмане
и носиться в этом мире взад-вперёд-наискосок.
поднимая пыль и ветер, по нему шуршать ногами
и закидывать колючкой иноземных пришлецов
со своим чужим уставом и помятым оригами
на том месте, где обычно нарисовано лицо.
можно прыгнуть с вертолёта и зависнуть апельсином
ярко-рыжим, ярко-красным, ярко-сине-голубым,
а потом, забавы ради, завести себя в трясину,
или в чащу, или в гости к трубадуру без трубы –
выпить чаю, съесть конфету, почитать Омар Хаяма
с бестолковым трубадуром трубадурить без ума,
выйти в месяц, в двери, в люди, вынуть ножик из кармана,
констатируя, что в мире начинается зима:
мёрзнут лапы, листья, кочки, чай, конфеты, трубадуры,
индевеет оригами всеми складками витрин.
на меня вовсю глазеют рты раззявившие дуры –
я свалился с вертолёта – ярко-рыжий апельсин!
быстрый-быстрый, гордый-гордый без трубы, но из саванны,
выпал снегом, вышел следом, заплясал веретеном,
улыбнулся постовому с добер-мордой добер-мана
и пошёл, минуя зиму,
за цветами
в гастроном
САПСАН
Декабрьский розовый рассвет.
Меня сапсан несёт в столицу –
вся в реверансах проводница
и мягких кресел пиетет.
– Какао, кофе или чай, –
по переходам катит столик
иезуит-монах-католик
(вдруг показалось невзначай:
такое бледное лицо,
надменный лоб, сухие кисти…
Иезуит, католик, мистик
под золотистою пыльцой).
Его приятен баритон:
– Хотите сладкое какао?
А я в окно смотрю – направо
валдайский колокольный звон,
налево доски вкривь и вкось
на заколоченных окошках,
бездомная гуляет кошка,
и ни хозяин здесь, ни гость
билет не купит на сапсан –
не предусмотрена стоянка.
Мой мистик из стеклянной банки
протягивает круассан.
