Начнём с того, что страх продолжает
занимать ведущее место в своём протяжении,
его функции расширяются, и он это знает
даже при рацонализации своего движения.
Это происходит не без участия стыда,
принуждающего и направляющего,
и его бесчестье говорит своё «да»
позору внимающего и страдающего.
Со своей стороны стыд ставит заслоны
и борется с тем, с чем может бороться,
но потом отступает в другие зоны,
где ему помогать случившемуся неймётся.
Скрывать приходится страх с поражением
и даже безразличием, что иногда выручало
в сложных ситуациях с вынуждением
отступать как попало и куда попало.
Страх недоступен безразличию.
Тут бы воле дать о себе знать,
если она есть в наличии, –
но страх и её способен сковать.
Что же, в таком случае, остаётся
и как вырваться из объятий не вырываемого
того, что личностному не даётся
и что необъяснимо, и непостигаемо?
Если это есть страх сам по себе,
как внутримирно вызываемое чувство,
то имеет ли он определённость в своей судьбе,
и где именно спрятано его страховое искусство?
Предметность ли это, которую можно отчуждать?
Расположена ли она в беспределе?
Возможно ли её укрощать
профессионально и на самом деле?
А что если страх имманентен внутри нас, –
пусть и в дремлющем состоянии, –
и при определённых обстоятельствах здесь и сейчас
может понадобиться по причине незнания?
Связывая внутреннее с внешним в мире переживаний,
он предметен настолько, насколько принадлежит
каждому предметному описанию,
из которого этот мир состоит.
Страх, каким мы его ощущаем,
достаточно тесно связан с чувствительным
и никак до конца не осознаваем
в общем поле большом, умозрительном.
Эго-осторожность и эго-вовлечённость
это части нашего Я,
контактирующие со страхом через исконность,
как торжественность и лития.
Некоторые воспринимаются как рефлексии,
что отражается на общей позиции
и могут вызывать анорексию и дислексию
с нежелательной декомпозицией.
Формы страха стали действеннее,
если не сказать изощрённее,
да и в продуцировании их меньше бездействия
и больше искуса одухотворённого.
Можно говорить и о мотивации «заказа»
на страх как важного средства
воздействия в мире социальных связей
и их заказного противодейства, –
речь идёт о целях коммерческих,
где он стал своеобразным товаром
в шоу товароведческих,
где подаётся с холодным паром.
Животный страх и мистический,
как рудименты больших сантиментов,
зачастую сохранились практически
в целом ряде моментов.
Страху удалось перебраться из дикости
в мир почти современный
и стать как бы фактором некоей милости
в жизнедеятельности переменной.
Видение проблемы страха, заключающееся
в его влечении к пертурбации,
в перспективе представляется проявляющимся
на фоне подкорковой аффектации.
Доминирование всякого его элемента
носит характер субъективный и ситуативный,
так как реакция на его компоненты
зависит от наличия смелости креативной.
Преходящие страхи, как правило, не имеют
собственного механизма актуализации,
так как большею частию вызывающе тяготеют
к проникновению в гибридизацию.
Долгие годы уничижительного отношения
к страху во всех известных культурах
и замалчивание научного мнения
не прошли даром во многих структурах.
Сосредоточенные вокруг проблем,
постоянные страхи имеют особенности,
выраженные как страх перед «насовсем»
и проявляются, как недозволенности.
Можно в кратком заключении констатировать,
что понимание страха как царства чувств
и чувственных данных, может мутировать,
утверждая систему понятий его искусств.
Иногда человека от непроизвольного крика
в дальней дороге большой тревоги
даже посещают элементы тика
и сводит одну или даже все ноги,
оставляя, символы метафизического,
и возникают новые, сохраняющие
то, что осталось от критического
и прочего, многое допускающее.
Поэтому иногда в языке разоблачающем
мы видим модернизированные страхи новые,
которые позволяют многим понимающим
пребывать спокойными во времена суровые.
