ТРИДЦАТЬ ПЯТЬ
...is Cyprus what remains of lost Atlantis?
Сначала, но не заново. Итак –
Мне тридцать пять (перечитаем Данта,
Склонившись над тяжёлым фолиантом
И ужасаясь в избранных местах).
В начале было слово. Много слов.
Понятно же, что незачем так много,
Пока беспечно доверяешь Богу
И беспечален звон колоколов
Над древнею игрушечной страной
(Солёный сыр, оливки, виноград...
Утерянный... и обретённый рай).
Что будет дальше с миром и со мной –
Отпустит ли проклятие тех лет
(Во всех церквях молились о дожде),
Когда – пусть по чуть-чуть, но каждый день –
Я тоже умирала?
Смерти нет
Всё ближе неба выцветшего синь.
Земную жизнь пройдя – до половины,
Начать сначала, снова быть невинной...
Не дай мне Бог. Пожалуйста. Аминь.
«Сколь веревочке ни виться...»,
или «Те же грабли, вид сбоку»
Выход здесь – или налево по коридору,
Или, что вероятней, выхода нет.
Вот и стою незадачливою Пандорой,
Всех виноватей, а вовсе не всех умней.
Знай я, что сердце умеет болеть так больно,
Разве бы я ввязалась в эту игру?..
Боженька милый...
А может, – с меня довольно?
Можно же – я тихонечко здесь помру?
НЕ ЛОЖИТСЯ НА КРАЮ...
Маетно телу, горячечно голове,
Слов не находишь – и тем тяжелей молчать.
Спи уже. Завтра проснёшься, а будет свет:
Бог зачастую щедр. По мелочам.
Будет июль и изъеденный солью пирс,
Хитрые рыбы, тяжёлые корабли.
Будет... чего ж ты, бессовестная, не спишь –
Не упокоить тебя, не развеселить?
Спи, засыпай, утро вечера мудреней.
Сколько ещё уговаривать-утешать,
Нянчиться, как с дитём, – до скончанья дней?!
...глупая, неприкаянная душа.
О ЗИМНИХ ПЛЯЖАХ. ПОРАЖЕНЧЕСКОЕ
Нефритовая стылая вода,
Изголодавшись, подкрадётся ближе –
И ждёт. Она умеет выжидать,
Умело притворяясь неподвижной;
Так хищник притворяется ручным,
Ничем не выдавая нетерпенья.
На самом дне нефритовой страны,
Среди останков кораблекрушений –
Покой, почти похоже на покой,
И точно так же голодно и тесно.
Она уйдёт, чтоб через день-другой
Вернуться на намоленное место;
Вода должна вернуться за тобой
Затем, что должно заполнять пустоты.
...где по-щенячьи ластился прибой,
солёный и обманчиво-бесплотный...
МЕЗАЛЬЯНС
Привычно томлюсь от безделья, ворчу на жару,
На кошку, что бродит сомнамбулой всю неделю;
Дымок от курильниц – отпугивать мошкару –
Навязчиво сладкий, словно в турецком борделе.
Распутничать скучно, а всё остальное – лень;
Который день забываю подрезать розы...
Муж старше меня на сто или двести лет,
И сам, похоже, не верит своим угрозам –
Оставить меня без гроша, сослать в монастырь.
Да, может, со мною – именно так и надо!
Наш дом с каждым годом ближе к краю пустыни,
Горячим мёртвым песком заносит ограду;
Нагретая за день, кажется липкой вода.
Все дочери Евы – одной – порочной – породы...
Мне не было равных в печальном искусстве ждать.
А после – по новой искать себе несвободы.
RIEN NE VA PLUS
НАБРОСОК
– Mademoiselle, faites vos jeux… rien ne va plus* .
Сердце колотится где-то в горле, смять сигареты…
Здесь не бывает ни ночи, ни дня. Может, я сплю
И оттого не чувствую боли. Господи, где ты?
Вкрадчивый свет электричества – замкнутый круг.
Незачем жить. Зачем-то поправлю крупье: – Madame.
...точно в немом чёрно-белом кино – лейтмотивом – rouge** ,
Ровные строчки субтитров: беда – беда… беда
ВОЛЯ ТВОЯ
Ветер доносит гарь с торфяных болот,
Ночь над скитами – заношенный вдовий плат.
«Хлеб разломила, а тот – пополам с золой.
Тошно мне, матушка, и на душе разлад.
Как ни считаю, выходит к зиме рожать,
Поздно теперь-то уж – горницу на засов...
Сушь, да о прошлой неделе лесной пожар,
А с той поры – ни видений, ни голосов.
Страшно – как будто таится кто за углом.
Душно, сердечко колотится – не унять...
Кто развязал мне на лестовке узелок?
Матушка...
что как оставил Господь меня?»
Александра Шнеур
Родилась в Сибири, жила в Эмиратах, теперь – на Кипре.
Переводчик-фрилансер. Переводит военные мемуары начала XIX века.
«В общем и целом – счастливый человек, так что нечего Бога гневить...»
