РУССКИЙ
1
Мне вовсе не нужно полмира.
Мне хватит округи привычной:
От Пскова преславного до
Совсем не случайной Находки.
Легко мне, просторно и вольно
Средь трёх океанов великих,
Один из которых — Небесный.
2
Три дела я сделал сегодня шутя:
Росою умыл дорогое дитя;
Приладил крылечко узорное к дому;
Дал вволю водицы дубку молодому.
Осталось мне сделать четвёртое дело:
Придумать слова, чтобы песня взлетела!
* * *
Не половина ли... не моего ли
Пути земного за плечами, а
Всё чаще снится: я ещё без роли,
Я в мир людей ещё вошёл едва,
И мне ещё неведомы тревоги,
Трагедии, победы и любовь,
И ждут меня, маня, пути-дороги,
И светел свет, а мир — сплошная новь.
И память судная ещё не ходит следом,
И совесть не велит держать ответ...
И столько жизни меж землёй и небом!
И нет ещё на свете смерти, нет...
РУКИ МАТЕРИ
Как две усталые надежды,
Как две надежды дорогие,
Лежат родные, дорогие,
Навек утратившие нежность,
Былую нежность... Невесомо
Висит в ночи свечное пламя...
Они спокойны, точно совесть,
Соединённая с делами.
И ты горячею рукою
Не рук её сейчас коснулся,
Но — сна, но — полного покоя,
Который странно затянулся...
МАЛЬЧИК
Смотрел сурово на родник в упор:
Там, подо льдом, упруго жизнь текла,
И бесконечен был её напор,
Вздымающий немые зеркала...
И было глухо от сплошных снегов,
И всё позёмка путалась в ногах,
И уносилась, рассыпаясь в прах,
Вдоль зимних примирённых берегов.
И мир молчал, молчал со всех сторон,
А он, свидетель первых похорон,
Стоял, стоял над родником, суров,
Меж двух ему открывшихся миров.
* * *
Откуда ты взялась, строка?
Или тебя случайно ветер
На облаках ночных приметил
И вот принёс издалека?
Или с рябины, может быть
(Её дождём к окну пригнуло),
Ты чистой каплей соскользнула
На чистый лист моей судьбы?
Не знаю. Но вчера, слегка
Смущённый радостью нечастой,
За криком удали горластой
Услышал я тебя, строка.
* * *
И хлеба, и зрелищ, и воли... А дальше?..
А дальше — небесная сфера.
А звёздная сфера, как вера, без фальши.
Она — это высшая мера.
Хватает и воли, и зрелищ, и хлеба,
В достатке и всякого знанья.
Так мало в душе бесконечного неба!
Заветного мало старанья!
Блуждают, теряясь, какие-то токи.
Высокого нет напряженья.
Неужто забыты былого уроки?
Забывшего ждёт пораженье.
Вращается медленно звёздная сфера,
Вращается нощно и денно...
Не требует времени высшая мера:
Она, эта мера, мгновенна.
НА ЗВОННИЦЕ
Евг. Блажеевскому
Смотря на то, как мчится мимо снег,
Как ветер било потемнелое колышет,
Плечом к стене припав, какие звоны слышит
Зовущий к совести высотный человек?
Какие виды видятся ему —
Земным смущая ли, небесным ли прельщая, —
Пока он смотрит в снеговую муть,
Пропахшую и холодом, и щами?
Чуть скособочен старенький треух,
Тесёмка пляшет, вьётся чёрной змейкой...
Да, слава Богу, греет душу дух,
А тело... согревает телогрейка.
Спокоен он, как некий древний грек
Из книжки подзабытой, старой, школьной,
И сам поуспокоишься невольно,
Смотря на то, как мчится мимо снег...
* * *
Блаженны нищие духом...
(Матф. 5:3)
Над сном летела медленная птица,
А может, не она, а тень её.
Туман волокся, начинал клубиться
И обволок вконец моё жильё.
Я обернулся. Я слова услышал
На тайном, но понятном языке.
Я обернулся. Но посланец вышел.
И лёгкий звон пронёсся вдалеке.
«Отважным будь. Они отважны были.
И щедрым будь». И помню я ещё:
«Они на свете не напрасно жили.
Под общий крест подставь своё плечо».
Туман упал. И я увидел выси
И широту бесчисленных светил.
И понял я тщету пытливых чисел,
И нищету как радость ощутил.
* * *
Евг. Трунову
Из Москвы уезжая в Россию
На исходе осенней поры,
Не поддался зелёному змию
И соблазну дорожной игры.
Широко у вагона окошко!
И дорога — железна, пряма!..
Только б денег побольше немножко,
И немножко побольше ума,
Чтоб талант не зарыть, поспешая,
В чернозём лебедянский, и чтоб...
А луна-то какая большая!
А какой пробирает озноб!
И шумит набегающий с Дона
Ветерок, оттенённый дождём,
И мерцает огромной иконой
Уплывающий в ночь окоём...
ЗАБЫТЫЙ КУЗНЕЦ
И не с кем теперь вот рядиться,
И больше не дышат меха...
Проснёшься под крик петуха...
Всё лица, всё лица, всё лица:
Мария, Никита, Милица...
Ушли под покровы травы.
И нас не окликнут, увы!
Ветвится бессрочная дума:
Ободья давно не в ходу;
Коней не ведут в поводу;
Все стали, как совы, угрюмы;
И кум не гостюет у кума;
И Божий не ведают страх;
Всё вышло, пожалуй что, ах!
Ушли под покровы травы.
И нас не окликнут, увы!
* * *
Старый дом под крышей новой,
Устоялый дом дубовый.
В доме — новый человек.
За калиткой — новый век.
Что ему житьё былое —
Горевое, удалое,
Райское и со грехом —
В долгом времени лихом?
Что ему вот эти дали?
В них трудились, погибали
И лелеяли мечты
Под приглядом высоты.
Что ему до песен давних?
Он тайком прикроет ставни,
Чтобы новый человек
Не расслышал прошлый век.
Старый дом под новой крышей
Малость крышею возвышен;
И жилец, копая грядки,
Припевает: «Всё в порядке...»
НА ОТШИБЕ
(Рассказ соседа)
Обступают новые дома
Наши стародавние жилища,
Не дома, а чудо-терема, —
Для наивных глаз какая пища!
Загляделась и моя кума…
Даже рот красивый приоткрыла…
Ах, кума!
Гляди, вокруг зима!
Белизна и синь…
Светло и стыло…
А её весёлый крепкий муж
Теребит перчаткою усищи…
И хрустит ледком туманных луж,
И в ответ синицам что-то свищет…
Дорогие, славные мои!
Мы душою родственного склада:
Наше счастье — это соловьи
В глубине освоенного сада.
А печаль…
Она у нас проста:
Власть в полях берущие кладбища
Да полёт кленового листа
Над гурьбою ребятишек нищих.
А дома, большие терема…
В них витает воздух побережий.
Ну, а нам прибавь, Господь, ума,
Чтобы мы заглядывались реже.
* * *
Народ живёт, народу дышится.
Заглох завод; полынь колышется;
Цветут сурепка, донник, мак.
Народ живёт, народу можется.
Народ живёт и не тревожится,
Когда гудит кромешный мрак.
А кто уходит... тот уходит —
Неспешно, медленно — туда,
Где только ветер колобродит
И верховодит лебеда.
Народ живёт; народ надеется,
Что всё рассеется, развеется
И посветлеет неба край.
И приоткроет двери рай...
* * *
Мы такой заложили вираж
На глазах у всемирного люда!..
Это — что?.. Наша общая блажь?
Или бойкий вожатый — иуда?
Или к Правде пути не прямы,
И назначено высшею волей
Нам отведать беспамятной тьмы,
Но своей не лишиться юдоли?..
РАНЕНЫЙ
Среди душного поля в колючей пшенице
Сила крови моей оставляет меня…
Вижу — чёрная птица, молчащая птица
Так упорно, упорно над полем кружится,
Словно быль древнерусская, горькая снится.
Слышу топот копыт, слышу ржанье коня…
Но открыл я глаза — только чёрное солнце…
И дохнули в лицо неземные края!
Неземные края, неземные высоты…
И один на один с ними совесть моя…
МИННОЕ ПОЛЕ
Глаза устанут на него смотреть
Прозрачной ночью перед новым боем.
Раскинувшись, там затаилась смерть,
И чёрный гром, и пламя адских болей.
Но ты сапёр; и первому ползти
Тебе — туда, на гибельное поле,
Чтобы открыть товарищам пути,
Открыть пути народной, гневной воле,
И на знобящем доказать краю
Всё уваженье к близким и Отчизне.
И, может быть, дополнит жизнь твою
То поле смерти, а отныне — жизни.
* * *
А жить-то становится проще:
Нет совести — нет и печалей,
Нет горькой осиновой рощи,
Нет этих пронзительных далей.
К чему нам скворцы и скворешни?
Зачем нам пустынная нива
И воспоминанья о прежнем —
Высоком и горделивом?
А сонмища звёзд — для бессонных.
А Родина... Что с неё проку?
Найти бы местечко под солнцем
И лёгкую — в бездну — дорогу.
* * *
Затаясь... наддавая... спеша...
Вековует на свете Россия.
Мира, что ли, Большая душа?
Гуляй-поле? Ребёнок? Мессия?
НОЧНОЕ ОКНО
Мне казалось, за ним обитает огромное счастье:
Необычные люди, особенный лад...
И живущие там не пугаются смерти и власти,
А, усевшись за стол, о любви говорят.
И одеты изысканно: в духе дворянской культуры.
А на стенах — картины, к багету — багет.
На портретах, конечно, не Марьи, не Клавы, не Шуры:
Этот — граф, этот — князь, ну а этот — поэт...
Как хозяйка мила! Угощает вишнёвым вареньем —
И детей, и гостей, улыбаясь «своим».
Завершается ужин прелестнейшим стихотвореньем
О влюблённых, уехавших в Ниццу и Рим.
А потом — разговоры: о добром, о нежном, о милом.
И беззлобные шутки, и сдержанный смех...
Я смотрел на окно —
и весь мир мне казался постылым.
Там, в окне, было счастье, а я был несчастнее всех.
Но погасло окно — только форточка хлопнула глухо.
Старый вяз под окном одиноко поник.
А на утро из дома шагнула седая старуха,
А за нею — угрюмый небритый старик.
* * *
Вглядываясь в каменные дали,
В дали рукотворные, о чём
Думаешь? О прошлом дне? Едва ли.
Он ещё маячит за плечом.
О грядущем дне? Возможно. Но ведь
Мы о нём не знаем ни шиша.
Он ещё не отразился в слове:
Он не воплотился, как душа.
А, сдаётся мне, ты просто видишь
Ладный дом на снежном берегу.
Дверь откроешь, за калитку выйдешь…
Хочешь? Дальше рассказать могу.
Впрочем, будет мой рассказ неточен,
В каждой жизни тонкости свои:
Этот любит дни, а этот — ночи,
Этот — поле, этот — колеи…
Дорогой мой, славный сельский житель!
Ты за виды трудные прости.
Как и встарь, проста твоя обитель,
И просторы, как и встарь, просты.
* * *
Зима закончилась вчера.
Такие вот дела.
Пора, в поля идти пора —
На запахи тепла,
И на трезвон небесных птах,
И на призыв воды.
Какая даль! Какой размах
Светлейшей высоты!
И вспоминаются слова,
Забытые зимой:
Скворец, черёмуха, трава,
Пчела, ополье, зной…
Когда-нибудь
То ли утром седым,
То ли вечером ясным
Стану я молодым
И надеждам подвластным.
Буду чутким, как лист
Придорожной осины.
Буду чутким, как свист,
Свист ночной, соловьиный.
Буду щедро любить.
Буду в слове светиться.
Буду думы копить
И молчанью учиться.
Буду жить, не боясь
Тьмы надмирной. И буду
Терпеливо ждать час
Приобщения к чуду.
* * *
Ещё чуть-чуть — и небо станет шире,
И вновь корнями шевельнёт трава,
Ещё чуть-чуть — и станет ладно в мире,
И потемнеют зимние слова.
Ещё чуть-чуть — и радости прибудет,
И отстучит искристая капель,
Как телеграф о долгожданном чуде,
А чудо называется — апрель.
И горечь дней припрячем в долгий ящик,
И канет в Лету суета, а суть...
Любимая, до жизни настоящей —
Ещё чуть-чуть, ещё чуть-чуть...
* * *
Было бы время, а место найдётся
Слову — и делом оно отзовётся.
Было бы время, а сердце всегда-то
В слове увидит великого брата,
Долюшку-долю увидит воочью,
А не возню и шумиху сорочью.
Было бы время, а дух-то взыграет —
Тот, что сегодня в груди замирает,
Тот, что похож на крапивное семя.
Было бы время,
было бы время...
