Не знаю откуда такая к степи
привязанность – здесь ведь Париж…
но каждой ковыли зашепчешь «прости»,
когда говоришь и молчишь.
Здесь веют такие же точно ветра, –
но разве что в радостном сне, –
и вроде такая же здесь трын-трава
при столь превосходном гумне.
Заборы отменные очень крепки,
и сырных недель – завались,
да только калитки никак не с руки –
хоть выстрели, хоть застрелись.
Снижается солнце, палят зеркала,
гудит расторопный манеж,
настроен приёмник, легенда пошла
на старый военный рубеж.
Ты помнишь, родимый,
как помню и я,
и грязи, и пыли маршрут.
За это здесь продана песня моя –
и жизнь за неё отберут.
