В. Шапко. Деревенский городок. – Уфа: Вагант, 2012. – 336 с.
(Книга размещена на сайте ivagant.ru в свободном доступе)
Оксюморон в названии определяет тему: жизнь провинциального города с его полугородским, полудеревенским бытом. Время действия «среднесоветское» (1930–1950-е), когда старое и новое не примирились вполне, но как-то притерлись, как соседствующие в городе названия улиц и местечек: улица Диктатуры Пролетариата, Коммунистическая рядом с Облакеткой и Бабкиной Мельницей.
Книга написана в редком для современной прозы жанре поэмы. Этот жанр и характерный для него взгляд повествователя придают картине городка новый масштаб, новое измерение. Это поэма о многоцветии и вечном движении жизни. Как жизнь многообразна и бесконечна, так и поэма «Деревенский городок» многокрасочна и многотональна. В ней есть место и лирике, и сатире.
В поэме многие десятки, а может быть, и сотни персонажей, различных по национальности (русские, евреи, украинцы, белорусы, казахи, цыгане), по профессии (железнодорожники, учителя, музыканты, строители), по возрасту. У каждого персонажа свое лицо: характерный внешний облик, речевое своеобразие. Даже больше, чем главные (Шишокин, Ильин-старший, Надя), запоминаются персонажи второго плана и совсем уж эпизодические. Они живее, колоритнее. Среди них беспутные супруги Лаврушка и Пашка, актер Градов, скрипач Миша, вратарь Пантелеев, физрук Зализка, поэт Веня Глушенков (он же прозаик Заалтайский), поэтесса Неонила Шустова, старик-сторож на еврейском кладбище. Автору более удаются персонажи острохарактерные, гротескные. Ему, на мой взгляд, ближе сочные, яркие краски, нежели полутона.
Большой и разнообразный материал хорошо организован. Композиция книги продуманная, стройная: две части, разделенные на главы и подглавки, сны-прологи перед каждой из частей и сон-эпилог. Каждая из глав и подглавок в известной мере самостоятельные и в то же время часть общей картины, знакомят с каким-то уголком города: школа, больница, редакция газеты, паромная переправа, городской парк, железнодорожная станция, базарная площадь, парикмахерская, ресторан «Веселый Иртыш», театр.
Композиция и вся образная система подчинены замыслу показать реку жизни, непрерывность ее движения. В этом смысле книга очень гармонична. Железная дорога и река – два основных символа движения в книге. На железной дороге родился главный герой Витя Ильин. Здесь решилась судьба многострадальной Клары. Поездка Вити на вступительные экзамены по той же железной дороге воспринимается как новый этап его пути. С рекой связана вся жизнь городка. Здесь происходит много важных для сюжета эпизодов.
В поэме преобладают движущиеся герои. Одни по своей природе (цыгане, торговцы на ярмарке), другие по профессии (речники, собкоры газеты), третьи – вынужденные путешественники (эвакуированные, ссыльные). Главный герой, связывающий действие, – путешественник по натуре Витя Ильин (Шаток). Прозвище от слова «шататься», но в контексте книги оно лишено негативного оттенка. Скорее ласково-уважительное.
Большинство эпизодов книги динамичны: театральная постановка, футбольный матч, гроза в городе, все речные эпизоды. Некоторые из них кинематографичны. Так, выступление силача Ивана Бедилы в городском саду – готовый киносценарий: красочный видеоряд с афишей, общий и крупные планы, монологи ведущего, реплики зрителей, резкая смена эмоциональных состояний.
Даже пейзажи в книге даны как движение, процесс: смена времен года, рассветы, закаты. «И когда закат, словно вырвавшись наконец из объятий дома, прощально вспыхивал, умирал по-за ним, сам дом сразу сжимался, чернел, отпаривал туманом – как загашенная, чадящая головешка сгоревшего праздника. Выползал в небо цинковый паук. Ловил дом в слепкую паутину. И чудилось, – дом безвольно покачивается в ней – измученный, обреченный…» (с. 181).
Главное достоинство книги – оригинальный метафорический язык. Временами даже избыточный. Автор никогда не повторяется. В основе метафор по преимуществу зрительные образы. Актер Градов в парусиновом костюме похож на «мятое облако». «Дети сидели рядом на диване <…> и шерстяные мягкие носки на скосолапленных их ножках пошевеливались тихими зайчатами. Серыми и белыми» (с. 12). Кстати, образы детей написаны нежно, трогательно, с любовью. Очень трогательно о старых животных: «Одряхлевший Трезорка уже не прыгал к лицу Витьки – только прошелестел в его сапогах робкой травой и пятился потом к избушке, кланяясь, как старуха, – просяще, жалко…» (с. 495).
У автора есть своя цветовая палитра. Цвета-символы. Белый – цвет беды, тревоги, страха, болезни. «Полыхая белой болью, остановился санитарный поезд». Санитарка «на бегу зачем-то сдергивала с себя халат. Словно ужас свой белый. А ужас никак не отцеплялся от нее, полоскался следом, непереносимо большой, заметный…» (с. 56). Черный – цвет горя: «…в черном платье, как в беззвучном, порванном крике, уже летела Халида, мать Талгатки», «черный вихрь войны <…> понес, закрутил, разорвал, развеял…» (с. 190). Но больше всего автор любит зеленый, синий, красный, золотисто-желтый (солнечный) – цвета природы. «А зеленый великан (Тополь. – С. Б.) <…> давай в небе озоровать, солнце ловит, проходу ему не дает…» (с. 9). «Куст бузины, пошевеливающий застывшими гроздьями красных слез» (с. 19). «…овраг запылал огененно-желтым» (с. 52). «…ловкое, веселое солнце, которое акробатом встало перед ними на длинные, тонкие, вспыхивающие спицы» (солнце из окна вагона, с. 495). Дети «счерпывали пригоршнями с быстрой воды солнце, со смехом перебрасывали его, рассыпали…» (с. 499).
Солнце то желтое, то малиновое, не только цвет, но и свет, освещение. Отдельные персонажи и целые эпизоды как будто освещены солнцем: «Сам солнечный свет, объединивший все это чудо вокруг, казалось, свободно входит в нее, растворяется в каждой ее (Аграфены. – С. Б.) клеточке…»
Многие фрагменты хочется цитировать: «Кружились райскими птицами, садились в дрему, засыпали тихие мамины слова» (с. 59); «Свет абажура <…> до поры затаив в себе смех и веселье, тепло и доброжелательность, ожидающе замер» (с. 12); директор «зорким глазом полководца окидывал <…> зал своего ресторана как пороховую, дымную, победно галдящую баталию» (с. 161); «…неуследимо, блохами, перескакивают экспедиторы, и уловить какого – только если кинуться, прихлопнуть накладную…» (с. 47).
В тексте встречаются и неудачные метафоры. В их основе неточное употребление слов, иногда диалектизмы, непонятные широкому читателю: «Мальчонка – как запережевывался в этом тулупчике к дороге» (с. 58); «На крышу разноцветно лопались голуби» (с. 111); «Взлетали, порцкали к потолку слова» (с. 172); «Котенок прыцкнул» (с. 10).
Но эти незначительные погрешности не снижают общего впечатления. Многие страницы хочется перечитывать и цитировать. Наверное, это самая лестная для автора оценка. Работа В. М. Шапко, безусловно, профессиональна и достойна публикации. Более того, она талантлива и заслуживает выдвижения на литературную премию, что вполне могло бы сделать издательство. Предложил бы выдвинуть поэму Владимира Шапко на соискание Русской премии.
