Надежды мне достаточно вполне.
Да и могила — не конец дороги.
Александр Файнберг
Рассказать об Александре Файнберге — задача архисложная. Казалось бы, что проще, чем написать о поэте? Ведь поэт сам по себе личность всегда открытая — читай все кому не лень, внимай, думай, восхищайся, ёрничай, домысливай... стучащемуся да отверзнется! Снова и снова перечитав несколько последних стихотворений Александра, сижу и думаю о нём. А думать о нём — штука, надо сказать, великолепная. Присоединяйтесь...
А что, скажете вы, думать о нём? Всё и так как на ладони, с предельной откровенностью вырисовывается непростой путь поэта. Честные тексты, как прозрачная леска, пронизывают все его дни, как бусинки, от детства до зрелости, а между строк (вот оно, хватай, не упусти!) — уже слепит глаза и живейшая изменчивая философия любви, и полуобороты страсти, и нескучная вибрация внутреннего поэтического мира. Его Жизнь и уже даже Смерть его — всё тут, в этом томике... Какие ещё нужны слова или пояснения?
Ан нет... Возвращаешься снова к его книгам — и тут же огорошивает понимание того, что ничегошеньки об этом человеке тебе неизвестно...
Воротись к удачам и веселью.
Что за блажь — дружить с моей бедой?
Для тебя — гляди — в ночи весенней
Народился месяц молодой.
Так иди ж дорогою зелёной.
Слёзы и печали позабудь.
Что тебе мой путь заговорённый?
Что тебе мой путь?
Иногда мне кажется, что Александр Файнберг настолько прост — ну как учебник, как азбука, как прописная истина; однако перелистываешь страницу — и снова бездна раскрывает перед тобой нестрого очерченные пространства поэзии...
Мы жили в одном городе, городе нашего детства, ходили по одним и тем же улицам, дышали одним воздухом. Несмотря на некоторую разницу в возрасте, считаю, что мы с Александром одного поколения, одного поля ягодки. И это наше поле всегда было сложно кроенное, противоречивое, где паханное-перепаханное, а где непроходимое, как дебри. Помню советские годы, когда повально модно было увлекаться сверхновой поэзией — в то время Файнберг казался неким недоступным богемным символом, прописанным среди именитых поэтов где-то между Вознесенским и Казаковой, его нечастые публикации зачитывались до дыр, а выступления со сцены — ошпаривали вольнодумием. Не многие решались запросто подойти и познакомиться с красивым умным голубоглазым брюнетом. Сегодня такое и вспоминать странно, тем более что ореол олигарха поэтического олимпа создавался не самим Александром Файнбергом, а зиждился на тогдашнем нашем всеобщем отношении к поэзии и к людям, производящим эту странную замысловатую ткань.
Только через много лет состоялось наше личное знакомство — в последний год жизни Александра Аркадьевича. Я была удивлена необыкновенной лёгкостью, с которой он открыл мне двери в свою жизнь. Многие мои соотечественники говорят сейчас: он был простым человеком... Отнюдь нет. То, что с ним было легко и необыкновенно интересно общаться, никак не означало простоты его натуры. Файнберг позволял себе быть разным и при этом не надевать масок. Мне представляется, что Александр мог быть вообще любым: он переходил из слоя в слой своих персональных проявлений одновременно и спонтанно так легко, как тот кот, который гуляет сам по себе по теоретически существующей крыше.
При дубе кот. Здесь блошка не хамит.
Вот и гуляешь голым при народе.
Пойдёшь направо — песенку заводишь.
Налево — сказку травишь, сибарит.
Я тоже, братец, говорящий кот.
Но у меня других полно хлопот.
То гонят псы, то блохи за ушами.
Всяк по натуре свой удел терпи.
Я буду вольно промышлять мышами.
Ты днём и ночью шастай по цепи.
Допускаю, что иногда Александр мог быть даже ядовит, но ядовит гениально и неагрессивно, дабы лишь сохранить своё собственное творческое личностное пространство.
Я слог ищу. Перебираю струны.
А ты на абордаж берёшь трибуны.
Доносами пугаешь белый свет.
К чему сей труд?.. К известности? К награде?
Ну что ж... ты заработал на сонет.
Возьми его, убогий, Христа ради.
Что поражало сразу, с первого взгляда,— в глазах, которые жили на его лице по правилам собственного сюжета, сквозила некая неуправляемая стихия вольного, во всей своей абсолютности, сознания. И чистота. Я имею в виду ту чистоту, которую изначально нельзя нарушить, какими бы средствами ни пользовался. Боюсь, что сейчас некоторые современники могут из Александра Файнберга делать рисованную глянцевую иконку: мол, гений, провидец и т. п... Или, наоборот, станут лепить из него жертву перестроечного времени. Знаю точно: этот человек ни у кого никогда не вызывал жалости, даже в самые паршивые годы, когда его игнорировали все местные журналы и издательства. Он выжил, он уцелел, как зимний мотылёк Бродского, он не уехал из страны — и стал настоящим русским поэтом на узбекской земле.
Вот как странно. Рукописи и правда не горят и не залёживаются под сукном, если они значимы для читателя; такие рукописи рано или поздно придут к нам с вами. При жизни Александр стал народным поэтом Узбекистана, хотя сам никогда не стремился попасть в какие-нибудь элитарные списки, избегал высокопарности и не гнался за официальными лаврами.
Это можно удавиться.
Кто я здесь? Отпетый вор?
Гляну вправо — там граница.
Влево гляну — там забор.
Узаконены лимиты.
Но по мне ль такой закон?
Ни к одной ограде в мире
не пошёл я на поклон.
Ни в мороз, ни знойным летом,
ни во сне, ни наяву
Сам себе смастырил клетку.
Вот свободно и живу.
В Интернете крайне мало выложено фотографий Александра Аркадьевича, в основном это фотографии публичных выступлений. Не могу сказать, что возраст не накладывал отпечаток на его внешность, нет, вы и сами видите цепкие морщины на лице... но это только фото. Уверяю вас, вживую он не производил впечатления пожилого человека. Двигался по-мальчишески легко. Речь его была жива и уникальна: когда он рассказывал что-то, то входил в роль, и перед глазами сразу вырастали образы и события — как в кино. Кинорежиссёры не зря давали Александру пусть и эпизодические, но весьма яркие и фактурные роли. Его голос. О... это отдельная тема для пересудов... Глубокий и хрипловатый, тембр был настолько уникальным и особым, что его можно было узнать по телефону с одного звука. Именно по телефону и состоялась наша первая беседа. Именитый поэт представился очень просто: Саша Файнберг. А ведь ему было тогда без года семьдесят лет!
Расскажу, как было. Работаю я в софтверной компании — это большой по нашим масштабам коллектив разработчиков программного обеспечения из семидесяти человек. Нам предстояло провести один из корпоративных праздников, и мне придумалось сделать сотрудникам нестандартный подарок. Увидев как-то свежую публикацию стихов в местной газете, я была поражена тем, что Файнберг ещё в Ташкенте, не уехал ни в Америку, ни в Израиль, ни в Россию, что он тут!.. И у меня вдруг буквально встала перед глазами следующая картинка: вот поэт приходит к нам в офис компании и читает свои стихи воочию... Не долго думая и прошерстив Интернет, я достаточно легко нашла адрес поэта. Спонтанно, буквально за десять минут, изложила свою просьбу — прийти к нам в офис и почитать стихи для коллектива... Не знаю, на что я надеялась,— ведь в моём подсознании Файнберг оставался всё тем же самым недоступным символом богемы. Ну, что сделано, то сделано: недлинный текст, кстати, очень честный, был мною отправлен.
Прошло какое-то время, уже и забылась та абсурдная, как казалось тогда, фантазия, но, как водится, в один прекрасный день — вдруг раздаётся звонок, и незнакомый тихий глубокий голос говорит: «Здравствуйте, я Саша Файнберг, я получил ваше письмо, и оно мне понравилось. Я обязательно приду, если выздоровею. Обещаю очень скоро позвонить и сказать, выздоровел я или нет». От неожиданности я смогла лишь поблагодарить за звонок.
Действительно, через неделю Александр снова позвонил и сказал: «Я выздоровел»,— и мы без церемоний договорились о дате и времени встречи. Я пообещала прислать за ним машину, но он не допускающим возражения тоном ответил, что великолепно себя чувствует и дойдёт сам, да и живёт он в десяти минутах ходьбы.
Таким образом, первое очное знакомство состоялось именно в офисе нашей компании. Не скрою, что накануне я прошлась по комнатам и сказала коллегам примерное следующее: господа хорошие, у нас завтра в гостях поэт Александр Файнберг. Если вы придёте, послушаете живые стихи, а потом возьмёте автограф у нашего соотечественника — вы никогда не пожалеете, а эту встречу будете помнить долго-долго, и через несколько лет все события этого дня станете бесконечно пересказывать сначала своим детям, а потом и внукам. Почему? — спросите вы. Да потому что наш гость совсем скоро будет канонизирован и войдёт во все мировые хрестоматии как великий русский поэт.
А ведь так и случится... как думаете?
Файнберг выглядел чуть усталым, немного покурил у окна, перед началом творческой встречи мы поговорили обо всём сразу и ни о чём. Скорее всего, есть особая магия знакомства с личностями такого масштаба. Потом, зайдя в аудиторию, он, дружелюбно и цепко оглядев собравшихся, стал просто читать стихи, выбирая их по какому-то одному ему известному порядку. Ах, вы, наверное, не знаете, кто такие программисты... Знаете? Ну да, правильно, это такое виртуальное племя людей, внимание которых удержать чем-то, кроме компьютера, практически невозможно. Однако произошло следующее: мы все притихли и, несколько ошеломлённые необычностью происходящего, сидели и слушали... Стихи Александр читал как-то по-особенному, без пафосных обертонов, не грассировал звуки, голос его иногда становился настолько тих, что казалось — это даже не стихи, читаемые со сцены, а доверительный личный разговор между двумя понимающими. Не знаю как, но даже не постепенно, а как-то вдруг — наш персонал, состоящий из разнородных технических профессионалов и, кстати, очень непростых личностей, вдруг стал публикой, с которой так естественно говорить о поэзии.
Зачем зовут меня твои моря?
Я — сын земных береговых развалин.
Я груб. Я недостоин. Я реален.
За что ж тогда мне — музыка твоя?
С тех пор, к моему вдруг вернувшемуся девчачьему восторгу, мы стали общаться, а когда у Александра было особенное настроение — он звонил и читал свои стихи прямо по телефону. Не буду лукавить и скажу предельно честно: я всегда понимала, что любое общение с ним вот теперь, на склоне его лет,— это Событие каждый раз, которое надо запомнить,— как сказал, что сказал, какие стихи прочитал. Далёкая от фанатического поклонения, я искренне горжусь, что была знакома с Александром Аркадьевичем, горжусь, что пусть мимолётно, но мы соприкоснулись с ним рукавами, горжусь, что он был искренним со мной.
Возможно, трудно поверить, я и сама уже плохо верю в это, но когда Файнберг умер — я почувствовала. Было совсем не страшно, а как-то буднично и даже иронично. Я вдруг вспомнила его и подумала, почему он давно не звонил... и сразу поняла: Александр просто не мог звонить, потому что не выздоровел... Он же говорил когда-то в нашем первом разговоре: если выздоровею, я скажу... Если не сказал — значит, не выздоровел...
Но слышу сердцем голос небосвода:
Кто и в капкане вольно может петь,
Тот и достоин истинной свободы.
После смерти поэта вышел новый двухтомник, который мне подарила Инна Глебовна Коваль — супруга Александра Файнберга. Великолепная, талантливая журналистка, образованнейшая и безупречно интеллигентная, она всегда была первым читателем и остаётся честным критиком поэта Александра Файнберга. Мы теперь часто общаемся, она необычайно современна и хорошо ориентируется в новых средствах коммуникации, понимает роль Интернета. Инна Глебовна и сегодня много делает, чтобы творчество поэта было доступно читателям. Я люблю слушать её удивительные рассказы, которые так и просятся стать сюжетом для большого романа о вольном Мастере вольных Сонетов. Может быть, такую книгу Инна Коваль и напишет.
В изгнанье рождённые.
Нет у нас, милая, права
на счастье людское,
тем паче на крест и на славу.
И жизни достойной — в Москве ли,
в Нью-Йорке, в Париже —
ни ты не увидишь,
ни я никогда не увижу.
И только любовь.
Этот сон среди чуждых устоев
Один на двоих
Вот и всё.
Пробуждаться не стоит.
Что же такого удивительного в поэзии Файнберга? А вы попробуйте отгадать сами, не поленитесь, поищите в Интернете его стихи, его прозу, почитайте — не пожалеете. Вы много узнаете нового — нет, не о нём, а о себе... только о себе, потому что стихи Александра настолько безразмерны, что, примерив их на свою собственную жизнь, на свою любовь, на своё мироощущение, вы наверняка по достоинству оцените этот метафизически безвозмездный дар всем нам.
И до сих пор я не могу понять,
за что мне эта долбанная участь —
счастливым быть, одновременно мучась,
знать жизни этой нищенство и кладь.
Привет, незнайка. Ото всех привет.
Никто из нас веками не научен
ни солнцем ясным, ни звездой падучей,
куда идти, где отыскать ответ.
