ПРОГУЛКА
Ночь спустилась, шум дороги приглушив,
Спит, дорог расправив ноги, Тель-Авив;
И, томленьем неземным томим,
Дремлет в небе Иерусалим;
Дверь откроешь на балкон и выйдешь в ночь,
И – в дыханье рощ лимонных: думы – прочь...
Плавен, ровен ход планеты в небесах:
Ни толчков, ни скрипов нету на осях,
Чётко выверен небесный механизм,
Лишь сиянье, чуть колеблясь, льется вниз.
Раз вдохнешь, другой – ясней, чем дважды два,
Что, как минимум, вселенная жива;
Облаков края раздвинешь у луны,
Окунёшься в омут дивной тишины.
Силуэт стены и крыши отстранив,
Заколышется, шурша вдали, прилив,
И – тихонько оттолкнувшись от перил,
Чуть зависнешь, опершись о пару крыл,
Поплывешь над огоньками не спеша,
Отдыхает за день смятая душа...
Сколько вилл, садов – не хило, знать, живет,
На песке сады раскинув, твой народ,
И вплетя огни надежды там, внизу,
Как жемчужины, в прибрежную косу.
Небоскребов частокол – огней салют,
Отдаваемый Эмпайру там и тут…
Вот уж ветер с моря щёку холодит –
Рамат-Гана, значит, щётка позади;
Плеск прибоя в ветре громче и ясней,
Пены кружево, как на террасе снег
Вдалеке. И, накренясь на правый бок,
Спящий город облетишь наискосок;
Разворот – и, набирая высоту,
Рассечешь прибоя пенную черту –
Взмах, другой – и уж огни уплыли прочь;
Впереди лишь мрак над морем, ветер, ночь...
АПОКРИФ
В том краю, где хлопочущий ветер скрипит на зубах
И пустыня рычит, словно свора голодных собак,
Ты играешь всю ночь в кошки-мышки с безносой в плаще,
Одряхлевший Давид, что запутался в старой праще.
Голиафов потомок с накачанной мышцей, смеясь,
Соскребает с груди своей моря соленого грязь.
Ты глядишь в эту морду – осклаблена наглая пасть –
Кроме чуда Господня не знаешь, на что уповать.
И выходишь в свой лес рукотворный, заполнивший склон,
Где ослиную челюсть когда-то оставил Шимшон,
И находишь тот спиленный ствол и разросшийся вяз,
Где ворота от Газы Шимшон водрузил, веселясь,
И пенек шестилучный, который из вяза торчит,
Укорачиваешь еще и выдалбливаешь свой щит,
И распутываешь пращу – упрощаешь ее конец,
И отыскиваешь в камнях припасенный когда-то свинец.
И к утру ты выходишь к врагу, не скрывая седин,
С молодым Голиафом сразиться один на один.
И пока он заносит свой меч, вспучив крепкую грудь,
Ты свинцовый голыш из пращи успеваешь метнуть.
И он падает вдруг, как на штык напоровшийся бык,
И ты видишь его прямо в небо упертый кадык
И звезду в шесть лучей, Голиафа пробившую лоб,
Не решаясь понять, что же все-таки произошло.
ВОТ-ВОТ
Неизбежный вышивая полумесяц,
Свет усталых европейских фонарей
Вслед за старым – новый минарет
На дареном застолбляет месте.
Мусульманская акула мечет
Крупную икру своих мечетей
По Европе, что в потере чести
Превзошла себя за прошлый век,
Смуглолицый, в куфии, потомок
Зигфридов, пообтрясая гонор
Ариев, хозяйничает в доме,
Впрыснув кровь Агари в холод Вен.
СИМБИОЗ
Подначек хор! Не голоси! Я не авгур.
Россию б надо поносить? Я – не могу.
Я к ней, как к мачехе, но не врагу.
Ее земля, ее язык живут во мне.
Ее народ убог, велик? – Вердикта нет.
Средь выживания тревог мне не знаком пока
Народ, что был бы своего достоин языка.
А от властей любых мастей, систем и вер,
Как от непрошеных гостей, сбегала вверх.
Вверх, на чердак, иль вниз, в подвал,
В пыль, кавардак... Но хлыст меня их не достал,
Не смял кулак. И здесь на выжженной земле,
Что нынче сад, рычи пантерой или млей,
Гляди назад. И хоть сопутствует война
Затее сей, нет выбора – есть лишь одна
Земля, где быть еврей обязан! Быть и сознавать:
Хозяин – он, А все, что душит испокон,
По-русски – гнать...
ХРУСТАЛЬ
За что люблю хрусталь? – за красоту,
За света прихотливую игру,
За то, что массовость невзрачную песчинок,
Их ординарность, заурядность, простоту,
Их робкий шорох, колкий, грустный хруст
Воображенье мастера и труд
Одолевают в хрупкой и лучистой
Звенящей, рассеченно-льдистой
И радужной игре со светом.
Так мусор слов, как свалка, за версту
Замылившая глаз, прессуется поэтом,
В хрусталь стиха преобразуясь вдруг.
ФАУСТИНА
Знаю, Господи, власти твоей нет предела –
Ну так дело благое одно соверши:
Ты мне дай Афродиты бессмертное тело
В обмен на бессмертье больной души.
АСФАЛЬТ
асфальт рассматривает небо
глазами луж,
которые вот-вот прикроет солнце.
сон или смерть – асфальт ослепнет.
и если сон –
то где-то в глубине
(где чернота, как негатива тушь),
хранится слепок
крыш опрокинутых и крон
бессонных крен и
мечта о снеге –
как предвестнике прозренья.
* * *
Шел снег – и темный зимний город
Был бел и тих. И странно примирен
С собой. Попрятавшимся в норы
Жильцам уж снился тридесятый сон.
В парадной пахло кошками и краской
От пыльной разогретой батареи.
Потемки. Слабый блеск и омут глаз, и
Дебри рук, и жадность губ на шее,
И тишина, в которой, точно гром,
Был звук внезапно вызванного лифта.
И сердце – вниз – авось не на втором
Со стуком сетчатая будет клеть открыта.
Второй... четвертый, пятый – унесло.
Там кто-то вышел, звякнула щеколда.
Ушел. И снова в тишине без слов...
Мрак прятал нас от глаз чужих и холода…
Потом на свежевыпавшем снегу
Наши следы – как напроказившие дети,
Сиротски-беззащитны. И у губ
Две новых складки не разгладит ветер.
