Леонвиль утопает в красных акациях, в терцинах роз. Кончается лето, выскальзывает из сафьяновых гнезд, как шнурок из старинного фолианта. Полнолуние, я ем холодные сливы «Сомерсет» и такое ощущение, точно откусываю от страничек «Луна и грош».
— Хочешь сливу?
— Хочу.
— Начинается осень, давай навестим наше озерко.
— Согласен.
Дочитав последнюю страницу «Рембрандт и еврейство в его творчестве», я засыпаю. И снится мне ветер, несущий сорванный с дерева лист, который никак не опустится на землю.
Утром мы уезжаем на Север.
«Посмотри, это Голаны». — Говоришь ты. И я смотрю на прошитые трещинами скалы, на красный ракитник, на разомлевшие от хамсина серые валуны, на зелень, подхваченную ранней осенью. В заповеднике я пытаюсь отыскать свое отражение в висячем озерке и не нахожу его, и дышу Галилейской сосной, дышу глубоко, еще глубже и знаю, что никогда больше не буду дышать так спокойно, как в эти минуты. Ореховые островки меняются местами, делят озерко на воду и сушу, и вот уже откуда-то несется мятный вихрь и уносит нас, и возвращает обратно, и кружит, как заведенный, ломая хвойные стены верхней Галилеи.
В 1964 году в Кельне, Пауль Целан посещает музей Вальрафа-Рихарца. Там, точно притянутый магнитом, не в силах оторвать глаз, он долго стоит у автопортрета Рембрандта 1665 года. Выйдя из музея, он покупает открытки с репродукцией автопортрета, а в дневнике записывает: «Портрет Рембрандта… да, меня еще раз озвучили, я жил, да«.
В начале октября 1969 года Пауль Целан прилетает в Израиль. В Иерусалиме его ждет подруга юности Илана Шмуэли. Илана знакомит Пауля с Иерусалимом.
Два полюса белый и снежный
как нам быть без нас
Я теряю тебя во вратах милосердия
скажи, что Иерушалаим е с т ь
Скажи, что я белая страница
Что ты моя белизна
Я вслушиваюсь в твою молитву
Теряю тебя для тебя
Как если бы ты была
моей навсегда.
Скажи, что Иерушалаим е с т ь
Перевод Э. Пастернак
В Иерусалиме Целан читает свои стихи в доме Гершома Шолема. Он выступает в доме писателей в Тель-Авиве, читает стихи в Черновицком землячестве, а 17 октября — раньше запланированной даты — возвращается в Париж. Перед отъездом Илана просит его подарить ей какую-нибудь свою фотографию, и Пауль дает ей открытку с автопортретом Рембрандта, — сказав, что других изображений у него нет.
Рембрандт Ха́рменс ван Рейн. Автопортрет;1665г.
«Я смотрю на автопортрет Рембрандта (кёльнский): глаза и рот расширены мимолетностью, голова и отчасти плащ позлащены мимолетностью, ею изглоданы, ею вымечтаны; трость забрызгана двумя-тремя каплями той же субстанции», — записывает Целан в дневнике.
Позже он посвящает Рембрандту стихотворение:
В ночи золотой венец;
Песнь мерцает тебе, Рембрандт.
Отшлифованы линии
сонных звезд —
путь белого ледника.
Шарф на плече
в бронзе увяз,
чаша светом полна.
Свет накрывает стол
Шестнадцатый псалом.
Перевод Э. Пастернак
Шестнадцатый Псалом был самым любимым Псалмом царя Давида[1]. В шестнадцатом Псалме царь Давид говорит со своей Душой[2]. Целан не случайно выбрал 16-й Псалом: для него он был «озвучен».
Автопортрет Рембрандта трагичен. В том, как художник изобразил себя густо освещенным, смеющимся стариком, с кривой усмешкой выглядывающим из темного пространства, Целан увидел мимолетность земной жизни, ее зыбкость, точно выступающую из глубин аквариума. В этом эпизоде безмерного одиночества, Целан ясно разглядел то, что хотел подтвердить сам Рембрандт, перед этим создавший свой гениальный офорт «Аллегория», где одновременно похожая на аиста и на орла птица — возрождающийся из пепла феникс, душа художника. Только что означает этот непредсказуемый смех? Над кем, или над чем, смеется Рембрандт ван Рейн? Смех — это всегда ответ на открытие, или на потрясение, что иногда одно и тоже. Знавший любовь, богатство и славу, создавший на своих полотнах субстанцию золотой тьмы, напряжение света, некое «золотое сечение», сегодня разоренный, одинокий старик, сохранивший воспоминания о былой жизни, Рембрандт смеется над мимолетностью, над бренностью всего сущего. Плоть погибнет, говорит художник, а искусство будет существовать вечно.
Из Парижа Пауль посылает Илане письма и стихи. За две недели до самоубийства он пишет ей письмо, заканчивая его фразой:
«Не волнуйся, если писем от меня какое-то время не будет. Мои стихи, ты знаешь, в них все… Читай их, я это почувствую».
В ночь пасхального седера — с 19 на 20 апреля 1970 года — Илана Шмуэли почувствовала, что с ним что-то случилось. На следующий день она вылетела в Париж, где Жизель сказала ей: «Поль пропал».
«Что тебе подарить Жизель, дорогая, вот стих, который я писал, думая о тебе.
. Будет что- то после… полнится и доходит до губ.
. Из осколков расколотого бреда я встаю
. Гляжу как моя рука
. этот единственный очерчивает круг».
Из последнего письма Целана жене Жизель де л’Эстранж
Опадает Восточный платан. Ментальность осени удивительна. Блуждающие расцветки зеркальны, а в верхней Галилее они приобретают музыкальную тональность. Галиль эльон — высокая волна — галь оле — бутылочного цвета. В реке горного Иордана текут тысячи лет корней и крон, а «в памяти твоего сердца живут двенадцать камней Иорданских»[3].
Виноградная гроздь полнится родниковой водой, но еще немного и влага ее испарится, осядет на сверчковую ветвь. Воссев на холмах, во власти безмолвья, осень созерцает дневное солнце, листва опадает и забывается, как ночной сон. В светлом шатре айвовые запахи плодов, похожих на звезды… пока еще длится день.
Примечания:
[1] Из комментария «Мецудат Давид».
[2] Из комментария Раши.
[3] Э. Пастернак «Избранное».
Ариэль — 2021
Оригинал: https://z.berkovich-zametki.com/y2022/nomer1/espasternak/
