* * *
Самое время поехать на дачу,
печь затопить,
главную тему в стихах обозначить,
водки купить.
Молодость! Черные очи кочевья,
корчи любви.
Боже, по милости или во гневе,
благослови!
Плавно под ветром качается слива,
плавает в луже башмак.
Время достать из кармана огниво,
вызвать волшебных собак.
Я сохраняю в ладонях живое
пламя, шепчу огоньку,
не представляю – зачем, от кого я
прячусь, все время бегу.
Надо опомниться, надо вернуться,
точку поставить в конце.
Скоро собаки с глазами как блюдца
сядут рядком на крыльце.
Надо придумать простые причины,
хватит причины простой,
и тишины золотые кувшины
синей заполнить водой.
* * *
Касса брошена, очередь зла –
продавщица, забросив дела,
позабыв посторонних и стыд,
в телефонную трубку кричит:
«Невозможно тебя повторить,
мне нельзя о тебе говорить,
прижимаю я палец к губам –
никогда не увидится нам.
Я теперь молчаливей вдвойне,
точно что-то сломалось во мне,
точно жизнь, что была прожита,
совершенно случайно не та.
Вот бы время обратно вернуть,
повернуть и судьбу обмануть,
оказаться бы вместе с тобой,
посмеяться над глупой судьбой».
Огорчается добрый народ,
продавщицу никто не зовет,
и она, закрывая лицо,
убегает рыдать на крыльцо.
* * *
презрение только защита
от сильного речь затая
подставь и другую ланиту
и ребра открой для копья
бесплатная влага прольется
останутся руки чисты
я жду тебя возле колодца
с ведром приворотной воды
о брат мой сомнительный отрок
о юноша полуседой
напейся водой приворотной
холодной и чистой водой
и нет никакого обмана
и нет никакого вранья
сияет открытая рана
Его и твоя и моя
Коктебель
Андрею Коровину
Я чувствую, я существую, я есть.
О чем ты мне напоминаешь, Овидий?
Кричат за баркасом не чайки, а весь
мой ужас – проснуться и Рим не увидеть.
Похмельным прищуром валы осмотреть –
широк и просторен морской лепрозорий.
Продай мне цыганка хорошую смерть
и каменный домик с террасой на море.
Продай мне сырой коктебельский коньяк,
кристаллы катрана и дынное сало,
и пемзы плевки из горы Карадаг,
и кровоточащие гроздья коралла.
Я стану вдыхать по дорожке луны
серебряный запах, я легкими всеми
заплачу, припав на твои валуны,
в безудержной и безутешной поэме.
Поэт
Закат как ветчина в разрезе
лежит на кровельном железе,
блазнится, жир начнет стекать…
Здесь можно вспомнить Веронезе,
а можно и не вспоминать.
Сей сочный окорок небесный,
лежащий на тарелке пресной
в густой прогулочной тиши…
Как раз аллюзия на Гессе
по состоянию души.
Но я о них не вспоминаю,
я словно Будда глух и нем,
лениво Борхеса листаю,
и в памяти перебираю
примеры гауссовых лемм.
* * *
Бежала, гнал меня по свету
живой кочующий огонь
и клала я на все предметы
свою горячую ладонь.
Я только имя им давала
и дальше двигалась, легка,
и ни к чему не привыкала,
и не пускала корешка.
Потом ладонь моя остыла
и намагнитилась в огне,
все, что я раньше не любила
само приклеилось ко мне –
чего не вытащить клещами,
не выщипать по волоску.
Хожу, обросшая вещами.
и еле корни волоку.
Москва
