Обладая в большой степени физиогномическим тактом,
мы можем без азарта или с азартом
по рассеянным во времени деталям орнаментики,
способов постройки, письма и поэтики,
по датам политического и хозяйственного порядка
восстановить в некоторых случаях достаточно гладко
некоторые черты картин целых столетий
в немалом разнообразии их многолетий
и немалое из многого по подробностям языка
увидеть прочитанным и совсем не слегка,
а практически в большом соответствиии
со многим, что происходило там впоследствии.
Зачастую можем и по принципам математическим
восстановить события в их состоянии докритическом,
само собой разумеется, тематическом
и в немалой степени феноменологическом.
В основе приема лежит прафеномен
в идее своей вполне автономен,
действен во многих областях ботанических
и работоспособен в ветвях исторических.
Такой подход вполне открывает нашему взору проблему
во всей многообразности этой до конца непознанной темы
противоположности идеи судьбы и принципа причинности
в своей глубокой мирообразующей необходимости.
Кто вообще понимает, в какой мере можно называть
душу идеей существования, которой невозможно управлять,
тот почувствует, как родственна ей достоверность
судьбы и её жизнеобразующая безмерность.
Каждый высокоразвитый язык имеет ряд слов,
окруженных глубокой тайной своих основ:
судьба, рок, случай, предопределение,
герменевтика, имперсональность, соизмерение.
Ни одна гипотеза, ни одна наука
не может прикоснуться к тайне звука,
к тому, что мы чувствуем, когда углубимся
в смысл этих слов и там затаимся.
В них находится индукционный центр тяжести
картины мира в реалиях его самости.
Есть органической жизни логика,
в противоположность логике любого стоика.
Есть логика направления в противоположность
логике протяженности, где царит невозможность.
Никакой системник и подобный ему систематик
не знают, как к ней приступить сквозь цепь проблематик.
Они молчат о том, что кроется в словах: надежда, отчаяние,
счастье, преданность, упорство или раскаяние.
А думающие, что знание смысла жизни равнозначно предисцинации,
спутали пережитое с познаваемым в процессе детализации.
.
Причинность есть нечто рассудочное, законосообразное,
форма интеллектуального опыта целесообразная.
Судьба есть слово не поддающейся описанию достоверности
при любом варианте предполагаемой правомерности.
В идее судьбы открывается взыскание душой мира,
её желание света, возвышения, назначения и её лира,
и только поздний человек больших конгломераций
теряет её в суматохе механизированных простраций.
Причинность совпадает с понятием закона,
подобно стене, гармонирующей с концепцией дома.
Законы же основаны на причинности
вне назависимости от иногда кажущейся рутинности.
Но тот, кто в известные минуты своего существования
созерцает окружающий мир как живое призвание,
угадывает в ставшем процессе становления
моменты причинности и её движения,
которые для его времени как бы перестают быть загадкой,
достоверной судьбы предположительно сладкой,
и в результате смысл исторического аспекта мира.
приобретает значение единственного ориентира.
