Комаров К. От времени вдогонку. — Екатеринбург, 2013.
Книга стихов «От времени вдогонку» — это плохой дебют хорошего поэта. Впрочем, не совсем дебют. Стихи Константина Комарова были опубликованы на страницах журнала «Урал», и там они произвели на меня очень сильное впечатление своей наглой, другого слова не подберу, непохожестью на то, как сегодня нужно писать стихи — хотя бы для того, чтобы один раз попасть на какой-нибудь приличный литсеминар, я уже не говорю о публикации. В стихах Комарова все поперек сегодняшних ученических «линеек». Хотите «внимания к деталям» — нате вам «безумную абстракцию», рассчитываете на точность слов — а у нас изволь «понимать мой туманный койне» (хотя, вообще-то, «койне» — среднего рода). Желаете аристократической сдержанности тона и холодноватой постбродской иронии? А тут надрыв и пьяная (по-есенински, разумеется) сентиментальность, «почти добившая меня». И вся эта шаткая конструкция, чуть ли не из кубиков сделанная, каким-то образом не падает, а необязательное слово поэта порой (точнее — изредка) попадает в точку. У автора есть несомненный песенный дар, поэтический голос. Голосом-то он и берет, громкостью, напевностью, красивым тембром, так, что не хочется замечать явных провалов, которые, увы, есть почти в каждом стихотворении.
Бог забит молотками молитв,
бога нет, бог не чувствует боли.
Какой страшный образ, если воспринимать эти слова всерьез! Бога убивает молитва! Но дальше в этом стихотворении следуют строки совсем несусветные в своей корявости:
У меня же — бумага болит
и звенит, словно русское поле.
В этом образе нет ни логики, ни красоты, ради которой можно было бы логикой пренебречь. Но отталкивает даже не это, а такое наивное самолюбование: что там муки Бога на кресте, я тут стихотворение пишу! Самолюбование получилось наивным, а не вызывающим именно потому, что здесь все слова сказаны не всерьез. Не ради смысла, а ради звука. Но одно без другого немыслимо. И дальше в том же духе:
Говорили, ты сходишь с ума,
Говорили, ты бес лицедейства,
Но молчала, молчала зима,
Позволяя в себе отсидеться.
И так до конца. Девять катренов ни о чем в буквальном смысле слова. Тут бы и закрыть книгу. Но две первые строчки — они запоминаются...
И так почти во всех текстах книги: одно-два сильных четверостишия, которые буквально тонут в мутном потоке приблизительных слов и приблизительных чувств. Константин Комаров прекрасно владеет силлабо-тонической формой, хотя очень часто позволяет себе выходить за ее пределы. Но внешних ограничений оказывается недостаточно, если нет внутренней дисциплины. Не помогают даже дополнительные ограничения по рифме:
В том городе, куда сбежали мы,
Уводят в никуда пустые скверы,
И даже продавщицы шаурмы
Загадочны, как древние шумеры,
В том городе, куда сбежали мы.
Прекрасно написано, но что же дальше? А вот что:
Здесь не тревожат хмурые умы (? — Е. И.)
Желания огромной чистой веры.
И даже точные и правильные меры
В пространстве света, светотени, тьмы
Здесь не тревожат хмурые умы.
Понятно, что в отличие от пространства города, в «пространстве светотени» может случиться все что угодно. Но здесь-то не случается вообще ничего, кроме рифмы, и этого мало, чтобы назвать рифмованные строчки стихотворением. Будут еще «хурмы», «примеры», «атмосферы», «эры», «химеры», «нему», «пантеры», «гетеры», «премьеры» и т. д. Я признаться, ждала уж рифмы «лицемеры», но ошиблась в своих ожиданиях.
То, что в подборках выглядело как дерзость, в книге в концентрированном виде демонстрирует, что автор просто не сумел или не захотел произвести элементарный отбор: выбросить слабые стихи из книги, а слабые строки из стихов. Это, конечно, не случайность. Константин Комаров постоянный участник различных литературных семинаров и сам литературный критик, он знает, какие строки нужно убрать. Но не хочет. Потому что исходит из романтической концепции, что поэту, наделенному песенным даром, все позволено, а править строки, которые продиктовало вдохновение — кощунство.
Комаров очень старательно и местами талантливо воспроизводит символистскую модель: мир не стоит нашего внимания, потому что его необходимо преодолеть. Поэт-демиург творит словом новую реальность, которая гораздо важнее, чем бренный мир, сотворенный несовершенным Творцом.
Лирический герой Комарова берет на себя функцию демиурга, а вместе с ней и иронический модус самоосмеяния, неотделимый от символистского способа самопрезентации:
Доколе, вопию, доколе
сей топос будет столь суров?!
Что ни любовь — любовь до койки,
что ни поэт — то Комаров!
Сама по себе традиция, в которой пытается работать поэт, весьма почтенна. В ней звучит туманная музыка Александра Блока в сопровождении барабанов Маяковского и Есенина. Есть здесь и Георгий Иванов, который, как кажется, оказал на Комарова гораздо большее влияние, чем Гандлевский и Борис Рыжий. Один раз, кажется, промелькнул Иван Жданов.
Не хватает многообещающему дебютанту, повторю, дисциплины и самоконтроля. Пора уже предъявить счет не к себе-человеку, а к себе-поэту. Я не сомневаюсь в том, что Константин Комаров способен это сделать, потому что в книге есть два-три примера очень крепких настоящих текстов. Вот таких:
На третьей остановке от тебя
я был с автобуса за безбилетность
ссажен
и вышел в мир, бессовестно грубя
всем встречным, ну а ты
осталась с Сашей
иль с Колей ли, а черт их разберет:
все на одно лицо, и то рябое.
Я сплю и твердо знаю наперед,
что завтра за углом столкнусь с тобою
под серым, кем-то высосанным небом,
лишенным даже оспинки огня,
и извинюсь, а ты пойдешь за хлебом:
без хлеба жить сложней, чем без меня
