На пустоши, там, где закат отгорает,
где осень в туманах гнилых умирает,
на пустоши, там, где кончается мир,
стоит этот темный и грязный трактир:
там мертвые в рубищах рваных,
зарытые нынче в кладбищенских ямах,
сидят на скамьях деревянных.
Бросавшая кости собакам увечным,
насквозь прокаленная жаром кузнечным,
у ткацкого выбеленная станка,
мозолистая трудовая рука
пивную грабастает кружку,
и станут глупцы, проходимцы, кликуши
валять дурака всю пирушку.
Как скрипка скрипит, как литавры грохочут,
как хохот рыдает, рыданье хохочет,
телячий восторг напрягает струну,
но вопль, точно рында, разбил тишину:
«Последней утешимся встречей,
а завтра уйдем в одинокую вечность,
и будут иные – далече!
Какая никчемная жизнь нам досталась!
Не стоила жизни и нищая старость!
Проходит последняя ночь на земле,
но мы проведем ее навеселе –
тут не о чем спорить, кретины!
А все же, скажите, кому посвятим мы
последний глоток из братины?
Неужто оставленным детям? Да чтоб их!
Потерян у них человеческий облик:
в могилу открытую горсти земли
они отсчитали как будто рубли.
Наследникам – наши проклятья!
Лишь мы, мертвецы, настоящие братья,
мы будем кутить: наливайте!
Ты друга хотел угостить этой чашей?
Что ж, часто пивал он за здравие наше.
Ах, если б мы слышали только сейчас,
что друг на поминках нашепчет про нас,
ничуть не смущаясь распятья.
Лишь мы, мертвецы, настоящие братья,
мы будем верны: наливайте!
На кладбище ленты с венков погребальных
Любимая срежет для танцев для бальных.
Хотя ее очи слезами полны,
но все же заметят, как ленты нежны.
О, женщины – эти исчадья!
Лишь мы, мертвецы, настоящие братья,
мы будем верны: наливайте!
Последний глоток да отведаем сами!
Отравлено прошлое жуткими снами.
Поскольку и завтра отравлено сном,
наполним утробу хмелящим питьем,
а дальше – хоть черви, хоть черти.
Мы вместе пируем, мы вместе, поверьте,
хотим позабыться до смерти».
Летел в вышине черный ворон к трактиру,
хотел причаститься к последнему пиру,
но в страхе отпрянул от наших ворот:
его устрашил беспорядочный ход
всеобщей печальной судьбины.
«Мы братья!» – звенели на грязном настиле
осколки сердец и братины.
Барабан Жижки
В далекой Богемии – там, там –
Стучат барабаны: татам, татам.
Стучат неспроста, стучат в ворота
Гуситы – крестьянская сволота.
Стучат сердца, тревожно стучат,
Кричат уста, истошно кричат:
«За Господа Иисуса Христа!»
Гремят барабаны, гремят семь лет:
Ни сна, ни покоя в Богемии нет.
Все руки в округе, что сеют и жнут,
Дробь барабана как знамя несут.
Что толку овес допоздна собирать,
Когда можно лучшую долю избрать:
Пора с крестоносцев шкуру сдирать!
Есть колос в полях – патронташ боевой,
А меч – это серп для страды полевой,
И колокол жатвы гремит в вышине:
Сегодня железный порядок в цене!
………………………………………
Говорит Жижка:
«Великий герой – жестокий герой,
Тень Бога на нашей земле дорогой.
Его роковой ореол для страны
Куда величавей звезды сатаны,
О ком молва непрестанно твердит.
Он бьется за Бога, за Слово стоит
В самую кровавую круговерть.
Но есть у победы сестра – это смерть.
Он шлет на ужасную гибель солдат,
Не зная ни жалости, ни утрат».
Сиял ореол над седой головой,
Когда наступил его час роковой,
И сердце его трепетало слегка,
Как полог палатки от ветерка.
Когда зазвучал походный рожок,
Он молвил друзьям: «Приближается срок!
Как только возьмет мою душу Господь,
Моя зарокочет ослепшая плоть –
Прошу мою кожу в дубильне распнуть,
Потом на пустой барабан натянуть,
И палочки будут на ней танцевать,
И будут в последний поход призывать
Мою лихую гуситскую рать:
– Пора с крестоносцев шкуру сдирать!
И колокол вновь загремит в вышине:
– Сегодня железный порядок в цене!
И голос раздастся, исполненный гроз:
– Сегодня желает сражаться Христос!»
И каждый рассвет, и каждый закат
Фрисландские ветры разносят набат
По склонам крутым, по зеленым полям,
Далёко, далёко по синим морям.
…………………………………………………………….
Они развели костерок небольшой
Под небом чужим, на границе чужой,
Легли у огня на краю тишины –
Печальны, разгромлены, смятены.
Они потеряли знамя в бою,
В бою потеряли славу свою,
Свой путь потеряли в зыбких песках,
И лишь барабан остался в руках!
Поет под брошенным шлемом песок.
Взметнувшись, искра замирает у ног.
Смеркается. Дождь обложной моросит.
Рассказывает бывалый гусит:
«А наш барабан – не пустозвон,
Он исповедует высший закон:
Он даже мертвый поднимется в бой
И всех солдат поведет за собой.
Шестнадцать лет я шагаю за ним –
Неужто не верите басням моим?
Тревога ему протрубила поход,
И нет у солдата прочих забот.
Ему ни любовь, ни чертог не нужны.
Он может шагать лишь дорогой войны.
Поэтому он и в могиле не спит,
Что слышит, как праведный бой кипит,
А там, наверху, позабыли о нем...
Он хочет с нами лежать под огнем
И дождь над палаткою слышать во сне,
И крик часового в ночной тишине,
И конницы звон на мосту разводном…»
Они потеснее сбились в кружок.
Они позабылись тревожным сном.
Холодный ночной ветерок
Барабан засыпает песком.
…………………………………………………….
Мечты согревают и ночью, и днем.
Песня ландскнехта
Танцует лигурийский конь под барабанный бой,
Когда по пыльной мостовой мы тащимся с тобой –
Один в рубцах, в бинтах другой – идем из боя в бой.
Никак нельзя, братишка мой,
Скакать на взмыленном коне под барабанный бой.
Едва ли для тебя секрет, что мы обречены,
Поскольку бродим тридцать лет дорогами войны.
В пути состарится ландскнехт, и вот уже близки
Его последние деньки:
Никак нельзя бродить весь век дорогами войны.
Отбарабанил барабан в неведомом краю.
Моя ничтожная судьба похожа на твою:
Она от крови солона, что пролита в бою.
Братишка, руку дай свою:
Чтоб мирно спали на земле, я под землею сплю.
Однажды спросят ваши дети
Однажды спросят ваши дети:
«Отец, где Гете наших дней?»
И вам придется им ответить:
«Он далеко – в краю теней.
За Даугавою, за Доном
Его похоронили мы
Не под высоким небосклоном,
А посреди болотной тьмы.
К чему его мечты и песни?
Мы за собою жгли мосты.
И это было, если честно,
Куда важнее, чем мечты».
Однажды спросят ваши дети:
«Ужели наш Рембрандт убит?»
И вам придется им ответить:
«Он спит под сенью пирамид.
В Египте, над песчаной бездной,
Сражались мы – за брата брат.
И это было, если честно,
Куда важнее, чем Рембрандт.
Он рухнул в бездну, как лавина,
А мог бы осчастливить всех.
Но такова была судьбина,
Где нет надежды на успех»
Однажды спросят ваши дети:
«И наш Бетховен – тоже прах?»
И вам придется им ответить:
«Он сгинул в северных морях.
Волна его качает ложе,
О борт холодный ветер бьет.
Его последний крик – о, Боже! –
Погасит русский самолет.
И шторм из ледяных аккордов
Песнь колыбельную совьет,
Что дальше скандинавских фьордов
Его, Бетховена, полет!»
Когда-нибудь и ваши дети
Состарятся наверняка,
И захотят они отметить
Тех, кто вознесся на века,
Кто осветил, как яркий факел,
Сороковые времена,
Кто возвестил: в грядущем мраке
Другие вспыхнут имена.
Иную песнь, иную оду
Иные сложат господа…
Но Бог величие народу
Не возвращает никогда.
Перевод с немецкого Е.В. Лукина
