***
Да, скифы – мы! Да, азиаты – мы…
А. Блок
Из-под бровей глядящая едва,
гружённая тюками и возами,
угрюмая, товарная Москва
с раскосыми, с таджикскими глазами,
что на ходу глотает шаурму,
и пахнет жаром, жиром, тестом клейким,
что ни по платью и ни по уму
не встретит – город мой, салям алейкум.
Салям тебе, сшибающий деньгу
на вечном положеньи нелегальном.
Не тронь меня, я мимо пробегу
по переходам, площадям вокзальным.
Смотри, спешу - и тоже не домой.
Мы оба-два, безумные подобья,
с одной сумою и одной тюрьмой,
с одной Москвой, глядящей исподлобья.
ДЕНЬ ПОБЕДЫ
…медаль «За отвагу», а эта вот – за Сталинград…
Опять он достанет их молча, посмотрит и спрячет.
Он маршей не слышит, давно не спешит на парад.
Он едет на дачу.
Он взял туда плёнку – накрыть немудрёный парник,
и саженцы, вот они – груша, малина и вишня.
Он топит там печку, по- дедовски, так, как привык,
он в городе лишний.
На даче смородина, мягкий, барашковый лист.
Там тихо сегодня: кричи, а никто не ответит.
Там слышно, как пальцами гладит лады гармонист
в глухом сорок третьем…
Сжигают сушняк, пахнет дымом. Так пахла война,
а нынче Москва обрядилась, как лошадь в попоне…
Кругом лишь обман да подачки.
И снова весна.
И гарь на ладони.
М-8
В потоке нужно двигаться как все.
Вот полоса твоя. А вот чужая.
Вот мёртвый пёс на левой полосе.
Его, кто может, даже объезжает.
Обочина. Посадские леса,
и треск цикад, и жар от сонных сосен...
И этот пёс.
Глядит в мои глаза,
сжимая в челюстях кусок М-8.
И снова — щёлк дорожного ремня.
И в небе вьётся стайка белых змеек.
И та собака, что внутри меня,
всё понимает, не скулит.
Не смеет.
***
Над полем, по травам некошеным
случайный рассыпался звук:
то прошлое сделалось крошечным
и выскользнуло
из рук.
И как мне теперь отыскать его
средь мёртвых, колючих стеблей…
А путь за околицей – скатертью,
ложится, белей и белей.
Там ходят иваны, непомнящи,
менять на злосчастье уют:
не просят иваны о помощи,
и сами её не дают.
там правда твоя – в одиночестве,
там звякают десять монет,
и быть человеком не хочется –
да выхода, кажется, нет.
***
Вот и снова канун. Время ставить тире.
Пара дней, и проснёмся уже в сентябре,
он предсказан, но слишком внезапен.
Он не вовремя, впрочем, как все сентябри.
Твой сосед по площадке молчал и хандрил,
а потом не заметил, как запил.
Может, просто совпало. Качается хмарь.
Гаснет шар золотой, отцветает фонарь,
ядовито- лиловые астры
пахнут школой и кладбищем. Морось в окне.
И порывы твои излечимы вполне
и похожи на приступы астмы,
и становится утренний воздух шершав.
Ты вдыхаешь и чувствуешь, кутаясь в шарф,
что грядёт полоса нулевая.
Время ставить тире. Время тронуть стоп-кран.
Время медлить.
Сосед допивает стакан,
и другой
наливает.
***
M.
…то скрежет, то гомон, то шелест колёсный,
вокзалы, авралы, билеты на входе…
Одних провожаешь легко и бесслёзно,
как выдох, как вечер, как лёд в половодье.
Но ветреным днём уезжают другие,
и кажется – вы уезжаете вместе…
И следом за ними проходишь круги их,
и крестишь их спины,
и крестишь, и крестишь…
ПЕРВОЕ И ЕДИНСТВЕННОЕ НЕОТПРАВЛЕННОЕ ПИСЬМО К ***
Пути между нами –
размыло и размело.
Не выпало так,
чтоб навстречу тебе – бегом …
Я изо дня в день
вспоминаю твоё тепло,
а, если быть честной –
выдумываю его.
Когда уходил -
оглянулся?..
махнул рукой?..
Как будто в пелёнку,
закутаюсь в старый плед…
…Ты знаешь…
мой первый ушёл,
и ушёл – другой,
и все остальные –
ушли, за тобою вслед.
Но проще простого -
тебя отыскать
во мне
по пряди каштановой,
тонкой верхней губе…
И дерзкое
переплетенье твоих корней –
мой вечный повод
для ненависти к себе,
мой камень за пазухой,
и на него – коса.
А время уходит –
унылый, чужой старик…
Я знаю одно: ты уже
не вернёшься сам.
Я выросла, папа.
Февраль на дворе
стоит.
ВОСПОМИНАНИЕ
затерянный на дне
с каких-то давних пор,
из прошлого, из тьмы,
на части разделённой –
вдруг позовёт тебя
забытый разговор,
и ты почувствуешь,
легко и удивлённо,
как, вынырнув на свет
из донного песка,
где в водорослях спит
тоски замшелый камень,
неслышно проплывут
три золотых малька
и краешка души
коснутся плавниками...
