ОДИНОЧЕСТВО
Обречёно стонет и бьётся о стенки домика ветер. Как пьяная изгулявшаяся баба колобродит метель по небольшому редкому леску в пойме речушки. Колобродит везде, но кусками вырвавшись из леска, по тундровым просторам носится сплошным белым, искристым саваном. В лесочке мечется рваными, судорожными, стонущими порывами.
Я не знаю, почему ассоциируется у меня метель с пьяной бабой. Мне тоскливо под этот разноголосый вой, жаль до зубного скрежета мечущиеся, распушенные, седые космы, закручивающиеся на чёрные, одинокие стволы деревьев. Их стегает, бьёт ветром до осязания больно. Безжалостно рвёт он их об острые вершины и сучья, унося прядями в расхристанную мглу.
Много чего в жизни было. Но почему так неожиданно навалились на меня такие странные ощущения. Слёзы, седые космы клочьями, с кровью, разбросанные по грязному полу тёмной комнаты. И бьётся по нему, катается в рыданиях и вое худенькое, нелепое, изломанное страданиями тело…
Я отмахиваюсь с испугом от чувства, которое может стать реальностью. Что со мною? Кого я вижу? Или уже это было… Но давно! Прошло мимо. А не должно было так произойти! И вдруг понимаю, если сейчас не разберусь, не осознаю, то будет много хуже… много хуже…
Но пусть другое навеет мне метель. Пусть будет больно, пусть будет страшно. А того, что сейчас окутало меня, еще больше боюсь… Боюсь и стыжусь. Если стыжусь, значит, виноват, значит, очень не прав, значит, нехорошо поступил, а этого я не хочу видеть… и всё же увидел. Краем, крохой сознания, крохой души…
И сразу же пурга набрала силу, поднялась высоко в воздух ровной мглистой истомой снеговую супесь, скрыла всё за окном в непроницаемом молочном пологе. В домике потемнело, стало ещё неуютней и тревожней. И воет, воет ветер, уже ровно, сердито. Одинокий лесок исчез, вырвало страхом и разметало в пурге. И уже не кажется мне, не слышится в напористом вое живых, человеческих ноток.
Дрожат, ровно вибрируют стенки домика. Хлёстко бьётся о крышу кусок кабеля. Пронзительно дребезжит, иногда щёлкая, с гортанным треском, кусок заголившегося листа железа. Нужно выйти, подвязать кабель, железо придавить грузом. И даже попробовал, приоткрыл на себя дверь. Тугой, мокрый, колючий ком ударил в лицо, в грудь. Залепил глаза, рот, сбил дыхание. Вот, чёрт! А железка дребезжит и грохочет уже по голове, раскалывая её на больные кусочки…
Опять сижу у окошка, выковыриваю снег из-за пазухи, из валенок, штанов, ушей, даже в пупок набился.
Прислушиваюсь… Ни раздражения, ни злости… тоска!.. тягучая, печальная охватывает моё существо. Взбодрился, выйдя в метель, отогнал мгновенное видение. Глазею в окошко. Зачем? Увидеть желаю тягучие, бьющиеся о чёрные, корявые стволы, седые, изорванные космы… Нет! Не позволю! Мне кажется, буду неправым сейчас. Что совру, что неверно вспомню, что, испугавшись, оправдаю себя. А может, страшусь я, не понимая, что стучится в моё испуганное сознание… откуда? Может, стучится будущее? А уж этого мне и вообще знать не положено. Это я наотрез отказываюсь понимать, видеть.
Пока я мучаюсь в раздумьях, чего это мне природа хочет показать, за окном мир меняется. Так же ровно гудит ветер, но уже нет снежной круговерти, высветился даже горизонт. Полирует низовка бугры, выемки, впадины, трамбует снег по оврагам и распадкам. Лёгкая дымка по урезу берега облачком срывается с острых намётов вершин сугробов. Лесок хоть и чёрен, и гол, но под солнышком опрятен, задирист и колюч.
Побуйствуй метель день-два ещё, наверное, томление в душе и тоска довели бы меня до впечатлений и дум более высокого слога. Может, и заглянул бы туда, куда тянули меня тягостные ассоциации. Ну, а… не дотянули, и, слава богу!
Удовлетворённо вздыхаю, беру в руки Глеба Успенского, толстенный том на тысячу страниц. Мне хочется его прочесть. Хотя крепко сомневаюсь, смогу ли. Ищу смысл того, чем сейчас живу. Но ведь у Бердяева очень понятно сказано… поиск смысла жизни, в поиске… Так что я правильно все делаю, ищу этот смысл.
Зачем и для чего пишу? Для кого? Решил, что для себя… Для других? А что я другим могу дать и нужно ли? Долго пыхтел. Додумался до того, о чём в четырнадцать лет знал. Сомнения нужно посеять. Твердолобых и всезнающих с толку сбить. Чтоб душа у них закрутилась волчком, чтоб из-под черепной кости дым пошёл, чтоб сердечко заныло от растерянности. А!.. Ты так?! А я вот так! А всё, оказывается, совсем, совсем не так!
Пусть вот эти мысли только кажутся мне моими. Не сомневаюсь, что миллионы через себя это пропустили. И читал, наверняка, и слышал о том, что писатель своим творчеством должен, обязан… Нет, ничего и никому он не обязан. В долгу? Тут, думаю, верно.
Я иначе скажу. В первую очередь меня книги научили думать, переживать, спорить, соглашаться или нет. Вот так бы и я хотел… Чтоб моё чтиво было не глотательное, а жевательное. Мне кажется, заинтересовать читателя крутым сюжетом не очень сложно. И это нужно. Но как приятно, когда с тобой спорят и не соглашаются, искренне веря, что в жизни так не бывает. И спорит с тобой двадцатилетний. А сорокалетнего другой вопрос мучает, а пятидесятилетнего и совсем непонятное мучит. Вот и думаю, каким же языком излагать себя, своих героев, свои мысли и терзания: строго литературно, классически, или можно подпускать тверского? А можно и то, и это? А я ведь армейский, вольномыслество и через голову вышестоящих – не моги!
И вот ищу ответа у великих мира сего, мыслителей – писателей. И опять думаю. А всегда ли они были, мыслители, писатели? И нужно ли всё раскладывать по полочкам? Может быть, полезнее и вернее будет просто писать? Писать, писать… и тысячу раз, и миллион раз писать! И приоткроется, в работе - всё уляжется, свяжется и состыкуется нажитое, накопленное по жизни. Как говорится, авось кривая вывезет…
Вывезет, но не только кривая. Потому что, как бы хотелось не думать, а всё равно думается. Как бы хотелось не равняться, а равняется. И скрыться пока, уйти в себя нет возможности. И уже точно понимаю, такого счастья наша обыденность не позволит. Миг полёта, а сколько рутинного этому предшествует. Потому и блажен этот миг.
На серьёзное творчество сил не хватает. Но, вернее всего, необязательность и легкое чтиво сбивают меня с толку. Работы души не хватает. Ещё в школе учителя сокрушались по поводу моей отменно шаблонной головы. Я, правда, особенно никогда не переживал, и сейчас только слегка журю себя. Мол, слабак ты, парнища. Никогда у тебя своего не было и не будет… И… наверное я прав, мы повторяем то что уже давно проходили другие, ничего нового… а почему-то хочется быть первым! Первопроходцем! А кто позволит, а ты достоин?
Большая Хета 1999 год
