Я плакал, но и пел. Не знает боле
Мой стих разнообразья: день и ночь
В глазах и на устах – лишь знаки боли.
Франческо Петрарка
ПОСЛАНИЕ ИЗ ПРОШЛОГО
Пыль пока ещё по углам,
запряталась под скамью,
на щёки, как грим, легла
на мои виски,
словно ретушь, убрала спам
с тяжёлых страниц Камю,
но нужный другим –
приправой для их тоски.
Из лунных каньонов ветер
несёт за собой года
далёких миров,
лежащих на глубине.
Я мог бы давно ответить
(но только кому, куда?),
что сам нездоров,
что вирус уже во мне.
Он со мною ведёт борьбу
вот уж сто чёрных седмин,
забравшись в геном,
ломая его каркас.
Хоть семи я пядей во лбу,
но остался, как перст, один –
пустота кругом.
В ней теряется мой глас.
Я не знаю, кто обо мне
прочтёт сей печальный стих,
и есть ли живой
у Времени на посту.
Если он не сгорел в огне,
если ветер смерти утих,
зелёной травой
пусть укроет свою звезду.
ДОМ, КОТОРЫЙ ИСЧЕЗ
Лампы настольной оранжевый круг,
комнаты сумрак пустой.
Всё повторяется, правда, не вдруг,
и не прикажешь: «Постой!».
Площадь квадратная, рядом вокзал,
кисти черёмух в окне.
«Всё повторяется», – кто-то сказал.
Кажется, не обо мне.
Всё обошёл, узнавая с трудом.
Впору запеть, как в бреду:
«Где эта улица, где этот дом?» –
Я ничего не найду.
Дом двухэтажный. Кому он мешал? –
Люди сломали, сожгли.
Площадь квадратная. Старый вокзал.
Кисти черёмух в пыли.
Каждой весной по садам, по ночам
птиц несмолкающий щёлк,
тихо скользит по щекам, по плечам
лун переливчатый шёлк.
Люди сломали. По слову чьему? –
Вновь инквизиторский зуд.
Что повторяется? И почему
нас от любви не спасут?
В ГОРОДЕ У МОРЯ
В белом городе, ставшем не родиной – мачехой,
но любимой, пока не угаснет сознание,
оживает рассвет корабельными мачтами
под прозрачным крылом бело-синего знамени.
В белом городе, ночью пустом, как пожарище
(только изредка треск со столбов электрических),
оживают с утра голубиными парами
голоса стариков за прикрытыми трисами.
И так хочется верить, что всё возвращается
к тем же древним пустыням с колодцами редкими,
что ничто не забыто, ничто не прощается –
лишь иудино дерево светится ветками.
ВЕЧНЫЙ ЖИД В ИЕРУСАЛИМЕ
Колокола и крики муэдзинов,
молитвы, словно стон.
Над Храмом сине, на ступенях иней –
всё явь, всё сон.
Остановилось Время. Где-то сзади
его костры – посты.
И вечный странник прячется в засаде
до темноты.
За стенами молитвенных строений
пылают свечи в ряд.
С амвонов, и престолов, и ступеней
кто в рай, кто в ад.
Ему лишь нет напутственного слова –
вовеки явь и сон.
Бессмертия мучительное соло –
всё он, всё он.
И он живёт, как данность – и несхожесть,
среди овец и чад...
Сады и рощи, от озноба ёжась,
молчат, молчат.
ДЕНЬ ПАМЯТИ ЖЕРТВ КАТАСТРОФЫ
Эта рана во мне и поныне свежа,
полыхает костром, и уснуть не даёт –
кровь стекает бесшумно по краю ножа,
и душа от огня оплывает, как лёд.
Не убит я случайно – живу и кричу
с перекрёстка дорог, на дымящем юру,
и пытаюсь в глаза посмотреть палачу –
и ему не укрыться, пока не умру.
Эта рана во мне – всех, убитых во рвах,
всех, сожжённых в печах, всех, погибших в петле,
чей развеян по свету мучительный прах,
чьи тревожные тени блуждают во мгле.
Это рана и ваша, молчавших в углу,
подносивших фитиль, чтобы порох поджечь,
подававших рукам аккуратным иглу,
позабывших, что есть и свободная речь.
Человечества рана. Не делайте вид,
что она затянулась. Поныне знобит
в лихорадке вчерашней, и рана кровит,
и ничто не забыто, никто не забыт.
Эта рана во мне, словно вечность, остра.
Даже там, за пределом, за линией злой,
буду я ощущать полыханье костра,
и от боли безмерной стонать под землёй.
ИЗ СОВРЕМЕННЫХ ЗАПИСОК
Опять флажки вдоль улиц на столбах –
опять какой-то праздник из Танаха.
Смешались даты – видимо, из страха,
и страхом воздух мартовский пропах.
А может, это было в ноябре,
когда Аман настроил Артаксеркса
нас погубить? Не оттого ли сердце
во мне дрожит, как ветка на дворе.
И мучит страх. Мы все сойдём с ума
среди безумцев, жаждущих бессмертья
на небесах. Вы праздникам не верьте –
уже близка зелёная чума.
На всех больных не напастись палат –
не безразмерен старый Беэр-Яков*.
Нет, мир людей совсем не одинаков,
хоть укрывай от темени до пят...
Звучат тревожно горны на горе –
набухли в горле нити сухожилий.
Мы жили все когда-то в мартобре,
мы все когда-то почему-то жили.
* Город, в котором размещена старейшая психиатрическая больница.
