Из цикла «Шальные рифмования»
Разум в состоянии обосновать себя
и прийти к своему началу, когда достигает всеобщности,
любя или не очень любя самого себя,
в зависимости от окружающей сложности.
Самообоснование разума тесно связано
с самообоснованием мыслящего индивида
как такового и основательно увязано
с основой и продолжением человековида.
Последний должен достичь всеобщности
во взаимодействии с «другим»
разумом по принциципу неотложности,
которым он неопределённо томим.
Однако это не всегда возможно,
поскольку всеобщность не допускает
присутствия «другого», даже если и осторожно
(но бывает что допускает).
Путь к любому решению при помощи концепции
обычно намечается и очищается
порой в совсем неожиданной проекции,
при которой он от балласта освобождается.
И вообще превращение текста в произведение
есть движение ко всеобщему,
в котором участвует другое движение,
ему равномощное или более мощное.
Со временем выясняется, что такое решение
возможно лишь в бесконечности
и в стремлении к горизонту движения,
недостижимому в этой вечности.
Анализ ситуации приводит к концепции
конечного разума и его свойства
не обосновывать себя в чужой рецепции,
в случае когда от этого зависит жизнеустройство.
Всякий мыслящий внутри себя сам
обязан чему-то невидимому «другому»,
разговаривая с собой по душам
вблизи или вдали от своего дома.
Есть два типа стратегий в отношении «другого».
Первый направлен на его устранение,
независимое от сложного или простого,
второй – исключительно на его сохранение.
Разнородность языковых каркасов
не отражается в онтологической относительности
даже при помощи эллипсоидных пассов
и при огромной к методу доверительности.
Но есть и второе направление рассуждений,
ведущее нас к вопросу об интеракционизме,
языковым играм, теории мнений,
впечатлений и популистского фатализма.
Блуждание по темам, вырастающим из «другого»
может производить ложное впечатление
из-за банального назначения прикладного,
и даже не мнения, но только прочтения.
Текст зачастую работает, как воронка,
когда идёт вопрошание-отвечание,
и каждая в нём шестерёнка
требует напряжённого к себе внимания.
Одновременно происходит взаимодействие
в небольших профессиональных пустотах
между текстами, где во время действия
идёт обогащение смысловых оборотов.
Тогда текст становится произведением,
втягивая в себя всё что угодно –
от множеств наличного или иного забвения
до подразумеваемого международно.
Разворачиваясь в большое произведение,
текст стремится к большой всеобщности,
обходя упомянутое выше забвение,
даже при наличии обозначенной сложности.
Но это стремление практически невозможно
без постоянного обращения к «другому»,
что по определению непреложно
так же, как и по условию даровому.
Концепт, к примеру, может уточняться,
а может становиться все менее определенным.
Иногда зримым может и образ статься,
а концепт становится ощущённым.
Высказанное допущение, однако, есть всегда,
и можно принять его, как факт эмпирический,
даже если оно подразумевается тогда,
когда ничего ещё не произошло физически.
Введение нашего психологического
инструментария в науку издревле гуманитарную,
судя по всему, расширило специфически
возможности объяснений на величину скалярную.
Использование подобной стратегии оправдано,
и она предоставляет собой инструмент
концептуализации, всеми доступными правдами
позволяющий устранить трансцендентный момент
«другого», но задает узкие рамки интерпретации
текста и практически устраняет
дистанцию между ним и его реляциями,
относящимися к автору так, как он их всегда понимает.
Это вовсе не означает, что стратегия порочна,
скорее следует обсуждать границы её применимости.
В научном исследовании она обнаруживается точно
и специально оговаривается в пределах терпимости.
Однако соблазн выдать причинное объяснение
за целостное представление всегда есть,
и хочется придать ему характер учения,
но за этим может последовать неотвратимая месть.
Именно это и имели в виду исследователи,
когда пытались решить «проблему демаркации»
и их продвинутые последователи,
так и не обнаружившие нигде сублимации.
Идеологические стратегии весьма эффективны
при прояснении собственных оснований
и дают индивиду ответ не пассивный
на вопрос о его месте в мире согласований.
Существуют и стратегии, альтернативные описанным,
которые называются «сократическими»,
предполагающие дистанцию между текстом написанным
и индивидом, создавшим его мнемонически.
Они, опять же, основаны на концепте «другого»,
и выявить это можно рациональной аргументацей,
и в этом нет ничего такого,
что мешало бы процессу реинтеграции,
ибо концепт имеет преимущественно
нормативный, а не объяснительный вид,
и его задача индивидуально могущественна
к схемам, к которым привык индивид.
Неприкосновенность всегда сохраняется,
и презумпция трансцендентности остается в силе:
в любом случае ничего не меняется
в ближайшем к нам по распределению мире.
Философская мотивация чаще всего исходит
из потребности самообоснования своего начала,
и это факультативно естественно, когда происходит
при участии прогрессивного потенциала.
Понятно, что всё это не постановка проблемы
или намек на большие возможности,
но только обозначение важной темы,
включающей все перспективные сложности.
