* * *
Ушёл октябрь.
Метелям в изголовье
Кленовые опали письмена.
Лечилась от любви другой любовью,
И всё — больна...
И всё — больна.
Как сердцу от надежды отрешиться —
Жестокой,
неоправданной,
хмельной?
Но поздно уж...
Зима в окно стучится,
И слуги её посланы за мной!
О, пусть Зимы бесстрастные метели
Из памяти повыметут слова —
Слова, что словно листья облетели.
Входи, Зима, верши свои права,
Белёные тоской шальные пряди
Моих волос пусть с плачем заплетут
И выложат венцом...
Но, Бога ради,
Поймай тот лист последний на лету,
Запороши, закуй его в железы,
Чтоб тёплых слёз в душе не бередил,
Не пробуждал терзаний бесполезных,
Чтоб не кружил...
Чтоб не кружил...
РОЖДЕСТВО
Стеклянные леса...
Стеклянные метели...
Стеклянный перезвон по всей Руси...
Как хочется, чтоб окна запотели,
Душа согрелась — Господи, спаси!
Как хочется свечи, чтоб озаряла
Лишь круг друзей. А дальше — ничего.
Душа не хочет большего. Устала
От вечного исканья своего.
Ей млеть и плыть, прислушиваясь к тонам
Знакомых голосов, знакомого тепла.
Не трогайте её. Душа сегодня дома,
Где, может быть, с рожденья не была.
Стеклянные леса...
Стеклянные метели...
Стеклянный перезвон по всей Руси...
Ну вот уже и окна запотели.
Согрелись души — Господи, спаси!
* * *
Свеча — к свече!
И вот уж вместе тают,
Горячим воском чувств оплетены.
Попробуй разлепить, не ощущая
Подспудной неосознанной вины.
ЛИКИ
Друзьям
Лики земные и лики небесные —
Свет нескончаемый...
Не оборвать бы судьбою безвестною
Миг ваш нечаянный!
Дать догореть вам кострами великими,
Искрами шалыми!
Лики мои, как вам трудно быть ликами,
Лицами — мало вам.
Как я люблю вас, лелея и мучая,
Ваша — не с вами я.
Вскинусь однажды нездешнею тучею,
Истовым пламенем!
Вспышка. И — нет.
Только пепел порхающий,
Пепел забвения...
Чистый клавир,
И Создатель рыдающий —
От упоения.
ЛИТКРУЖОК
Когда студёным зимним кругом
Очерчен каждый куст и кров,
Ещё нужнее мы друг другу
И греет стих теплее дров.
Ещё верней рукопожатья,
Улыбки шире, звонче речь,
Когда, поэзии собратья,
Мы топим дружбы чудо-печь.
Кипят в горниле наши строки,
Души неспешная руда...
И к нам погреть с мороза щёки
Заходят музы иногда.
* * *
Ю. Кузнецову
Ты с Богом говоришь... А я — с тобой.
Но нам двоим, увы, не отвечают.
Пока ведёшь с собой неравный бой,
Давай тебе рубашку постираю...
И хлеба принесу, и молока.
А если, утомившись, ты задремлешь,
Укрою облаком, спустив его на землю.
Ведь разве не за этим облака?
Склонюсь на миг, прислушаюсь к дыханью
Пред тем, как плотно двери притворить,
И только тут моя пора настанет
С Всевышним о тебе поговорить.
* * *
Сквозь боль и стыд ведём мы к Человеку
себя, от безнадёжности рыча...
Как терпелива Божия свеча!
И как щедра... А мы? От века к веку
любой из нас, дивясь тому, растит
всё то же оголтелое потомство...
О, Человек, тебе лишь предстоит
с самим собою позднее знакомство!
ГЕОРГИН
Мне было пять как будто в том году,
Когда со мной случилась эта шалость...
Влюбившись в георгин в чужом саду,
Его сорвать я долго не решалась...
Я на него глядела не дыша
Через проём некрашеных штакетин,
И открывалась для любви душа,
Для самой первой из её отметин.
Я, засыпая, думала о нём,
И он мне снился, стройный и прекрасный,
И полыхал отчаянным огнём
Его атласный венчик буро-красный!
Я обмирала в страхе, как он там?
Когда в окно ломился ливень спорый,
И мчалась через клумбы по цветам
К заветному соседскому забору.
Но всякому терпенью есть свой срок...
И я меж планок руку протянула,
И вздрогнул тонкий влажный стебелёк!
А может, стылой замятью пахнуло?
Но он напрягся, в страхе замерев...
Я вижу, милый, вижу и доныне,
Как гордый пышный венчик, отлетев,
Лежал ничком на жёлтой вязкой глине,
И плакала я, глядя сквозь забор,
И левой правую воровку-руку била!
Я всё так ясно вижу до сих пор,
Я ничего, мой милый, не забыла...
А ты мне жарко шепчешь: «Укради!
Возьми меня!» — и руку мне целуешь,
Ту, что несла тогда я впереди,
Брезгливо отстраняя, как чужую.
Пошёл мне впрок, как видно, тот урок.
Неправда, что с любовью нету сладу!
Ты для меня — желаннейший цветок,
Но за чужой, высокою оградой.
* * *
О чувства мои —
огненные джинны!
Легко ли вам под пробкой смоляной
Штормами огранённого кувшина,
Влекомого беспутною волной?
О чём вы грезите, слепые и глухие,
Самих себя — поэты и рабы,
Заложники унынья и стихии?
И в вас — судьба...
Но что вам до судьбы?
ПОСЛЕДНИЙ СОКОЛ
В. Т.
Здравствуй, Финист — смуглый сокол,
Голубая бровь.
У моих пресветлых окон
Не твоя ли кровь?
Не твои ли перья носит
По ветру с утра?
Не тебя ль охотник бросил
Посреди двора
Серым галкам на потеху,
Псам — на злую рознь?
Разнесли по белу снегу
Соколину кость...
Ах, доколе ж — на коленях
Долг, любовь и честь?
Соколов моих всё мене,
Воронов — не счесть.
Полдень минул. Вечер канул.
Ночь-полночь — темна.
Чу, летит.
И снова грянул
Выстрел у окна.
* * *
Чёрным углем рисую по просини,
В первый раз никуда не спеша,
У меня, как у дерева к осени,
Обнажилась, притихла душа...
За багряною вспышкой отчаянья,
За дождями, секущими тлен,
Навалилось снегами молчание
Отрезвляющих перемен.
И метелям уже предназначено,
Отпевая, кого-то воспеть...
Как же так? Всё ещё только начато,
А уже ничего не успеть?!.
* * *
Голубая деревня подлунная
Запечатана белым крестом.
Никого. Лишь позёмка безумная
Мчит по насту в разгуле пустом.
Стукнешь в дверь — разве что-то послышится?
Да и кто здесь ночлег посулит?
Тишина. Только облако движется...
Тишина. Только сердце болит.
И всё видится, чудится, кажется,
Что и здесь, где лишь тлен да луна,
Всё ещё чья-то воля куражится,
И за гробом не ведая сна.
* * *
О, Русь казнимая, как больно
тебя ввергать из мглы во мглу.
Слепец твой, слепотой довольный,
и Зрячий — принципов невольник,
и твой исконный Равнодушный —
в свободу шествуют послушно,
как прежде с песней в кабалу…
* * *
Пили, пьём… Уж скоро будет некому.
Били, бьём… А пуще — по душе!
Ор, застольный, пьяный, — тот же реквием.
Голову поднимем: «Что, уже?»
Здесь любой второй знавался с Каином,
всяк Иуде руку подаёт!
Сын мой, горемыка неприкаянный,
кого любит, так больнее бьёт!
Много дива здесь, да мало хлебушка…
А прикормят, так вдвойне — взашей!
Глянь в глаза, бесцветные, как небушко,
мучеников наших, алкашей!
Кормим мы собою пашню русскую
досыта. А сеять не спешим.
Выбираем всё тропинку узкую,
чтоб не так заметно, как грешим…
Пили, пьём… Уж скоро будет некому!
Тесно раю в русском шалаше.
Ор, застольный, пьяный, — русский реквием,
вечный, по обманутой душе…
* * *
Измельчали шары золотые
на плетнях, на заборах России…
Измельчали, пропились умы
до тюрьмы, до бродяжьей сумы…
А кому довелось уберечь
ум — душа оказалась не к месту!
Замесить, что ли, сызнова тесто
и непорченых, новых, напечь?!
ТРИ ВЗГЛЯДА
Когда сожмёт усталостью виски
И долгий день мои надломит плечи,
Я отпущу всё лишнее с руки
И окунусь в семейный добрый вечер.
Лишь он наступит, и, восславив дом,
Три пары глаз созвездием вечерним
Взойдут и засияют над столом,
Три взгляда — мужа, сына и дочерний.
ДВЕ ПРАВДЫ
Хранятся и в беспечном красном лете
осенние приметы про запас…
Две правды уживаются на свете:
та, что за нас, и та, что против нас.
Но ту, что против нас —
зовём мы ложью,
пока однажды просветленья час,
вдруг шаткий мир перевернув безбожно,
не убедит в обратном нас.
* * *
Душа моя устала.
На пути
она немало посохов сменила.
Ведь что есть тело,
как не посох,
на который
незримо опирается душа?
ЗАКЛАД
Я душу променяла на свободу.
И на свободе взяв приличный куш,
Сегодня за душой своей вернулась.
Но этой ночью умер ростовщик.
ДВА ОМУТА
Река судьбы немыслимо жестока.
Не сила ли моя тому виной,
что с быстрины, как очи с поволокой,
два омута всегда следят за мной?
Какой окликнет, зазовёт, заманит?
Тот, что пьянит неправедным вином,
иль тот, что долгом истовым затянет
на то же дно?..
* * *
Перед кем ты, моя воля,
встала на колени?
Перед горькой русской долей —
Божьим повеленьем?
Пред позорной тяжкой плетью
на краю могилы?
Пред бесславьем?
Пред бессмертьем?
Перед лютой силой?
Перед страхом, что бряцает
в тёмных коридорах?..
Нет — пред ясными венцами
на святых соборах
да пред вещим русским словом,
что души отрада...
И зачем тебе иного
ничего не надо?
* * *
Перегоны, перегоны…
Вся Россия — по вагонам,
ищет, рыщет лучшей доли,
той, что с чистого листа!
И летит, пуржит над полем
зябкой дрожью, сладкой болью,
над заснеженным привольем
вьюги белая фата…
От границы до границы
диким зверем, вольной птицей
от виска и до виска —
Русь по имени Тоска…
Вся лишь сон, лишь ожиданье,
перестук и колыханье,
вся — великое прощанье,
вечный вой через века —
Русь по имени Тоска…
Едут синие студентки,
растопыривши коленки,
ветераны в галифе,
потаскушка из кафе,
дьяк, солдатик с фингалом
в горьких думах о былом,
алкаши с мешком бутылок…
Красный выбритый затылок,
перстень и в кармане — ствол…
Две старушки носом в пол,
мальчик с «твиксом», пёс в пальто,
лопоух с открытым ртом.
Там — в картишки, там — поют,
вьюгу замуж выдают!
И летит, мычит во тьме
дизель, с мордой в бахроме…
Эк, заплакало, завыло…
И баюкать, что постыло,
а что по сердцу, — камчой!
И в веригах, со свечой,
знай, молиться, знай, виниться
и носить потом в тряпице
горстку пепла и песка —
Русь по имени Тоска…
Перегоны, перегоны…
Люкс вагоны, вдрызг вагоны.
Сонный чмок, ворчанье, стоны…
Все — младенчики с иконы!
Не дай Бог будить...
Бог того суди!
СУДЬБА
Судьба — всегда колесованье,
даже счастливая судьба —
за светлый миг души закланье.
Душа, сомлевшая, слаба.
* * *
Посеребрило инеем порог,
осиротели поле и лесок
без солнышка, без Божия огня.
Река во льду, трава во льду. В сенях
замёрзла бочка — треснула, поди?
И только сердце тёплое в груди.
* * *
И — вот оно!
Раскинув руки,
душа босая на мыски
встаёт: «Так вот за что все муки?!»
И прямо — в счастье из тоски.
* * *
Как радостно двум птицам в вышине
Крылом крыла простёртого касаться!
Когда бы так и нам — тебе и мне
Над крышами и судьбами подняться.
Когда б и нам... Но ведь и нам дано!
Когда тянусь к тебе, глаза зажмурив,
Неужто пару крыльев за спиной
Моей не треплет чувственная буря?
А ты, когда в лицо моё глядишь
И прядь с виска летучую сдуваешь,
Неужто в этот миг ты не летишь
И обо всём земном не забываешь?
ЗАПОВЕДНИК СЧАСТЬЯ
В заповеднике счастья скрипят половицы.
Кто-то чистит плиту,
кто-то дышит в стекло.
Строгий Рерих с портрета на ласки косится.
Всё прошло.
Всё прошло.
Всё прошло...
В заповеднике счастья заморские рыбки
Корм берут,
словно Божии птицы,
с руки.
Дом прозрачен,
и наши святые ошибки
Видят звёзды и раннего утра лучи.
В заповеднике счастья,
на шатком диване, —
Наши тени, обнявшись —
крыло на крыло...
Здесь никто никогда никого не обманет.
Всё прошло.
Всё прошло.
Всё прошло...
* * *
Упёршись грудью в тёплый ветер,
Превозмогая рыхлый снег,
Одна, как пестик на планете,
Приму любовь.
Одна — за всех!
И вы, что и во сне спешите,
Ломая разум, чувства, речь...
За вашей долей приходите!
Я обязуюсь уберечь!
* * *
Когда пронзают зеркало воды
кувшинок маковки…
и женщина нагая
свои одежды бережно слагает,
сама своей пугаясь наготы —
гляжу и всею кожей ощущаю:
опасность бродит подле красоты.
Меж благом и грехом нет чёткой грани,
а если есть, то это — Страсть сама.
Она нас стрелами добра и зла тиранит:
И свет, и жизнь — она!
Она же — смерть и тьма.
* * *
Когда, угомонившись, быт
в подушки сонные заляжет,
мой стих, что к полночи сердит,
лицо надменное покажет.
Но я ему велю уйти!
И он меж детских двух кроваток,
юродиво-чудаковатый,
беспутный, не найдёт пути.
Присядет, зло с добром тасуя,
дымы нездешние куря...
И душу вновь ему снесу я,
Взамен полушки не беря.
* * *
Спасибо, Господи,
за ласку, за привет
земного ангела, что послан был Тобою,
чтобы вернуть ослепшей Божий свет,
даруй ему — за щедрость — зим и лет,
исполненных счастливою судьбою.
Храни его от всех мирских невзгод,
от боли,
от тоски
и от бессилья.
Он исчерпал все муки наперёд
меж слабых нас,
а всё не устаёт
нести Тобой дарованные крылья.
