***
Володя уехал в Бильбао.
Сережа уехал в Канаду.
Им большего нынче не надо -
они проскочили шлагбаум.
Меня они не понимают.
Зачем я в Москву приезжаю?
Канада им кажется раем.
Испания тоже канает…
Их путь забугорно-попсовый
я знаю детально, до точки.
И каждому где-то за сорок,
но это сегодня цветочки.
Метраж наших эврик - не новый.
Восторг - эйфорийно-недлинный.
...Но все начиналось со слова
и словом закончится, видно.
***
“...ты слишком слишком долго плавал.
Я тебя успела позабыть…”
(из популярной песни)
Мне наивный вопрос задают порой -
так о чем ты все-таки пишешь?
Мой лирический, но не слишком лиричный герой
из дворов бакунинских вышел.
Мир тот странный последние дни влачил -
так казалось. Если “против” и “за” все
повернуть кочергой, как угли в печи,
жизнь есть, разве что, на Марсе…
Хочешь вспомнить забытые богом места,
приходи в мой двор хоть сегодня.
Прикоснись к тем стенам на риск и страх
чтоб узнать: есть ли память господня?
В нашей АДОсфере и жить не в кайф
и дать дуба, увы, не ново...
Но хрущебная юность была неплоха,
если ждете честного слова.
От Афгана герой откосил кое-как.
Обэриутов читал, Мандельштама…
Но решили вдруг на семейных верхах
отдаленные попробовать страны.
Из которых выбор упал на США -
образцово жили там человеки.
Но в советской стране сей рисковый шаг
означал: проститься навеки.
Но открылась с божьего ведома дверь -
тем кто мог еще приплыть и не сдрейфил.
Распахнули, в общем, для “предателей” верфь,
но не всяк дожил до встречи на верфи.
В первый раз мой герой в тридцать пять годков
на раздолбанном судне прибыл.
Пригубил винца, навестил дружков,
разузнал кто мертв, а кто выжил,
когда с палуб в море срывало людей
в девяностые годы лихие…
Осмотрелся матрос и сказал себе:
это, все же, еще Россия...
Но герой о том пожалел тогда,
что корабль его сел на льдине -
охладела душа, промелькнули года...
А потом еще... взрыв на мине -
те, к кому он спешил, отторгли его,
называя гостем столицы.
И он снова понять не смог ничего,
собирая жизнь по крупицам...
Да, в толпе матроса не каждый ждал -
злоба выжгла их лица оспой...
Несмотря на то, что он все отдал
и журнал судовой, и дом свой.
Прав поэт был, конечно, когда сказал
про мгновения роковые.
Но у счастья совсем иной оскал,
и блаженный - не значит счастливый.
А в квартире матроса другие живут,
там, как прежде, вскипает чайник...
Что ж, у каждой страны свой в истории путь.
Плохо быть в сей истории крайним.
***
Невоплощенная любовь
висит в моей гостиной памятником.
Пропавшим в небе НЛО,
не найденной землею Санникова.
Да, памятник. Я поясню -
Ни стали нет в нем, и ни мрамора.
Есть лишь небесное меню,
что вряд ли странника обрадует.
На первом плане образа -
недобрые, синебородые…
За ними шквальная гроза.
А на десерт - руины города.
Все это признаки любви,
ежели чувство - безответное.
Но о тогдашней визави
разве просил у вас совета я?
Спасая наши корабли
от урагана очумелого,
как вы, друзья, не просекли,
что шторма и в помине не было?
Была игра. И ни во что,
сны о предместьях кипарисовых...
Итогом стало полотно,
ногою левою написанное.
Тебя на юг гнала мечта
от города с его унынием.
Но вечер предложил цвета
свинцово-серые и зимние.
Так и висит твоя мазня
в моей гостиной в знойном августе,
не вызывая у меня
ни сожаления, ни радости...
JUKEBOX
Я без дела зашел в тот угрюмый гнойник -
ночь летела к концу, жизнь тоже...
Сероглазый бармен - краснолицый старик,
на вампира в отставке похожий;
двое алков засушенных в склепах рубах -
только кости и синие жилы.
Но в углу засветился волшебный Jukebox -
неужели они еще живы?
Эй, отбросы! А "Кридэнс" послушать слабо?
Джимми Хендрикс... ты здесь еще, чудо?
Алконафт проворчал - если Джимми не Бог,
то проваливай, парень, отсюда...
И катились жетоны в оживший джукбакс,
словно байки из шестидесятых.
В них девчонки и "Битлз" и наркосудьба.
Это все было жизнью, ребята.
На стекле его "форда" висел Таунсенд,
молотящий гитарным обрубком.
В бардачке громыхала колода касcет
и гашишем пропахшая трубка.
Он тогда дальнобойный водил грузовик,
откосил в Ресифе от Вьетнама -
непричесанный, стройный... а нынче старик
одинокий и мертвенно-пьяный.
Он ореховым зубом сверкнул из десны
и щекою с глубоким ожогом.
Чтоб я верил в рассветы ирландской весны
и в прогрессию блюза чужого...
ФУТБОЛЬНАЯ ЭЛЕГИЯ
Напророчил защитник признанный
возрастному, звездному форварду -
ты в двух метрах от слома жизненного -
хочешь вызову тебе скорую?
Ловкость ног - ни капли неистовства.
Лишь урок судье неумелому,
мяч взлетит в поднебесье чистое...
Ну, а я не в мяч - в гетру белую...
Что последует? Желтая карточка
(красный свет в этот день выключат).
Чтоб скорей тебя рейсом чартерным...
и в столицу к хирургу личному.
Форвард вспомнил, как в “детско-юношеской”
они мяч ромбастый катали,
а зимой на замерзшей лужище
на железках ржавых катались,
и сжимая клюшку фанерную -
(на "ЭФСИ" тогдa денег не было),
я не понял за что, наверное,
повзрослев, ты стал моим недругом.
За пробежки на тренировках, брат -
те проклятые стометровые -
я тебя невзлюбил как форварда
и трибуны тобой ведомые.
Потому что одолевал тебя
без секундомера в наличии.
Но на фланге, левая бестия,
все потом выходило иначе.
Я был малость быстрей и что
коль, не беговые мы лошади.
Но не мог я, даже врубив все сто,
обойти троих в штрафной площади.
Я твои финты изучал потом,
но без всякой тренерской плети ты,
вдруг взмахнув, волчара, кривым хвостом,
забивал вратарям столетия.
А теперь я прерву карьеру тебе.
Все пройдет: трибуны и люди...
И смекнул бомбардир – раз уж быть беде -
мне больнее, чем другим будет...
***
Мне ни к чему твое больное эго -
мне своего хватает, мне нужна
инъекция полуночного снега
в пробирке почерневшего окна.
Я видел космос в раструбах фиалок,
в инверсиях тускнеющего дня.
Да, жизнь не жалует, увы, но я не жалок,
поэтому и радует меня
Вселенная без внятных очертаний.
А чтобы бесконечность не коробила
друзей-землян, тебя… то мы местами
однажды поменяемся, листая
кострукт восьмерки на манер пособия
по версиям загадочных фигур,
и чисел, что подвластны лишь поэтам.
К примеру, отпечаткам на снегу,
что ранним оцинкованы рассветом.
Когда на вдохновение замах
в летучее словцо случайно вклинен,
поэту трудно удержать в зубах
внезапных озарений хвост павлиний.
А также - мне с тобою нелегко -
уж слишком стерва-жизнь тебя потерла.
И пусть я понял твой нехитрый код
и каждый хитрый ход твой, мне по горло
твоих достоинств. Эфемерен бог,
что одарил лицом тебя, лицом и ростом.
А вот - с воображением слабо...
Кроме того, мой многогранный космос
не бездна для тебя, не волшебство -
а, стало быть, напрасны уверенья.
Что ж, у меня остался небосвод
и облака в закатном опереньи...
2005
(биография автора - в разделе "Литературные изыскания")
