* * *
Покуда мир, как рот, открыт,
он шкуру будет греть,
и жизнь двугорбая сгорит,
не может не сгореть.
И кто её успеет спрясть
судьбы веретеном,
уснёт накормленный, светясь
верблюжьим тёплым сном.
* * *
День, как драгоценная находка,
как кристалл, сияющая глыба,
радости забытая походка,
пойманная будущего рыба,
золото накопленное тратишь
на окаменелое: веранда,
сорванным плодом алеет мячик,
панцирь прячет тёмный жар каштана…
Так таит придуманное память,
так у наших ног уходит в море
замшевая пасмурная свая,
вымокшее дерево глухое.
* * *
Я жила напротив дома
капитана Иванова
и холодной, как апрель,
Ивановой Габриэль.
Я жила напротив церквы,
где венчался Пётр Первый,
и её колокола
зазывали в синема.
И на улице Литейной,
и на улице Смертельной.
А теперь, мой дорогой,
я живу вниз головой.
Я на улице Высокой,
ты на улице Жестокой
и на улице Мясной,
хочешь быть со мной?
* * *
На Пятницкой, дом пять,
в пяти минутах от
того, чтобы обнять
Садовнический мост.
Как быстро под мостом
скрывается буксир.
Спроси меня о том,
о чём уже спросил.
Но в окнах мокрый снег,
и вот уже плывёт
идущий человек
в телесный угол тот.
* * *
Ой ты, горе воробьёво,
высоко и горько,
на душе тепло и клёво,
на газете трёхрублёвой
луковая корка.
Ой вы, сани мои, сани,
развалюхи-доски
с кучерявыми носами,
что картошины, с глазами,
досыта и жёстко.
* * *
Крым-трава запомнит лето
в продырявленном плаще,
скошен краешек пинцета
в проливном вдали дожде.
Там, браслетами морщинок
опоясана, рука
стебли вынула кувшинок,
ежевику и жука.
* * *
До когда-то, сквозь когда-то,
до смертей, до алфавита,
ты, проделанная дата,
в небе пойманном зарыта.
Полой косточкой гремящей,
кратной дереву и точным
воплощением несчастья,
счастья облаком подстрочным.
