Виктор Соснора – уникальнейшая фигура отечественного литературного небосклона. Имя этого непредсказуемого поэта, неожиданного прозаика и оригинального мыслителя полностью отсутствует в сегодняшних СМИ, увлеченных светскими скандалами и околокультурными новостями. Этому, впрочем, способствует и сам Соснора, живущий затворником и редко появляющийся на публике.
…Последнее мероприятие 2000 года в петербургском литературном клубе «Лицей» было посвящено итогам века. Звучали стихи самых значимых, на взгляд собравшихся, поэтов века. Последним номером была подборка стихов Виктора Сосноры. И по реакции стало понятно, что для большинства это откровение. А ведь поэт-то знаменитый. И первое заседание клуба уже в новом веке было полностью посвящено творчеству Сосноры. Таким образом, XX век Соснорой закончился, XXI век Соснорой начался. Получилось символично. И символика эта обоснованна. В своем творчестве Соснора практически аккумулировал весь предыдущий поэтический опыт и ушел вперед настолько, что двум-трем последующим поколениям экспериментирующих поэтов придется продвигаться по возделанной почве.
Евгений Антипов
МУЖЕСТВО
А может, мужество в проклятье,
в провозглашенье оды ночи
и в тяготении к прохладе
небритых, бледных одиночеств?
А может, мужество в мажоре,
в высоколобом отстраненье,
в непобедимости моржовых
клыков
или в тюленьей лени?
Я видел –
и моржи робели,
тюлени не держали марку,
неколебимость колыбелей
расшатана распутством мамок.
Я видел, как сражались кобры,
встав на хвосты,
дрожа от гнева.
Их морды – вздувшиеся колбы
раскачивались вправо-влево.
Казалось, что танцуют гады,
что веселятся на колядках.
Но каждая ждала: другая
сбежит от каменного взгляда.
* * *
О, на язык тебе типун,
изысканный поэт-трибун.
Манипулируя венками,
кивая профилем варяга,
эстрадной совестью сверкая,
ты в массы мастерство внедряешь?
Гербарий танца и сутан,
евангелий и улюлюка,
среди огула и стыда
иронизируешь, ублюдок?
О, благо, публика бедна,
бездарен, благо, зал публичный,
и, благо, занят трибунал
проблемой лозунгов и пищи.
* * *
Куда бежишь, художник бедный?
Тебя голубили, любили.
Ты одинок на свете белом.
Ты чужд себе в любой Сибири.
Как ни беги, –
убьют, как жабу
вблизи полночных полнолуний,
отважная убьет кинжалом,
стеснительная – поцелуем.
МОЯ ЗВЕЗДА
Гори, звезда моя, гори,
и полыхай притом!
Сто Сцилл и столько же Харибд
хромают за хребтом.
Там сто стоических пещер,
там стонет красота,
за тем хребтом, где вечер-червь
мне душу разъедал.
Он разъедал, да не разъел,
он грыз, да не загрыз.
Ни сам я и ни мой размер
не вышли из игры.
Не обрели обратных нот,
не хлынули под нож.
И если прославляли ночь –
то ненавидя ночь!
Пусть вечер,
как хирург,
угрюм,
хромает вдоль застав.
Моя звезда!
Ты – не горюй!
Гори, моя звезда!
* * *
Май прошел, как ангел пролетел,
ничего – ни сердцу, ни уму,
может, было в мае пара дел,
может, нет, – а ну их, ни к чему,
не ищи виновных, не щади,
я искал, виновен, я – все знал,
май самоубийств и нищеты
под тотальным титулом «весна»,
осуждаю – я оставил пост,
но кого пасти? О, не живой,
мертвый май, он просто – пьян и прост,
так себе, не нечто, а ничто,
суть существования – котел
или крест, – не мне, не по плечу,
признаюсь: я глуп, но и хитер:
пользуйтесь! Я что-то не хочу.
* * *
Не жалей меня, не жалей.
Эта нежная жалость – лжива.
Мы, ограбленные на заре,
многокрылы в монгольской жизни.
Мы ограблены. Ну и что ж?
Мы – солдаты на бедных нарах.
Что содеяно – уничтожь.
Но не надо – меня. Не надо.
Я постыдно древен: сармат.
Ты сама говоришь: низложен.
Так несложно меня сломать.
Победить меня невозможно.
* * *
Я не приду в тот белый дом,
хотя хозяин добр.
Пируют в доме у тебя.
Продуктов на пиру!
Вино впитают и табак
и в торбу наберут.
Хвала пирующим!
Родня
моя,
пируй,
бери!
Себя не рань и не роняй.
Направим на пиры
стопы сыновней чередой
с дочерней пополам –
в твой керамический чертог,
в твой застекленный храм,
в победоносный твой,
проду-
манный от зла и смут,
В твой добрый дом я –
не приду.
И обувь – не сниму.
Поджать заплечные ремни,
бежать!
Хоть скот пасти!
Бежать от всей своей родни
за тридевять пустынь!
Я не приду. Не донимай
меня.
Напрасный труд.
Твой дом построен до меня
не для меня,
мой друг.
* * *
Погасли небесные нимбы.
Нам ангелы гневные снились.
Там трубы трубили: «Священная месть!
Восстанем на вся! Велите!»
Метался во тьме Тамерланов меч...
Мой ангел... воитель!
Прочь слезы и страхи! К мечу и кресту!
Мы, ищущие, обрящем!
Вашу вселенскую красоту
кровью окрасим!
Бой небу! Господи, благослови!
Месть – смерти! Святись, свобода!..
А у самого – крылья в крови,
у самого-то...
* * *
Цветет жасмин. А пахнет жестью.
А в парках жерди из железа.
Как селезни скамейки. Желчью
тропинки городского леса.
Какие хлопья! Как зазнался!
Стою растерянный, как пращур.
Как десять лет назад – в шестнадцать –
цветет жасмин. Я плачу.
Цветет жасмин. Я плачу. Танец
станцован лепестком. А лепта?
Цветет жасмин! Сентиментальность!
Мой снег цветет в теплице лета!
Метель в теплице! Снег в петлице!
А я стою, как иже с ним.
И возле не с кем поделиться.
Цветет жасмин... Цвети, жасмин!
