Подарок
Гульнаре, или попросту Гуле, как её называли все, исполнилось двенадцать лет. С самого утра её мать Фаина и тётя Вера суетились на кухне. Всё свободное пространство захватил кисловатый дух черничного киселя, подгоравшего на плите масла и запах лаванды, исходивший от тёти Веры.
- Скоро уже гости начнут подходить, а у нас ничего не готово, - причитала Фаина Эдуардовна.
Гуля посмотрела на часы, до встречи с Петей оставалось совсем немного. Они ещё вчера договорились встретиться на задах. Он пообещал сделать необычный подарок.
- Ну, ты посмотри, какая невеста, - умилялась Фаина Эдуардовна, прислонившись к дверному косяку.
«Может он мне подарит платок, такой как у тети Веры, - думала про себя Гуля, - или…»
- Что же ты все молчишь сегодня? – подошла к ней мама и погладила по голове.
- Не знаю, - прищурив глаза, ответила Гульнара и обняла мать.
- Ладно, иди, побегай. Только не долго, скоро гости придут.
Гуля вскочила со стула и выбежала на улицу. Потом, оглядевшись, стараясь не привлекать внимания, пробралась к зарослям черемухи. Там у неё был тайник с маленьким флакончиком лавандового масла, подаренного тетей Верой, сломанный будильник и окурок, который Петька стащил у своего деда и попросил спрятать на первое время потому, что никак не решался его попробовать.
Она разложила в ряд все вещи, окинула их хозяйским взглядом. Особенно ей нравился большой увесистый будильник с выбитым стеклом. Взяла флакончик и немного подушилась. Мама ей этого не разрешала, но сегодня она может ничего и не заметит? Спрятав обратно вещи, она вылезла из зарослей и направилась к месту встречи.
Было только четыре часа, но на улице заметно потемнело. Небо сгустилось и покраснело. Ветер закрутил песчаные вихри. Скрипнув петлицами, захлопнулась дверь соседского сарая. Из домов стали выбегать люди с граблями и торопливо собирать сено. В огородах натягивали пленку над овощами, всё вокруг удивительно оживилось, находилось в напряжении и ожидании чего-то. Она знала, что будет гроза, а возможно, и ураган. Хотя ураганов, даже живя в Казахстане, она никогда не видела.
Вот уже пять лет, как мама перевезла её сюда, во Владимирскую область, из Алма-Аты.
Гуля подумала, было, предупредить мать, но потом всё же решила сбегать к Пете и посмотреть на подарок.
Сердце её билось так часто, что казалось, оно сейчас выпрыгнет из груди. Ей хотелось смеяться и плакать одновременно. Она сняла сандалии, и пошлепала по ещё теплому песку, потом ступила на прохладную траву, которую ветер, словно стараясь угодить ей, пригибал к земле перед её маленькими ступнями.
Ветер стал настойчивее подталкивать её в спину, и она уже не шла, а бежала. И Петю заметила издалека.
- Тебя не дождёшься! - крикнул он.
- Ну-у? - в ожидании замерла она.
- Пойдём, – он взял ее за руку и потащил за собой. – Пойдем, тут рядом.
Они остановились у маленького приземистого сарая, который был построен вокруг огромного старого вяза. Казалось, что дерево растет прямо из крыши. Петя приставил к стене лестницу и полез наверх. А уже оттуда перебрался на дерево.
- Ну что? Ты так и будешь внизу стоять?! - крикнул он сверху. – Давай поднимайся! - Среди ветвей вяза был построен шалаш, точнее, маленький дом из старых досок. Тут была и небольшая дверь с железной ручкой и окно.
- Вот мой подарок! Я все лето его делал, теперь он твой. Ну, давай, залазь, посмотри, как внутри?!
- А он не развалится? - робко поинтересовалась Гуля.
- Ну да, с чего ему развалиться, всё надежно, не бойся.
- Ой!! - воскликнула она. - Я на что-то наступила.
- А это я тебя, с днем рожденья, - улыбнулся Петя и зажег спичку. Маленькое дрожащее пламя осветило его раскрасневшееся лицо.
Гуля наклонилась и подняла с пола букет обмякших ромашек и васильков.
- Я сам собирал, - сказал он и отодвинул лист фанеры от окна.
На улице, совсем стемнело, упали первые тяжелые капли. Вдали гулким раскатом прокатился гром. Дождь зашелестел в кроне могучего дерева, забарабанил по деревянной крыше.
- Что? Здорово я сделал? Даже не протекает. Только ты, Гуль, никому про это место не говори, ладно?
- Да. Честное слово. Ни за что в жизни. Я буду молчать! – она хотела еще что-то сказать, но только лишь обняла его. Потом, потупив глаза, промолвила, - меня вот только мама, наверное, уже ищет.
- Ничего страшного, сейчас дождь закончится, и пойдём, – промолвил Петр.
Но дождь никак не хотел прекращаться, и через час припустил ещё сильнее. Ребята спустились с дерева и перебрались в сарай.
- Слушай, который сейчас час? - Поинтересовался Петя.
- Наверное, часов восемь.
- Да! Твои родные - на ушах уже, это точно!
- Там еще и гости приехали….
- Теперь твоя мать мне с тобой гулять точно не разрешит.
Раздался мощный удар грома и сквозь щели в сарае промелькнул синеватый свет. Гуля вздрогнула и прижалась к Пете.
- Да что ты боишься? Это всего на всего гром, - проговорил он, смутившись.
Через какое-то время они уже забыли, что нужно спешить домой: сделали в сеновале явки; лежали, словно в креслах, и смотрели на тёмный свод потолка, слушая, как по крыше сарая хлещут ветки вяза.
- Гуль, я вот чего хотел спросить, только ты не смейся, хорошо?
- Чего?
- Ну, как тебе сказать?
Петя некоторое время помолчал.
-Когда я выросту, ты будешь вместе со мной жить?
-Это зачем? – запнувшись, непонимающе спросила Гуля.
- Как зачем? – удивился Петя её непониманию. – Ну, это, женой моей будешь? Я на фабрику пойду работать, а ты хозяйством займёшься, корову свою заведём, а что?
- Давай, наверное, здорово будет!
- Здорово, - согласился с ней Петя.
- А ещё морошку под окнами посадим, а?
Но Гуля его уже не слышала, лишь сквозь сон что-то пролепетала и повернулась на бок. Петя подложил под голову руки и еще долго размышлял, как он устроит своё хозяйство.
Утром он проснулся от криков. Открыв глаза, увидел над собой своего отца. Тот схватил его за ухо и потащил на улицу. Там собралась чуть ли не вся деревня.
- Вот ты где! Мы с матерью ночь не спали, под дождём мокли, думали, случилось что, а он - здесь, ну я тебя сейчас!
- Гуля, как ты? - крутилась возле дочери мать, - доченька, я же переживала, нельзя же так! Проголодалась, наверное?
- Ма, я, когда выросту, за Петьку замуж выйду.
В толпе кто-то засмеялся.
- Так! Все домой, там разберёмся! - тут же изменилась интонация матери.
Петька получил очередную затрещину от отца, и обе семьи разошлись по своим домам.
Амур
Ветеринар замер перед дверью и никак не решался потянуть за ручку. Пальцы холодели. Он ещё раз глубоко вздохнул и решительно открыл дверь, войдя в прохладную комнату.
Конов стоял к нему спиной и смотрел сквозь запылённое стекло на собачью конуру, за которой в зарослях лопухов, уткнув морду в пыль, лежала собака.
– Всё! – сказал ветеринар, стягивая резиновые перчатки, закуривая виновато и осторожно. – Не жилец Амур, – видать, его булавками накормили, а может, и еще чем. Кровь у него горлом идёт, не останавливается!
Конов не оборачивался. Он всё ещё смотрел в одну точку. Не мог забыть, как ветеринар отирал морду Амура от чёрных сгустков крови, а пёс жался к земле и от боли пытался заползти подальше в лопухи. Нет, он уже не был тем отважным псом. Сейчас он униженно вжимался в землю и не смел уже смотреть в глаза. Он впервые чувствовал собственный страх.
– Что? – Конов, наконец, повернулся к ветеринару.
– Я мог бы укол ему сделать.
– Кокой укол?
– Чтоб не мучился.
Скулы посеревшего за двое суток лица Конова напряглись. Он снова посмотрел в окно и сипло выдохнул. Бессчётное количество бессонных сигарет стянули его горло.
– Коли!
Ветеринар молчал.
– Иди коли, говорю!
– Мне нечем. Я сказал, что мог бы. Но ничего нет. Не завозят.
– Не завозят? – Конов подошел к ветеринару. – Ладно. Спасибо и на этом. На! – И вытащил из кармана мятую пятидесятирублевку, вложив её в карман побледневшего ветврача.
– Не надо, Саша.
– Иди. Жене конфет купишь.
Ветеринар не оборачиваясь, медленно вышел из дома. Он попытался закурить, но спички ломались в его руках. Он так и шёл по улице с не прикуренной сигаретой, прижимая к себе квадратный чемоданчик в которой что-то побрякивало.
– Эй, Вадим Петрович! – Крикнули со стороны. – Да остановись же ты? Что там? – С ведром в руках к нему шла старуха.
– У Саньки был?
– Собака у него подыхает, накормил кто-то иглами или еще чем.
– Слава Тебе, – поставила старуха ведро на землю. – Ну и пропади она, всех кур передушила. У меня, у Мухиной двух. Я её, стерву, сама на вилы бы посадила.
– Конечно, – буркнул ветеринар и осторожно обернулся. Там на дороге, возле дома стоял Конов и смотрел в их сторону, загораживая лицо от восходящего солнца.
– Ладно, мать, некогда мне тут с тобой.
Он прижал к себе чемоданчик и, спотыкаясь на кочках, свернул в проулок, густо заросший сиренью.
…Это был первый пёс, проживший у Конова больше пяти лет. Какого бы щенка он к себе не приносил – не приживался, то собачья чума сожрет, то под колеса машины угодит, то еще какая напасть. Но Амур зацепился за жизнь крепко, все беды обходили его стороной. Быстро он из косолапого кутёнка превратился в широкогрудую охотничью лайку, беспрекословно выполняющую всё, что хотел хозяин. Точнее, даже не выполнял, а делал то, что умел, то о чем ему говорила кипящая в жилах собачья кровь.
Конов, собираясь на охоту, всегда выходил на крыльцо, ставил возле конуры ружьё, сильно пахнувшее порохом и оружейным маслом. Медленно и тщательно затягивал все ремни, застёгивал пуговицы, а Амур в предвкушении подпрыгивал и извивался! Каждая секунда этих неторопливых сборов была такой длинной и счастливой.
Когда же все было готово, хозяин подходил к собаке, гладил, таскал, играючись, за холку, что-то шептал на ухо, а Амур скулил от нетерпения.
Конов расстегивал ошейник, и тяжелая цепь брякалась о вытоптанную у конуры землю. Амур отскакивал в сторону и, набирая скорость, обегал вокруг дома, но когда видел, что хозяин очень медлителен, лаял на него и снова делал круг.
Только когда охотник затворял калитку и шел в направлении леса, Амур что есть мочи мчался вперёд через поле, спугивая жирующих в подорожниках воробьёв.
Никогда еще не приходили они из леса пустыми.
После охоты, будучи в хорошем настроении Конов отпускал Амура побегать по ночным улицам, поскольку из-за крутого нрава пса днем этого делать было нельзя. Но даже ночью Амур мог напугать забывшего об осторожности пьяного или поранить чью-то собаку, а утром, как ни в чем не бывало, забирался, весь обвешанный репьями, в конуру и чутко спал, дожидаясь утренней пайки.
– Кошка, Амур, кошка! – как и раньше, попытался подшутить над Амуром Конов. Он попытался сделать вид, что ничего не произошло. Но Амур не вскочил с места и не стал подыгрывать хозяину в поисках кошки. Он тяжело подполз чуть ближе к запыленным сапогам, даже не проскулив, а, проскрипев, виновато опустил глаза и сглотнул накопившуюся во рту тягучую густоту.
Конов хлопнул дверью сарая, долго гремел инструментами, матерился в голос в темноте, перевернул какой-то ящик, со звоном разбившийся об пол, и вышел обратно, с силой воткнув в окаменевшую землю старую лопату.
Движения его стали сбивчивыми и хаотичными, он то заходил в дом, то возвращался, словно пытаясь что-то вспомнить. Наконец, он, как прежде, появился с охотничьим снаряжением, разложил его и стал собираться. Крепко затянул ремень патронташа, патронов было достаточно. Поставил возле конуры ружьё, но Амур только дрожал и скулил.
– Ладно! – скомандовал сам себе Конов. Закинул за спину ружье. – Нужно идти.
Амур лежал. Конов опустился перед ним на колени и расстегнул ошейник.
Голова Амур упала в пыль.
– Что ж ты!? – взял он его на руки, – жрать я тебе не давал, что ль? – Амур стал почти невесомым за эти два последних дня.
– Ну, пойдем. – Он толкнул ногой калитку и пошёл в направлении большой березы, с которой начинался лес. Солнце ударило в глаза. К этой вековой великанше Амур всегда бежал в первую очередь.
Он шел медленно, стараясь аккуратно ступать по кочкам, чтобы не трясти Амура, а тот, свесив голову, только скулил.
- Ничего, - только и повторял ему Конов, - ничего. - Он положил Амура возле почерневшего ствола березы и закурил. - Ты лежи, я скоро.
Он неспешно вернулся домой, постоял возле конуры, хотел ее сейчас же разломать на дрова, но передумал. Взял заготовленную лопату и пошел к собаке, которая так и не сдвинулась с места. Издали Конову показалось, что Амур уже мертв. Но, почувствовав идущего, тот приподнял голову и словно в бреду стал утробно рычать.
- Амур, не признал? Амур! - Конов погладил его. Накинул на шею веревку и привязал к дереву. - На всякий случай. Ты не бойся, – успокаивал он его.
Конов снял ружьё. Впервые в жизни ружьё в его руках дрожало. Он отошёл так далеко, что собаку плохо было видно….
…Выстрел был похож на хлопок пастушьего кнута, эхом прокатился от березы к холму и затих в деревенских садах….
Все уже знали, куда и зачем уходил Конов. Этот мрачный нелюдим, к которому даже мальчишки в огород не лазали, ведь он мог и выстрелить, а то, что таких случаев ещё не было, так это потому, что его держались стороной. Он ни с кем не общался. Пропадал в лесу, беззастенчиво в сумерках возил с колхозных полей сено. Правда, его возили все, но он делал это, не прячась, не дожидаясь ночи, словно брал своё.
- Нечего такую псину заводить! - посматривая в сторону холма на одинокий силуэт Конова, говорили соседи. - Собачина-то его последние две ночи совсем осатанела, выла как проклятая: ни заснуть, ни на улицу выйти.
- Говорят, ей мясо кинули с булавками, - перебила Мухина. – Я сегодня с Шурой разговаривала, ей Петрович сказал. Конов просил усыпить собаку.
- Ишь ты, на собаку лекарства еще тратить! Тут людям не хватает!
- У моего тестя - собака, какая же ласковая, даже на котов не бросается! Сидит все время у ступенек или в сарае, или спит. Ангел, а не собака! А эта!?
- Да что ты! Я утром тут выхожу, его псина курицу тащит. У меня три штуки так и пропали. Я к Конову пойду! Всё ему скажу! - Заволновалась Мухина.
- Вон, кажется, он идёт? – сказал ветеринар.
- Где ж? – захлопала себя по карманам Мухина, пытаясь найти очки.
- Да вон же, вон. Видишь, пятно черное на самом холме, чуть правее сосны раздвоенной. Ну не видишь, что ль?
- Точно и я вижу, - подтвердил кто-то.
- Да это не Конов, а пень.
- Сам ты пень! Посмотри, движется, кажется.
- По-моему, как был на одном месте, так и остался.
- Это, конечно, - перебила ветеринара Мухина. - Тебе сейчас лучше, чтоб он на месте сидел. Он к тебе первому придет. Ты ж его собаку-то не спас!
- Хорошее дело, - причем же тут я. – За мной греха нет. Я все по закону делал. Я ж, если бы возможность была, думаешь, не откачал бы? – Ветеринар достал из кармана сигареты.
- Да что ты задергался, что нам-то говорить? Ты вон ему скажи, - указал в сторону леса подошедший Петр Миронов.
Ветеринар вновь мельком взглянул в сторону холма, и ему показалось, что черная точка чуть сдвинулась с места.
- Петрович! Сергеевна! – да вы чего? Что вы говорите! Я ж - все аккуратно.
- А помнишь, у Савиных все кролики сдохли? Кто их прививал?
- Вспомнили тоже, я же был молодым специалистом, да и вакцина плохая была. Не я же ее делал!
- Рассказывай теперь!
- У Мироновой или вон, у Мухиной - он вообще кур таскал! И теленка я ей забил на той неделе, мясо у нее есть.
- Ты что несешь?
-А что ты сама говорила, мол, чтоб сдохла, эта собака!
- Мало ли, что я говорила. Я же просто так, для интереса.
- Я слышал, - уже тише заговорил ветеринар, - что собаку свою он в Москве брал, чуть ли не за пятьдесят тысяч!
- Ой, - Мухина прикрыла рот ладонью. – Да откуда же такие деньги-то?!
- Оттуда, - разлегся на траве Миронов, - сколько он белок да норок перебил в лесу!? За один года столько насобирает! Барсучий жир в город возит, а он там в цене.
- Пятьдесят тысяч! - повторила Мухина. - Вадим Петрович, шел бы ты домой. Займись там какими-нибудь делами.
- Да никуда я не пойду, - вытаращил глаза ветеринар. – Почему я должен уходить?!
- Дело твое.
- Он может, - кивнул в сторону холма Миронов, - и петуха пустить. Черт знает, что у него на уме.
- Типун тебе на язык! - вздрогнула Миронова. – Смотри жара какая, все ж погорим! Торф вторую неделю тлеет.
Люди еще долго стояли посреди улицы, потом постепенно начали расходиться по домам. И ветеринар вспомнил, что ему нужно срочно ехать в центр, заказывать новые препараты и на вечернем автобусе вместе с женой укатил в город.
Конов так и не пошевелился ни разу после того, как счистил налипшие комья глины с лопаты. Когда стало темнеть, он лег в траву, долго лежал и смотрел, как на небе появляются первые звезды.
В распахнутую черноту своего двора он вошел за полночь. Луна чуть обелила краешек пустой конуры и куст бузины подле нее. Поставил к стене ружье и прислушался. Вокруг все замерло, не доносился даже звук радио из дома соседки.
- Эй!!! - Что есть силы, закричал Конов. – Но ему ответили только собаки из огородов и дворов. Тогда он решил повторить попытку, но уже иначе: громко, что есть силы прогорланить какую-нибудь песню, чтобы разбудить всех. Но трезвым не вспоминались слова ни одной! Тишина становилась невыносимой!
Нестерпимое одиночество охватило Конова! Давно забытая память об отце и нестерпимое одиночество, затёртые работой и временем, зашевелились в голове. Увиделась просевшая и заросшая могила. Только сейчас он вспомнил, как отец так же в беспамятстве сидел на этих ступенях, спал, уткнувшись в колени. И тогда, в детстве, Конов увидел его жалким и маленьким, каким он никогда его не видел. Да он его вообще редко видел. …Отец работал пастухом и уходил из дома уже в четыре часа.
- Ту-у-у… - разносилось по мокрым от утренней росы улицам. И тут же двери сараев отворялись и люди, позевывая, выгоняли скотину. Такой же зазывный трубный звук разносился по деревне к сумеркам, когда отец возвращался домой.
Садился он на приступки и, вытянув ноги, долго курил.
- Санька, а ну иди сюда, - звал он, доставая туесок из березовой коры, наполненный земляникой. Он постоянно что-то приносил из леса, он пах лесом, он был его частью.
Сашка садился рядом с отцом и горстями клал себе ягоды в рот.
- Ну-ну, не торопись. – Ласково говорил он.
Как-то Сашка сказал:
- Па, а у нас Белка ощенилась - пять штук!
Отец промолчал.
- Ну, пойдём, покажу. Пойдём!
Сашка вбежал в сарай, постоянно оглядываясь на отца. В дальнем углу зашуршало сено, и загорелись два зелёных глаза. Белое пятно Белки зашевелилось и зарычало осторожно. Из-под неё послышался поскрипывающий писк.
Отец черной тенью стоял в проеме двери и близко не подходил. Сашка смотрел то на щенков, то на отца, за спиной которого расстилалось бесконечно звездное небо.
Сашка тогда не мог заснуть всю ночь, ворочался, отсчитывая удары маятника, чтобы в четыре утра с уходом отца на работу, спрыгнуть с постели и босиком броситься к щенкам. Но никого не было, только пролежанное сено и затертая подстилка.
- Белка! – поманил Сашка, - Белка! - Он выбежал за калитку. Отец уже поднимался в гору.
- Оп! - подгонял он стадо. Возле его ног, забегая то с одной, то с другой стороны крутилась Белка, за которой волочилась веревка. Белка подпрыгивала к сумке, а отец отгонял ее.
- Папа, - закричал Сашка и бросился к нему, спотыкаясь босыми ногами о камни. – Па! Где они!? - Отец обернулся и убрал сумку за спину. Сашка вцепился в рукав отцовой рубахи. - Куда ты их понес! – и попытался схватить сумку.
- Саня! – только и сказал отец. - Белка залаяла и заскулила одновременно.
- Куда ты их?
- Я их отпущу там, у большой березы. Пускай в лесу поживут. В лесу хорошо им будет. Они сами себе еду будут искать, а нам негде их держать.
- Но они ведь слепые.
- А как же волчата? Волчата тоже слепые. Они же в лесу живут. Вот Белка из дома и будет бегать их кормить, пока не вырастут. Давай, Санька, дуй домой. Белку крепко держи!
- А как же она узнает, где они?
- Узнает, еще как! У нее нос чуткий.
Санька привязал Белку к забору, а сам, не выдержав, снова побежал к отцу.
Отца он увидел, когда тот бросал что-то в воду, за камыши.
- Па, ты чего там?!
Отец обернулся, хотел поспешно выбежать на берег, но поскользнулся. В отяжелевшей мокрой одежде он вышел к сыну, ноздри его раздувались.
Сашка перевернул его мешковатую сумку, все вытряхнул, разбросав на траве куль с едой. – Дурак! - завыл Сашка, - фашист, понял ты кто! - ревел он. Стадо в тот день само в деревню пришло, без пастуха. Только через какое-то время появился и сам пастух, с трудом волоча за собой кнут. Он бормотал что-то несвязное.
- Нажрался! - крикнул ему кто-то из-за забора. – Всю скотину нам растеряешь.
- У-у, - выдавил из себя пастух, - замахнувшись кнутом в сторону критикующего. А потом просидел всю ночь до самого утра: сморщенный и жалкий. Сашка смотрел на него из окна и не мог к нему подойти. Он долго еще избегал встреч с отцом….
Все забылось с тех пор, но почему-то не мог забыть Сашка тех слов, сказанных им отцу….
Сейчас Конов сидел на приступках, и вокруг не было ни одной живой души. Он зашел в дом, не включая свет, достал из шкафа бутылку. За калитку вышел тихо, внимательно присматриваясь и прислушиваясь.
Когда ему показалось, что он услышал чей-то голос, он, покачиваясь, поплелся в ту сторону. - Кто здесь? Эй, спите, что ль, все!?
Тишина была ему неприятна. Хотелось как-то разрушить ее. Он направился в сторону часовни, к дому ветеринара. «Ведь тот видел Амура последним, пытался помочь ему», - подумал Конов.
Со всей силы постучал в дверь. Потом еще раз. Внутри было тихо.
- Петрович, открывай! - Он еще долго стучался, но ему так и не открыли, Казалось, что его никто не слышит.
Он вышел на середину улицы. – Нет, что ли, кого? - озираясь по сторонам, промычал он. – Что-то не давало ему покоя, он ходил по улице из стороны в сторону. Потом вернулся к единственному фонарю возле часовни:
- Ну, смотрите! - Снял с плеча ружье и прицелился в мерцающую лампу.
Выстрел зазвенел в стеклах домов.
Конов стоял в полной темноте и чего-то ждал. Он не мог видеть, как аккуратно одновременно во многих темных окнах отодвинулись шторки, как кто-то всматривался в его силуэт, стараясь не шуметь, проверяя засовы.
Но так никто к нему не вышел. Никто не сказал ему ни слова, когда он, присев к столбу, в одиночку допивал бутылку самогона.
