***
присев у края сцены, аполлон
прихлёбывает сочный "корвалол"
из плоской, как ладонь, карманной фляги.
стиха оставив вьющуюся нить:
- прошу простить…, но время пригубить,
магической, животворящей влаги.
какая пошлость, Бог, какая жаль.
прощай певец.
затем, что я не жал
руки твоей в начале нашей встречи,
теперь тобою будет незамечен
мой быстрый шаг, внезапный мой уход.
в квартале, где
одно зерно даёт
стократно,
где
толкущийся народ,
где длинный звук потусторонней речи
висит над тротуаром,
я в цветной
рубахе,
с папироской и серьгой
пиратскою,
так чужд и так нелепен,
брожу средь лавок, вдоль и поперёк,
тяну из мокрой банки сладкий сок
плечом втираясь в чёрно-белый пепел.
лежит на окнах карамельный свет.
большим и указательным поэт,
нетерпеливо держит сигарету.
прощается:
-спасибо господа.
по крышам плещет тёмная вода
день ежится, дрожит
и входит в Лету.
***
я открывал глаза.
начало света
передо мною шло поводырём.
к земле, на ощупь двигалось.
и в нём,
как в пламени костра сухая ветка,
потрескивали капли.
моросил
невнятный дождь,
катился апельсин
по тротуару мокрому
и где-то,
над крышами
качался клавесин.
и вот я просыпался.
и просил....,
просил, моей любви открыть "неслово",
записывая выдох, жест, слезу,
к плечу прикосновение и звук -
органный тембр моря штормового.
так начиналось утро.
я вставал.
шёл Из дому.
ладони раскрывал,
смотрел на свет,
прислушивался к дрожи
деревьев утренних,
шатался под дождём,
нем, обнажён, к присяге приведён,
преображён
и в сан рукоположен.
***
но годы шли
и дерево росло.
на смену травам, выползали камни,
базальтовое, мёртвое зерно,
непринятое почвой.
и прохладней
и всё плотнее становилась тень
и накрывала дом, где вечно длилось
чужое время,
где,
как "Наутилус",
блуждал я в тишине и темноте.
я всматривался, вслушивался, жил,
под потолок подбрасывал монету,
влюблённый в эту женщину
и в эту...
я видел как простуженно дрожит,
крошится, гибнет грифель карандашный,
вонзённый в страшный, чистый лист бумажный...
я слушал, как стеклянно дребезжит
окно и думал
о горячем ветре,
пришедшем с юга,
и слова мои
росли и расползались и текли -
сырой посев из старой чашки Петри.
и вот тогда я выходил и ждал
восхода.
нет, не выходил - всплывал,
хватая воздух ртом, что было силы,
как тонущий.
и на краю холма,
заметив свет, сказать пытался : " шма..."
и захлебнувшись, говорил: " спасибо".
***
сырой зимой, в какую-то войну...
я помню мелкий дождь
и тишину
похожую на мессу на латыни.
и город, где
судьбу я проводил.
он был безлюден,
бесконечен был.
он был прохладен,
как вода в графине.
я шёл от городской калитки вниз,
к претории....
я помню Беатрис,
по-женски развернувшую ладони,
под пасмурное небо января,
под мокрый свет,
сестру монастыря,
общаги Божьей матери в Сионе.
и вот, она стояла под дождём
не шевелясь, на каменном своём,
нет не пути, а лабиринте крестном.
на вид примерно года тридцать два.
вся в чёрном, словно божия вдова.
вся в белом, словно божия невеста.
я с ней дурил.
пойдём, шептал со мной.
я знаю место, где за четвертной,
волшебный нам пожалуют каннабис.
в три тяги, это классика, пойми.
пальнём и в небо, там мы не одни.
она вздыхала: - Бог тебя храни.
а я ей отвечал: - аГитн шабес...
***
вот сон в котором я не мог уснуть.
ворочался, смотрел на вентилятор
и штору поправлял и тихим матом
настырный причащал, молочный путь.
весь бледный отсвет всех зелёных лун,
все звёзды, весь зверинец зодиака,
ввалившийся в окно и как собака
ленивая, лежащий на полу.
мне снился сон в котором я не сплю.
мне жарко в нём. я жду твоей ладони.
я жду, пусть еле слышного- "люблю".
как мальчик в гольфах, на пустом перроне,
потерянный, ждёт, что его найдут:
- ну где ты был....а дальше всё нестрашно-
пирог со свечкой, небо, змей бумажный,
все хлопают в ладоши и поют.
так снился сон, что не приходит сон,
что я пространство Собственных Имён,
которое внутри меня, покинув,
стал вечным наблюдателем пустыни,
стоящим у гостиничных окон.
+ 49. белые тюрбаны,
оранжевые ткани по плечам
пергаментных старух
и караваны...
слоновий бивень, опиумный чай...
клочками поседевшая трава,
как обелиски, редкие деревья.
песок... архитектура мавзолея.
искусство каллиграфии.
слова.
***
нет, я не вырос в тех краях,
где горький пух на тополях,
и жёлтый блеск солдатских блях
и медный звон.
гудели "Числа".
и я читал их и считал,
и удивлённо снег топтал,
и потому не вырос там,
родился, рос, но не случился.
изъян не в почве, а в зерне.
чудно найти себя в земле
сидящих на ветвях русалок,
убогих леших,
в тех краях,
где вечный царствует сквозняк
в размытых осенью полях,
в пустых ветвях лесопосадок.
пальтишко, кепка и туман...
и унизительный роман
с алёнушкой.
туман и сырость.
родился, рос и жил и ждал.
но был библиотечный зал,
я заходил, кашне снимал
и книги выбирал на вырост.
***
жена его не сразу умерла,
надеялась.
но поседел он сразу.
стал мягок, суетлив,
любую фразу,
о чём бы эта фраза ни была,
(футбол, погода) стал произносить
заискивая,
старчески качая
худым лицом, плечами.
может быть
от частого общения с врачами,
а может....нет, не знаю..., кто поймёт?
он утром делал дочке бутерброд,
варил на молоке, с вареньем манку,
сиделку нанял, вытащил комод
из спальни,
чтобы воздух, кислород...,
купил на рынке соковыжималку.
по вечерам, садясь у компа, он,
как жестяной паук в пределах Марса,
бродил в сети,
выискивал лекарства...
спустя два года, после похорон
сошёлся с женщиной.
не то чтобы плечо,
тепло, уют
иль что-нибудь ещё,
(ну знаете - мужик - простые вещи...)
а только чтобы не сойти с ума,
услышав ночью, в середине сна,
как зло и безнадёжно море плещет.
дочь выросла
и вышла...
и ушла.
три месяца уже, как родила.
близняшки, слюни, хнычущая живность.
он давит сок, пробежки по утрам.
жизнь удалась, сложилась, что уж там.
- сложилась, поправляет он, сложилась.
***
стихи они ведь чем брат хороши...
они ведь тем..., что из любого сора...
под рифму, что под водку разговоры -
отрада для загадочной души.
я сам орденоносец, в смысле дать
полбанки под хорошую закуску,
но видимо с писанием по русску
чернявым пацанам не совладать
всё время небо... плюс наречий-ноль
когда скучаю, говорю - скучаю
когда мне больно, говорю :- вот боль
когда я умираю - умираю.
на пляже женский щебет, птичий гам.
друзья уходят, море остаётся.
вот я киваю и машу друзьям
вот хороню их до захода солнца.
***
моя Шуламит,
я бы мог рассказать тебе
о кромешных лесах, о горах подавившихся малахитом,
о степи, где зимой, воздух так страшно бел,
и любой человек
находит себя забытым,
ненужным, случайно оставленным....
я бы мог
рассказать о холодном лязге,
стеклянном смехе,
о вечерней трясине стылых путей-дорог,
о моргающем среди веток совином веке.
но течёт по твоим губам виноградный сок,
ветер качает море неторопливо
и чужие слова затягивает песок,
мокрый песок, вечером, в час отлива.
***
вручая грифелю свободу,
звук новый, новую природу
вещей вокруг меня, меня,
пишу без видимой причины,
от видимой сбежав личины,
на берег моря, в середину
январского, сырого дня.
за мокрым ветром отмечая
на тёмном небе, тёмных чаек
движение -
не взмах, но всхлип
крыла,
как будто в бездорожье,
в распутицу,
в "..ну матерь Божья"
сапог по голенище влип
и пробует от вязкой жижи
избавиться.
и ветер брызжет
и носится среди ветвей,
блажит,
сигает под колёса...
визгливый как великороссы
в сиротской гордости своей.
волна взрывается на камне,
в солёном водяном напалме
мгновенно исчезает свет
и море в пене мнёт и вертит
убогую идею смерти
и я кричу, что смерти нет.
***
РЕМЕЙК
«родиться бы сто лет назад»
и, никуда не уезжая,
дождаться радостных солдат
и, скорчившись в углу сарая
на мягком земляном полу,
сквозь щель в бревне
за прелым хламом
смотреть, как маму и сестру...
опять сестру и маму, маму,
покуда полковая медь
сигнал не заиграет сбора.
очнуться.
переумереть.
податься в близлежащий город.
жить христа ради,
брать пример
с мальчишек местных,
непохожих
на тех, что знал.
глотая «р»,
окаменелых злить прохожих.
прибиться к мастеру в депо.
при паровозах
жить, кормиться.
ходить с ним в церковь
и потом
похоронить его...
жениться
на громкой девушке в платке.
родить болезненного сына.
любить его,
поить малиной,
на позабытом языке
петь колыбельную,
толочь
свои слова, как в ступке краску,
всегда в одну и ту же сказку,
что жили где-то мать и дочь
и мальчик с ними,
дочь была
красавицей, но так уж вышло –
хотела замуж, но не вышла
и никого не родила.
