ЕЛАБУГА
В средоточии русских дорог
Возле Камы стоит городок –
Весь-то каменный, весь двухэтажный.
Сквозь погудку удвоенных строк
Капиллярный гудит кровоток,
Поднимается шорох овражный.
Средь свинцовых, простуженных вод
Просигналит мираж-теплоход,
Матерь Кама что гулкая Лета.
Мелким штопором –парашютист! –
Приземлится свернувшийся лист.
Вот и летняя песенка спета.
И летит, полнокровен и лих,
Многомерный цветаевский стих,
Полновесное слово поэта.
Сквозь столетий густой перегон
От Гомера до наших времен
Продолжается та эстафета.
* * *
Листва кружевная на влажном ветру
Трепещет…Кому и зачем это нужно?
Подумаешь вкратце: «Я тоже умру,
Под ветром упрямым, таким безоружным.
Умру и забуду слепую листву,
Забуду на тухлой воде водомерку,
Болотную эту забуду траву,
Я стану ничем, и вставать на поверку
Мне незачем будет – ведь я не живу».
Неужто такой он – вселенский покой?
Бесчувствие, тлен, и не надо стремиться
Уже ни к чему…Он безмолвный такой,
И только безумные альфа-частицы
От гамма-частиц отлетают с тоской.
К чему же нелепые эти слова
И сдвоенных строчек тугие созвучья,
К чему ты тогда, кружевная листва,
К чему вы, сухие и острые сучья,
К чему это все, если смерть не права?
И все ж остаются азот, кислород,
И вы, единичные атомы серы.
Такой вот естественный круговорот.
…Безумный жасмин так вальяжно цветет,
Он белый, зеленый, и счастлив без меры.
* * *
Что, Эвтерпа, ты шепчешь мне в ухо?
Погоди, я достану блокнот.
Вороха тополиного пуха
Буйный ветер по пляжу несет.
Мы с тобою вдвоем не случайно
В этот час на речном берегу.
Есть меж нами особая тайна,
Я ее ото всех берегу.
Трав июньских размах и невинность.
Ежевичный причудливый склон.
Не моя в этом, право, провинность,
Что отметил меня Аполлон.
Не моя в этом, право, заслуга,
Что я пил из кастальской струи,
Что на ухо шептала подруга
Сладкозвучные строки свои.
Очаруй меня сорной половой
И загробной коврижкой медовой,
И пахучей болотной травой.
На сиринге своей тростниковой
Просвисти над моей головой.
* * *
В давнем, хрупком, утраченном мире
Это было когда-то со мной.
«Я, пожалуй, поставлю «четыре»,
Улыбнулся доцент пожилой.
Сдан экзамен. Тоска мировая
Не коснулась тогда еще нас.
Но зачетку свою раскрывая,
Я смотрел туда тысячу раз.
Так Орфей в нетерпеньи великом,
Осознать не умея беду,
Захотел увидать Эвридику,
Убедиться – она не в Аду.
Этот вечер так долго тянулся!
Он тревоги не смог превозмочь.
Не сдержался певец, оглянулся –
А за ним только темная ночь.
Ну, а если бы всё по-другому
Получилось, и к милому дому
Он привел Эвридику, на свет
Вывел деву из ямы полночной?
Обстоятельный, трезвый и точный,
Это был бы уже не поэт.
* * *
Сугробом мартовским обмякла
Бедняжка память…Что скрывать!
Двенадцать подвигов Геракла -
И те я начал забывать.
А здесь, в музее бесподобном,
Где всюду мрамора куски,
В каком-то трепете утробном
Стоял у каменной доски.
Двенадцать маленьких квадратов –
И в каждом страсть, надежда, пыл.
Я был отличником когда-то
И мифологию любил.
Я, почитатель древней пыли,
В античной мраморной могиле
Стоял, молчание храня.
Мне ощущенья говорили,
Что все квадраты – про меня.
О, сколько времени клепсидра
С тех пор отмерила! Боюсь
И сосчитать…С лернейской гидрой
Я до сих пор еще борюсь.
Она всё видит и всё слышит,
Стучит в ментовку на подруг,
Она огнем болотным дышит,
Она детей своих пропишет
В чужих квартирах, и каюк.
Не буря в чашке и в стакане,
А горе, слезы и беда.
Поимку керинейской лани
Я не забуду никогда.
Круглы, вальяжны и здоровы,
Мычат на радость детворе
Чадолюбивые коровы
У Гериона на дворе.
Был путь коварным и неблизким -
Дожди, распутица, туман.
Я видел даже Сан-Франциско!
Смотрел на Тихий океан.
От страха, боли пламенея,
Дошел, по воле Эврисфея
До самых западных границ.
…Но почему-то всех страшнее
Изгнанье стимфалийских птиц.
О, я б отдал богатства Креза,
Что б никогда не видеть их!
Болят, болят мои порезы
От стимфалийского железа
Их перьев острых и сухих.
