Ты слышал о нём. Он жил здесь дольше многих, но все вспоминали, что он – чужак. Об него, как о вкопанный камень, спотыкались бредущие по этой непонятной взбаламученной жизни. Лицо его было сразу бледным и смуглым, как будто опалённое близким огнём. А волосы побелели в одну долгую ночь. Две морщины, как прорытые траншеи, вытягивались к переносице почти от самого темени.
Мама зашла в магазин. И ты переминаешься у входа. А ты уже давно умеешь дышать и кричать, пинать мяч и прятаться, здороваться со всем миром и никогда не прощаться насовсем. И ты видишь и слышишь, и каждый день узнаёшь этот мир заново. Но сейчас тебя никто вокруг не замечает, потому что тебе слишком мало лет. И ты смотришь на первую спелую черешню, упругую и сочную. Она лежит горой поверх сбитого из тонких реек ящика. Она зовёт и манит. И ты ждёшь изо всех сил. Делаешь шаг в сторону и становишься на место. Заставляешь себя нагнуть голову и смотреть вниз на асфальт и на свои босоножки. Но босоножки видены много раз. А вот черешня…
Перехватив протяжный взгляд, он подзывает тебя, и, показав как надо держать вдруг онемевшие руки, отсыпает в сложенные ковшиком ладони столько спелой радости, сколько они могут вместить. Ты запоздало мотаешь головой, как будто хочешь отказаться.
– Бэри, угощайся, – и вот тут единственный раз ты слышишь звук его голоса. Его лоб на минуту почти разгладился, в глазах промелькнула солнечная искра, он рассмеялся неспешным и добрым смехом.
Потом из душного и скучного магазина выходит мама и ведёт тебя за собой. Заметив перемазанный соком рот и зажатые в кулачке ягоды, она качает головой и недоверчиво оборачивается в сторону щедрого дяди.
Она знает и потом расскажет тебе. Как его сын впутался в историю: проигрался в карты и занял денег, плохо зная, с кем ведёт дела. Отдать долг в срок оказалось нечем. Сына думали предупредить, но в тот же раз схватили и повели разговор по-плохому. Из него выколачивали всё, что можно, все сразу и по очереди. И тогда, сплюнув зубами и сгустками крови, и глядя невидящим заплывшим глазом, он обещал, что отец им за всё заплатит. И с прижатым к сломанным рёбрам ножом его повезли домой.
Отец увидел из окна чужую машину и как по краю пятна фонарного света вводят в подъезд сына, и понял, что договариваться уже поздно. Отец был охотником, он снял со стены двустволку и отодвинул щеколду. Проверещал звонок, чья-то рука толкнулась в открытую дверь. Сообразив с одного взгляда, сын успел залечь. После двух коротких вспышек двое конвоиров полегли замертво в прихожей и за порогом. Ещё кто-то поспешным топотом унёсся вниз по лестнице.
Эхо тех выстрелов разнеслось по всей тогдашней стране.
Отца задержали, судили, но вскоре выпустили. Сын скрылся где-то за отрогами готовых вспыхнуть южных гор. Отец остался. Вечерами он торговал сигаретами и разной мелочью в центре городка неподалёку от автовокзала.
Его не стало несколькими годами позже, на той же улице через дорогу, но уже в другой стране. Отзвуки этого события никуда не раскатились и замерли в самом городке. При мне спорили трое, и каждый точно знал, как всё было на самом деле, и перекраивал его смерть на свой лад. Зарезали! Нет, добили контрольным выстрелом! Ага, а кого же тогда с высотки сбросили?!
Может быть, он просто устал от всеобщего ожидания. И позволил подобраться к себе слишком близко. Не увидев смысла, чтобы защититься. Камня на чужом пути больше не стало.
И кажется, что всё в этой жизни и, тем более, вскоре после неё, сотрётся, неумолимо затянется патиной, но каждый раз, когда решаюсь на поступки, я знаю, что это не так.
