Когда бы не иллич или иной трофимыч,
о чём бы было всем два века вспоминать,
писать, читать, играть? А так – взлетел Горыныч
и обеспечил тем, что можно и жевать,
и пить и распевать и разливать повзводно
и в бочки, и туда, куда и не нальёшь
и выглядеть при том, как будто соприродно,
и так, что ни комар не засечёт, ни ёж.
И преуспел второй, за первым вслед прошедший,
да так кисель взбурлил, что стоны до сих пор
слышны в краях озёр и копей бесконечных, –
и снова всякий день на сцене слышен хор.
Десятки оперетт, тома воспоминаний
и публицистик рой! Писатель и хронист
при помощи пера взрывают порох ранний
и поздний, и любой – и прямиком в шорт-лист.
Бросать две сотни лет мы можем в накопитель
всё тех же книг и фиг вязанки вещих дров, –
и снова будет жив прекрасный удлинитель
всех былей и побед, и небылей, и снов.
И новые ряды внушительно не рады
всему и всем опять, и их не сосчитать
ни в очень жаркий день ни в день большой прохлады,
и снова пятью пять выходит двадцать пять.
То – кладезь! То – накат из океанских рябей
и вечный водопад, и вечное всё, что
ни пожелаешь сам себе в потоке хлябей.
Большое, как всегда, родное шапито!
За сим – да здрав-виват, превечное начало
и новый, мощный старт, и скорость хоть куда,
и новый общий сбор у прежнего причала,
и вечная при нём железная вода!
