Внутренне утро
Что я любил до слепоты?
Что ожидал как праздник?
Среди деревьев и воды
Я находил прекрасный
Покой в природной правоте.
Всё хорошо, покуда
И свет, и отблеск на воде,
И внутреннее утро,
И ясный день, и ночь, тиха,
Как мир без войн и смерти.
Поэтому я жив пока
На этом белом свете.
* * *
А.В.
Давай станем рыбами.
Рифмовать тишину с тишиной,
бить
плавниками
о волны
волнующе, вольно,
чтобы в порывистом оре
своей толщиной
нас накрывало,
морщинясь, огромное море.
Давай станем ры… —
…скать по дну
нервно
ртами открытыми.
Мы будем молчать, говоря.
Как всегда, как сейчас…
Мы с тобою всего лишь
станем хорошими рыбами,
раз людьми стать хорошими —
наш неудавшийся шанс.
Давай станем… —
я
стал поуже
уже;
и кожа — чешуйчатей;
соединённее —
ноги;
И толще на пальцах моих перепонки;
ушей
больше нет;
только жабры на шее исчезнувшей —
тонки…
Давай… —
всё равно нас поймают.
Так лучше уж — рыбами
мы не скажем с тобой ничего тем глухим рыбакам.
Какой-то весной
они справятся
с нашей
придурью:
за хвост и —
о борт головой,
вёслами —
по бокам.
Давай станем рыбами…
Давай станем рыба…
Давай станем ры…
Давай станем…
Да…
Койяанискаци
мой лучший товарищ однажды утром расцвёл акацией.
я в поисках самого себя перепутал все в мире кассы и станции.
ноги мои ходили песком на Гавайях, слушали волн рассказы,
а пальцы рук в это время в Ницце по клавиатуре клацали,
а руки лежали в музее Лондона, сто лет назад разобщённые с пальцами.
а рот мой широко был открыт на какой-то известной картине Пикассо,
и к нему, словно к обычному рту, запрещено прикасаться.
в странах Азии кто-то меняет, насупившись, дислокации,
и не замечает, что ничего не меняется, если менять декорации.
я где-то вдали сейчас жёлтым свитером на теле австрийца скатываюсь
и думаю, пришлось ли мне кем-то за всю мою жизнь искаться.
я слышу, как под землёй на земле китаец спросил китайца:
«What did you say about missis Hudson?»
и я понимаю, что мне не надо скитаться.
всё хорошо. просто койяанискаци.
Воробьи
добрый путник, незнания страх
тебя сотрясает навряд, но
наше знание о воробьях
превратно.
у воробьёв
нет домов.
нет у них
ничего,
ничего.
чев-чево
чев-чево
чев-чево
добрый путник, постой,
нет.
есть у них молодой
поэт.
он не пьёт ничего
и не ест.
нет друзей у него
и невест.
и не пишет он ничего.
чев-чево
чев-чево
чев-чево
сел на землю один
воробей,
серый он господин
на ней,
маленький,
половина
вершка.
и не видно, на
крылышках
как
сидит молодой поэт.
не морщинист ещё и не сед.
не морщинист, не сед уже.
всё, что было душой,
в неглиже.
воробей невесомей стишка.
маленький,
половина вершка.
сел испить он сейчас
воды,
распустившуюся
как цветы.
миг — и тут же
отправится ввысь.
а поэт
этот был не допет.
песни лучшие
не удались
и не спелись.
ты помолись,
добрый путник, о нём, о нём.
был как прутик
он вдохновлён
этой вешней талой водой.
полугорькой, полусвятой.
через город и через лес
донести его до небес
ты, воробей, успей,
пей, воробей, пей.
и ни ветра, ни дождичка нет,
потому что на крыльях поэт.
и не сдунуть его, и опять
как при жизни его не помять,
как при жизни его не понять,
но у жизни уже не отнять.
и летят воробьи, воробьи!
а на них, то в огне, то в крови,
то как замершие невпопад,
молодые поэты летят.
* * *
не зовите пустое водой
вода не бывает пустой
жизнь и смерть в этой жидкости есть
можно в ней утонуть и расцвесть
вот об этом дрожат плавники
и синеют утопленники
и верблюды в пустыне хрипят
моряки на плотине не спят
слишком часто уж тонут суда
чтоб пустому дать имя вода
и слова мои словно цветы
стоят во мне полном воды
