Из мусора, из сора и раздора,
из всех противоречий на земле,
рождается изысканная свора,
и дрессировщик вновь кричит «Алле!»,
и публика неистовствует лихо,
как сути своры составная часть,
и громко в цирке не бывает тихо,
и клоун подтасовывает масть
и верховодит главным хороводом
в своём рифлёном, красном колпаке,
подстёгивая действо сильным словом
и жезлом в раззадоренной руке.
Оркестр дует в медь и в деревяшки,
контрольный залп из пушки гасит свет,
в разводах куполов и промокашки
ярятся оба слова – «да» и «нет».
Вдали Дали смеётся и рисует
своих изображений рококо,
и суд верховный ждёт и не взыскует,
чтоб всем казалось, как здесь всё легко.
Приходится мириться и с подсветкой,
и с клеткой, и с замками, и с ключом,
и с тем, что всё густое станет редким, –
а редкому густое нипочём.
И вот на круг выходят чудо-кони:
на белом – прокурор, с ним – приговор,
а в дальнем, обозначенном загоне
уже восходит пламенный костёр.
В нём всё плюс то, что только подгорело
и очень скоро полностью сгорит
за дело или даже против дела, –
ведь это цирк, и в нём живёт пиит.
