Бумага - вековая западня
Бумага - вековая западня
На фразочки, на жесты и гримаски:
Они порхают всюду без опаски
При свете дня.
Неуловимость - истинная суть
Подобной птахи: сердце чем-то тронув,
Она стремится тут же ускользнуть
Во время оно.
Она скользнет, нисколько не таясь
В любой дворец, любую халабуду.
А как удержишь зеркалами глаз
Живое чудо?
Но то, что с зеркалами, как игра -
Сверкнуть и тут же сгинуть без оглядки,
Опасно, если чиркнуть по тетрадке
Хоть кончиком пера.
Бумага - в чем-то те же облака,
Нырнула и умчалась ввысь живая...
Но беглый облик тут же на века
Затвердевает.
Эй, старик, уходи
Он поклонится низко
У моря, от гнева седого,
И начнет лепетать:
-- Государыня, матушка, здравствуй!
Я отвечу сурово:
-- Иди подобру - поздорову!
Не бывать твоей бабке
Владычицей нашего царства!
Не бывать и земною царицей
На троне шикарном;
И боярской парчой
Перед девками не красоваться!
Мне другая была бы
До смерти своей благодарна!
Ан чего оказалось ей надобно!
Экая цаца!
Дашь ей райские кущи,
Ей мало покажется рая;
Мы подобных жадюг
В нашей зыби морской
Не встречали!
Забираю избу!
И корыто назад отбираю:
Пусть живет, как жила;
Пусть томится
В нужде и печали!
Эй, старик, уходи,
Забирай свой потрепанный невод!
Что старухе споешь,
Не моя, дурачина, забота!
Он покорно вздохнет:
Много ль нужно - царицу прогневать,
Если даже старуха
Заводится с пол-оборота.
И пойдет себе с Богом:
Сутулый, несчастный и робкий,
Запахнувшись от ветра дерюгой -
Заплата к заплате.
А ведь он для себя не спросил
Даже жидкой похлебки;
И меня отпустил,
Не подумав сперва о награде...
Он вернется к старухе...
Жена его встретит улыбкой,
И обед поднесет,
И потянется с ласкою к мужу,
И до веку не вспомнит меня -
Государыню-рыбку.
Я забрала корыто.
Но я подарила ей душу...
Зарисовка
Припухлость век, солёный прикус губ
Она лелеет жгучую обиду
На белый свет, который ей не люб...
А этот свет, вот-вот пройдя сквозь сито
Ресниц намокшиx, радугой блеснет,
Улыбкой расцветет упрямый рот,
А руки из разбитого корыта
Посудину бездумно смастерят,
Которую нестыдно взять в дорогу
Из помещения с табличкой "ад"
Не то, чтоб в рай, но в место, где неплоxо.
В синем море у аптеки
С крыш срывались водопады, cтруйки превращались в реки,
Разливаясь у аптеки морем синим.
Сине море не штормило, небо в нем казалось плоским.
Вдоль него по мокрым доскам шли бабульки.
Мир бабулек был замызган; мой - был ярким, как сосулька,
Хоть водой такую брызгай - не растает.
Мне бабульки были рады, yлыбались, звали рыбкой
И брели по доскам хлипким дальше, в старость.
Я им тоже улыбалась, но по водам этим талым
Я плыла не просто рыбкой - пароходом.
Я плыла-спешила лихо к морю, там, где вал за валом,
Там, где остро пахнет йодом, вне аптеки.
Оказалось - это правда: и названья, как на картах,
И сидящие на рифах пеликаны.
Я купалась в океанах Атлантическом и Тихом,
Я плыла путем ацтеков на каноэ.
Я кормила чаек хлебом; в джунглях, там, где все иное,
Я бросала обезьянам апельсины.
Неужели, это всуе: детство, зеркало лазури,
Как нелепо, что обратно ни ногою!
В синем море у аптеки небо - хоть коснись рукою,
Ныне, присно и вовеки: справа, слева...
Я в сапожках из резины, чья-то бабушка с клюкою,
И заброшен солнцем невод в это небо.
Гори, но живи
Разутюжены галстук и фартук.
Ощущение общей любви.
Дирижируя тонкой рукою, немножко фальшиво
Выпеваю: "И нет нам покоя! Гори, но живи!"
За спиною большая семья: ведь и прадед, и бабушки живы...
Это я...
А вот это - не я:
Суетлива и мало любима,
Захлебнувшись тоскою, тягучей и жгучей, как дымом,
Еле тлею, как груда тряпья.
Озлобленная, полуживая.
Это выдумка! Галиматья!
Я такой никогда не бываю!
Я по прежнему пробую петь, хоть зловредный медведь,
Растоптав мое бедное ухо, лишил меня слуха...
Впереди только сполохи радуг,
И Бог мне судья!
Мне простятся неточное "ля"
И неглаженый фартук!
Памяти дедушки Гриши
Мой старый дедушка Гриша, носатый седой еврей,
Был грузным, частенько грустным, но ласковым и домашним.
Он был на войне старлеем, но не говорил о ней.
А что о войне расскажешь? Война - это слишком страшно.
Мой дедушка в день победы водил меня в Бабий Яр,
В котором зарыты дети. И мамы зарыты рядом.
И дедушка молча плакал. Я думала: "Как он стар!"
Тогда я еще не знала, что он вспоминал там брата.
Сейчас в этом месте - памятник. И дедушки больше нет.
А где-то на Красной площади вечный парад победы.
Но я не смотрю телевизор. И не люблю газет.
И вспомнив про день Победы, всегда вспоминаю деда.
Торжественное событие. Салют заменил печаль.
Знамена, портреты, лозунги с их удалью бесшабашной.
А я вспоминаю дедушку, как он о войне молчал.
Война - не парад победы. Война - это очень страшно!
Ах Изя, Изенька!
Ах, Изя, Изенька!
Что человек, что соль:
Была крупинка: раз - и растворилась...
Старайся понадежней спрятать боль,
Всевидящее око не мозоль,
Молись, надейся, уповай на милость,
А лучше просто радуйся, что жив:
Трещи трещоткой, смейся, корчи рожи,
Без удержу и совести греши,
Ведь цадикам из сумрачных ешив
Ни на копейку святость не поможет.
Что ни напишешь - это маета,
Растаешь без следа, пусть в тех, кто следом,
Из камня высеки - и он осядет летом.
И память, и гранит - лишь глыбы льда,
Ах, Изя, Изенька, зачем в надрыв об этом?
В чем корень зла...
Осмотр корней кротам
Оставим, друг...
Ну что тебе до сути,
Запрятанной под париком шута?
Какой тут шут?
Да разве этим шутят
Записанные в очередь туда?
Щелкунчик - 2020
Kак ты, девочка Маша? Не спится? Щелкунчика нет?
Не мечтаешь о принце? Волнуешься? Мысли о крысе?
Коронованной твари, чьи алые глазки как бисер,
А на морде оскалом предчувствие скорых побед?
Рождество было ярким: вы с папой спешили домой,
Там где елка и мама, красивая, словно актриса;
Все смеялись, шутили и пили за белую крысу.
Все как будто забыли, что крысы приходят с чумой.
Мама с папой о чем-то тревожно бормочут во сне,
Над планетой шуршат беспокойные слухи про вирус;
Жизнь в семье изменилась, и жизнь на земле изменилась;
Все забились в дома, позабыв о пришедшей весне...
Не волнуйся, малышка! Усни! Может быть, поутру
Мама с папой отбросят давно надоевшие маски.
В самой сумрачной сказке бывает счастливой развязка,
И Щелкунчик загонит кошмарную крысу в нору.
Завтра страхи развеются! Завтра забудется боль,
Ты на сцене нарядной опять закружишь на пуантах,
И прожектор стекляшки твои превратит в бриллианты,
А мышиный король не захочет играть свою роль...
Мы звезды меняем на птичьи кларнеты
Мы звезды меняем на птичьи кларнеты
Арсений Тарковский
Мы звезды меняем на птичьи кларнеты;
Вне логики строгой,
Мы вечность меняем на звонкое лето
С его суматохой.
И нам этой вечности вовсе не жалко
За радость босую,
За дерзкие дудки, трещотки, пищалки
В проеме лазури.
За то, что любая лягушка - царевна,
И даже - невеста!
Как мало духовных, как много душевных
В зеленых оркестрах!
И хор не по нотам, и жизнь не по нотам,
И все в беспорядке...
Пусть тот, для кого наши нотки - работа,
Гребет их в тетрадки.
И звезды, которые брошены сдуру
Пришпилит к мундиру,
Все наши пищалки сведя в партитуру
Для труб и клавиров.
Но что золоченые блестки престижа
И прочие сети
Тому, кто играет, щебечет и дышит
На птичьем кларнете!
Марина Генчикмахер. Родилась в Киеве. С 1992 г. живёт в США (Лос-Анжелес). Стихи публиковались в украинских альмахах “Радуга” и “Ренессанс”, в журналах “Отражение” и “Ковчег” в "Поэтической Антологии" (составитель Юрий Каплан), в российском журнале "День и Ночь", а также в американских периодических изданиях: журналах "Новый Журнал", “Вестник”, “Флорида”, альманахах “География слова”, “Побережье”, “Общая тетрадь”, “Зеркало”, "Сталкер", "На любителя", "Под небом единым", "Земляки","Связь времен" "Альманах Поэзии","100 лет русской зарубежной поэзии". Лауреат ряда литературных конкурсов.
