Город – твой муж, и на этих пустых площадях
я шатался один, в той ночи, когда ты уезжала
от великой любви, второпях
не запомнив вокзала.
И теперь твоя вечность прохожим раздвинута на
этот город, чьи стены, фонтаны, панели
знают тени твои, что с асфальтобетонного дна
к мелким звёздам летели.
И когда ты опять, после жизни, вернёшься сюда –
в переулки, в дворы, те, что в прошлом ты мнила чужими, –
ты увидишь, как в воздухе блещет слюда
наших слов над его мостовыми…
* * *
Тоскливо жить на берегу залива.
Тоскливо жить. Плывёт неторопливо
корабль по волнам к жильцу.
Ничто не приближается к концу.
Тоскливо жить на берегу залива.
Тоскливо жить. А умереть – трусливо.
Всё совершенно – всё совершено.
Зачем корабль не идёт на дно?..
* * *
Потому что слова исчезают, как облако в небе,
глаз скорбит о вещах, а желудок – о хлебе.
Потому что весь мир помещается в Боге-как-Слове,
рыба пишет о сетке, рыбак – об улове.
* * *
Поклон из ниоткуда в никуда.
Привет от пепла грустному величью.
Идут года, проходят холода,
но в лик не превращаются обличья.
Певцы теперь со смертью заодно.
Не ведают ни чаяний, ни страха.
Прекрасное уже сотворено.
Из тяжести. Из чуждости. Из праха.
* * *
Мне снова снилось, что мы спим вдвоём,
что комната – глубокий водоём,
а мы – две рыбы, лёгшие на дно,
что рухнул мир – и началось кино…
Там не было ни доброго, ни злого,
там наша вечность с вечностью слилась,
но если говорили мы хоть слово,
то эта лента в тот же миг рвалась…
* * *
Руины вырастали, как грибы.
Ландшафт преображался на глазах.
Кто требует величья от судьбы,
тот ждёт лишь тривиальности от плах.
Им вечность – что горячка алкаша,
пространство – как обглоданная кость.
Не голубь пресловутая душа,
а медленно входящий в тело гвоздь.
Им праведник презренней дурака,
помойка мироздания – слова.
Кто чувствует, как мелется мука,
тот сам себя кладёт под жернова.
* * *
Мода на святость проходит как детский грех.
Остаются тексты, кресты, пейзажи.
Перспектива мрачнее: там правит смех
и, как птицы, летают лишь хлопья сажи.
Пережить мечту о великой земле – удел
мизантропов, циников, честных малых.
Но не стоит пророчить избыток тел
и нехватку в художествах пятен алых –
потому что земля кругла, а жена больна,
потому что растёт трава и гниёт полова,
потому что грядёт война,
если не Божье Слово.
* * *
Мыслью отравлен воздух в твоём краю:
снова нанёс визит гений в пейзаж, где, с виду,
глотку пристало драть квакше и соловью,
а не вечному жиду.
Никнет трава, опадает до времени лист,
сохнут мозги у крестьянства и твари домашней:
гений живёт, и словес, что кнутов твоих, свист
раздаётся над пашней.
То и страшит, что когда-нибудь, канув в стране,
где акустику жизни настроили чуткие руки,
он оставит на этой убогой стерне
сокровенные звуки.
* * *
Зияние твоих высот
бросает тень на вещи мира.
И если ты спасаешь дух,
то с жизнью расстаётся тело.
Оставь. Не путай тьму окрест
со злом толпы или с Господней карой.
Забудь её. Она – лишь тень
твоих высот. Не бейся с этой тенью.
* * *
То, что должно случиться,
уже случилось:
будущее – в тебе,
как семя,
растущее в небытие.
И поэтому нет чудес,
нет надежд, нет страстей,
нет страха.
Нет даже слов
«завтра», «ещё», «отныне».
Есть только ты –
семя, растущее в небытие.
И кто-то усердно поливает тебя
мёртвой водой
из пустыни любви.
