Между совой и жаворонком
1
Между совой и жаворонком, там, где ни места нет,
То есть пространства, ни времени, то есть минутки,
Вновь притулился освистанный тенор, поэт,
Обезьяна речи, оборотная сторона фразы, ухмылки, шутки.
И сидит-посиживает, будто ему неизвестна судьба былых двойников,
В рабстве у слова кончавших на редкость плохо,
Как бы ни рукоплескали им толпы, а также ловцы душ и снов,
Как бы к ним ни благоволила эпоха.
Зреньем своим смещённым что видит он
И о чём пророчествует на свету, житель ночного мрака,
Помавая крылом совиным, чем он так потрясён,
Жаворонком рассветным готовый взвиться однако?
Раздвоенье личности, вот что. Объемля весь мир, как есть,
Находясь одновременно во всех его точках и дырах,
Что щебечет он, и о чём же его благая весть,
Если есть кому её произнесть, помимо писклявой лиры?
Кроме того, всё сказано – и осталось лишь толковать,
Примеряясь к тому, что дню понятно, а также потребно,
Не на нём, отщепенце, Господняя благодать,
Не ему, изгою, быть и в хоре хвалебном.
Упражнение для сумасшедших – соревноваться с Творцом!
Книга – одна! Так читайте, неспешно листая её страницы
Год за годом, начиная с начала, вслед за концом...
Что же мечется он, несмышлёныш, подкидыш двуликой несуществующей птицы?
2
Тьма ночная. Полтретьего. Фарс вдохновенья.
Спать бы! Нет, кукушонок, а может, дятел
Всё толкает, долбит, не даёт забвенья,
Провоцирует рифму – о, Боже! – «спятил».
А ведь завтра на службу! Иди ты к чёрту!
Я должна. Нету сил. О, как ветер воет!
Уберите дьявольскую реторту –
Спать! Забыться! Укрыться! Зачем вас двое?Сразу двое: дятел и тот, кукушонок...
Проклятущие, чтоб вас! Отстаньте! Смойтесь!
Нет, останьтесь! Не знаю, что завтра спросонок
Натворю, а пока... Ройтесь, милые, ройтесь
В этой грязной башке, в этом мусорном баке –
Вдруг отроете нужное мне словечко
И на нужное место поставите? Маки
Так давно не цвели возле этой речки
С пересохшим руслом, с убитым пейзажем
И с ольховой болотиной запустенья...
Ничего. Не умру. Если вовсе даже
Не усну в тревоге о новом растенье.
Видно, это и есть сублимация, впрочем,
Всё ты врёшь, вселенский маньяк, ведь помню,
Сколько раз я с любовного ложа ночью
Убегала в словесную каменоломню,
Потому что в отличье от той двуполой
Схватки с заданным Богом ночным исходом,
Сам не знаешь, чем полнится с виду полый
Сей сосуд скудельный с растущим словом,
Накреняющим, словно ладью на море,
Всё подряд, включая сиянье кумира,
И совсем другая течёт love story,
Нарушая симметрию мира.
3Падая в пасть дракона, где неизбежной
Будет измена и столь же верной – утрата,
Где усыпляется память не песней нежной,
Но ощущеньем опасности, где Герострата
Вспомнишь с особой пристальностью, поскольку
Дух разрушенья повсюду реет, как знамя,
Где и таблетка хины покажется долькой
От мандарина, где дым столь же жарок, как пламя,
Где на клыках ядовитой слюны фонтаны
Будут тебя врачевать, не спрося разрешенья,
Так, как обычных смертных – струи нарзана,
Воды Лагидзе, курортное мельтешенье,
Где ты разлюбишь всё, лишь процесс паденья
Станет и смыслом жизни, и камертоном,
Утренним счастьем, источником наслажденья –
Только б не выпасть из пасти с последним стоном!
Не отделиться вовсе от терпкой муки,
Быть в постоянной связи со страшной бездной,
Пот утирая и в кровь обдирая руки,
Знать, что тебя он выбрал жерлом железным.
4
Потому что в дело годится всё, что добыто глазом,
Либо слухом, либо тем, что зовётся воображеньем,
И ничто не сравнится с этим заветным лазом
В виртуальное – ну-ка! – пространство и лёгким жженьем
Где-то в области – кыш, болезни! Не спутать бы! – подреберья,
Пузырьками весёлого зуда, нездешней, ненашей чесотки...
Надуваются вдруг поникшие было перья,
Набухая, как грудь силиконовая у красотки.
И крыло вырастает, шумит, что твоя дубрава,
Поднимая, как самолёт с вертикальным взлётом,
В зазеркалье... И, скажи, по какому праву
Всё сие дано никаким, по сути, пилотам?
5За десять лет бумага пожелтела
И выцвели стихи. Сухой гербарий
Держу в руках. О, Господи, так скоро?
Так скоро не осталось ничего?
Ведь влагою живительною в горле
Чужом когда-то жизнь переливалась
И отзывалась у меня в гортани,
И щекотала пальцы, вызывая,
Пожалуй, нетерпение сильнее,
Чем в случаях других... И всё же, всё же
Недаром говорят о том, что время
Не только лучший лекарь, но судья
Суровый и единый... Жизнь лавиной
Сошла в другое русло, обнажив
Проржавленную арматуру схем,
Беспомощный театрик задыханий
И вялую риторику... Стихи,
Точней, поэзия – энергия и только,
Тот вечный двигатель, которому не нужен
Ни взмах, ни стон, ни звук, лишь тайный гул.
Он сам собою крутится, собой
Запущен, мы – колёсики, не боле,
Стираемся со временем, выходим
Из строя, уступая место новым,
И вечны только гениев валы,
Что вертятся на той вселенской тайне,
Которую замыслил сам Творец,
И те не вечны, если честно, – так
Я думала, взобравшись на стремянку,
Под потолком, смахнув попутно пыль
И паутины бахрому сухую,
Держа в руках давно забытый сборник
И покачнуться, как циркач, боясь.
Что сборник? Жизнь забылась! Что о ней,
О той, припомнишь нынче? Как закладки,
Рецензии топорщатся, но их
Читать бессмысленно. Они уже невнятны:
Их время точно так же закатилось,
Не пощадив ничьих румяных щёк.
Но расцвели другие, слава Богу,
Лукавым Хроносом подсунутые нам.
Как Иов, мы, увы, не различаем
Единственности чад своих и стад,
И непрерывность жизни заменяет
Нам избирательность любви: ещё! ещё! –
И это я подумала, слезая
С домашней неустойчивой стремянки,
Чтобы успеть ответить на звонок,
Который надрывался в коридоре,
Напоминая, что клокочет жизнь,
Стихов помимо и помимо прозы.
6
От прозы кайф другой, но и его не хватит
Ту жажду утолить, наполнить чёрный ров,
Когда, как вал, волна девятая накатит,
И думаешь, дрожа, что не спасёт ни кров,
Ни тысячи томов и снов библиотеки,
Ни мании ума, ни ужас быть смешной,
Когда внезапный взгляд твои целует веки
В то время, как ничто не ново под луной,
В то время, как уже всё прожито не то что
Один, а сотню раз – дуй мимо, колобок!
Но будто бы вчера придуманная почта
Несёт тебе письмо, как в клюве голубок
В ковчег нёс весть о том, что близится спасенье,
Что вот ещё чуть-чуть, что милостив Господь!
От прозы кайф другой. Но вновь стихотворенье
Выводит от труда отвыкшая щепоть.
7
Потому что рыж (из колена, небось, Саула)
И к тому ж упрям, как джеклондоновский герой,
Потому что мулаткой его рождена Мариула,
Потому что ещё не порос возрастной корой,
Потому что в окне – огни, а на кухне – свечка,
И стеклянная дверь от метро вместо стола,
Потому что в палец ещё не впилось колечко,
И не собрана папка, в которой одна хвала,
Потому что лифт на восьмой на этаж вползает,
Как несчастный подросток, дверью железной грубя,
Потому что никто никогда до конца не знает,
Сколько смыслов в строке, и какой из них для тебя...
Бег песка
1
Ну и пусть себе спит со своими девками. Мне-то что?
Всё равно увяз уже в зыбких знойных песках любви.
Пусть резвится, как в русском выкатывая лото
По бочонку в клетку, бормочет пусть «C’est la vie!»,
Напевая песенки или водкой себя глуша,
Утирая небрежно помаду с душистых щёк –
Всё равно, как воздушный шарик, уже душа
На любви дрожит, так чего же тебе ещё?
Он пока не знает о том, что уже затвор
Передёрнут, что холодок повис у виска,
И амур прокрался, как старый багдадский вор,
Набирая в туфли волшебный узор песка.
Не найдя в колчане, увы, именной стрелы,
Подберёт и прутик занозистый – не к добру.
«Вот гадёныш!» – скажешь ему. Как напев муллы
Прозвучит к утру: «От любви, должно быть, умру...»
Так чего же тебе ещё? Поклонись Творцу,
Что на зрячий век твой не счастье тебе припас,
А высокой речи изнеженную пыльцу,
Аллерген мучительный, ветхий мир без прикрас...
2О, слепая дура! Ослепшая, как циклоп!
После жизни жизнь начинается, но с другой,
На октаву ниже, наверное, ноты, чтоб
Не забыть и ту, звеневшую под дугой.
Симулируй, милая, снова любовь ли, страсть,
Вновь пытайся милого песнями удержать,
Как вторая кровь, что не даст ни за что пропасть,
Перелитая, спасшая, как возможность зачать
Даже в возрасте Сары, бегут ручейком слова
Переливчатой струйкой, спасительной, молодой,
В тишине, когда неуклонно растёт трава
И шуршит песок над счастливой твоей бедой.
3
И жизнь тебе идёт, как имя, как те две
Стыдливых родинки у тайного изгиба,
Как цвет зелёный молодой ботве,
Как дождь окну, как плач обиде, либо –
Как сон любви, как бодрствованье сну,
Как сфинксу сонм заведомых загадок...
И разгадать не в силах ни одну,
И всё равно сей жалкий жребий сладок!
И всё равно! Два волоска седых
Напомнят о неведомом и страшном.
И всё равно! Не думай о других
Возможностях – их нет. Как день вчерашний
Невозвратим, так в сторону одну
Скользят песчинки в темноте звенящей,
Перетекая в тяготенье к дну
От этой жизни к жизни предстоящей.
И нас с тобой в стеклянном пояске
Прижало так друг к другу, что без боли
Не разлететься... Но в любом куске
Земного пирога нет слаще доли...
4
Тяжесть любимого тела, как сладость дождя
В засуху... Рай нарастающий. Нужен ли Божий,
Если мелодию сфер, как свою, выводя,
Общей душою приемлем и общею кожей?
Если, сливаясь в одно, будто дух и душа,
В ритме Вселенной пульсируя мерным прибоем,
Плотью одной становясь и одними дыша
Жизнью и смертью, не страшными больше обоим?
5
Чиркни спичкой, милый, поскольку тьма хоть коли глаза.
Не на том ли свете уже оказались мы?
Оплетает ложе изменчивых снов лоза,
Не поможет спичка, потухнет в разгаре тьмы.
Ах, свечи не надо, зачем нам двухсотый дубль
Пастернака имени? Право же, не хочу.
Всё живёт в повторах, чеканясь, как вечный рубль,
Так давай с тобой обойдём хоть эту свечу.
И гляжу, и глажу – и всё, милый мой, не впрок:
Ненасытно тело, да и душа, дрожа,
Всё боится: выйдет нам данный последний срок,
Скоро выйдет. Скоро. Песком занесёт, верша
Протеканье времени рюмочного, того,
Что шуршит в часах песочных – забудь о нём!
И кого ни вспомнишь: Изольду, Манон, Марго –
Безнадёжен список... Давай-ка лучше заснём...
