* * *
Т. И.
Беглецы, скоморохи, смутьяны
эмигранты имперских орбит,
не о вас ли у музы Татьяны
нелетающий ангел скорбит?..
Унесённые ветром скитальцы,
пилигримы холодных пустынь.
Отогрей их замёрзшие пальцы,
тайный ангел, и сам не остынь,
чтобы вера в целебность рыданий,
в серебро, берегущее свет,
извлекала из хриплой гортани
то, что должен сказать напослед
человек средь звериного воя,
среди нежити с волчьим мурлом…
Милосердный серебряный воин,
осени нас сакральным крылом.
За бугром, где ютятся подранки,
от державных сбежав ворожей,
будь на страже, серебряный ангел,
с контрафактным клеймом Фаберже.
* * *
И всё, как раньше, как тогда,
когда цвела душа босая –
уходят письма в никуда,
но никуда не исчезают.
Душа бродила по прямой,
терялась в дурости и вздоре,
ах, сколько соли, ангел мой,
в перенасыщенном растворе.
Зачем мы головы дурим,
что соль собою быть устала…
С твоей судьбой соизмерим
полураспад её кристаллов.
РЫЛЬЦОВ Валерий Александрович – автор книг «След на камне», «Круженье жёлтого листа», «Пора камнепада», «Право на выдох». Член Союза российских писателей. Постоянный автор «Ковчега» с № 1 (2002). Живёт в Ростове-на-Дону.
© Рыльцов В. А., 2013
Коль раскрошились за века
ступени в лестнице Линнея,
нас породивший океан
навряд ли станет солонее.
Он тяготеет к молодым,
а нам брести в отрепьях рваных,
пока белёсые следы
не затеряются в барханах.
Когда же ляжем наконец,
не важно – дальше или ближе,
там лань придёт на солонец
и землю с жадностью оближет.
* * *
Скажешь родине «danke» и «thank you»
за избыток обид и простуд –
пассажир иноземной подземки,
не забывший, как вьюги метут.
Да каким бы ты ни был усталым,
но доныне не можешь без них…
Ностальгия по рельсам и шпалам,
и броне на путях запасных
настигает катящимся эхом,
залихватским дымком над трубой…
Той страны, из которой уехал,
зыбкий образ. Фантомная боль.
Сам себя обвиняешь в побеге
из питомника лжи и вражды,
обращающем белые снеги
в килотонны замёрзшей воды.
Избегая душевных эрозий,
затвердив немудрёный мотив.
в бутафорский садись паровозик,
обречённо смотри в объектив.
Ты ушёл от имперской потравы,
от засилья холопов и бар…
Над руинами зверской державы
облаков отработанный пар.
В топках пусто. Но выжжены нервы.
В небе морок. В земле креозот.
И нигде паровозик фанерный
никого никуда не везёт.
Стрела
Эксклюзивные лица Цирцей
так стезю завязали узлами,
что стрела, потерявшая цель,
на излёте проходит сквозь пламя.
Наконечник в былые года
из небесного камня ковали,
и, казалось бы, всё, как тогда,
но кураж повторится едва ли.
Мастерам открывался сезам
за любою обыденной дверью
и старались павлин и фазан
навязать свои личные перья.
Где когда-то победным рывком
расщепляли тугие мишени,
искривилось в полёте древко,
порадело поре поражений.
Чтоб в исходе былых скоростей
натыкаясь на баннер «verboten»,
увидать, как в облезлом хвосте
тлеют перья недолгой свободы.
* * *
Привада, морок, наважденье –
как словесами ни бряцай,
всё тяжелее отчужденье
в овале женского лица,
в опале тела, за которым
готов тащиться и ползти
в ночи по смрадным коридорам
с казённой лампою в горсти,
лампадой, свечкою, лучиной,
зажав кресало и кремень,
покуда чёрная пучина
пророчит ужас перемен.
Но как бы страсть ни убивала,
ты обмирал, но не пищал –
конфетку сласти небывалой
роскошный фантик обещал.
Под скрип Хароновых уключин,
ночь на песчаном пятачке,
да две звезды в разрыве тучи,
соединённые в зрачке,
так что же, сложим две печали,
свечу ладонями укрыв,
нас от причастья отлучали,
нас истязали на разрыв,
пока критическая масса
любви, обмана и тоски
не сдетонирует, и кассу
воспоминаний на куски
не разнесёт и всё, что важным
казалось, закрывая свет,
взлетит, как смятые бумажки
тогда не съеденных конфет.
* * *
Оглядись – вокруг стада и стаи
всех мастей, окрасок и пород,
в том краю, где мы произрастаем,
гордое прозвание «народ»
выбито и обухом, и плетью,
дух лакейства въедливо вошёл
в альвеолы. Воздух лихолетья
над страною смраден и тяжёл.
Недорослей злобой заразили,
вовлекли в бесовский хоровод.
Яблочко отравлено, Россия,
зря ты откусила от него.
Саркофаг со спящею царевной,
витязи бухают у реки.
И блестят над веною яремной
чьи-то осторожные клыки.
* * *
…мальчики иных веков,
Наверно, будут плакать ночью
О времени большевиков.
Павел Коган
Когда бы можно в летаргию
впасть – всё не смертная коса –
покуда вразумлять Россию
с печалью будут небеса.
Взлетят архангелы собором
по-над безумною страной
сначала с гневным уговором,
потом с расплавленной смолой.
И нам не выжить, нам не выжить
и подлых дел не оправдать…
Когда б не видеть и не слышать,
не сознавать и не страдать,
пока за ложь и святотатство
страна стирается в труху…
Когда бы можно оправдаться,
что не причастен ко греху!
Но козни, зримые воочью,
но оправдание оков,
но слёзы, пролитые ночью
о времени большевиков...
Теперь ни рангов и ни партий
в прицеле Страшного суда…
Для Господа на этой карте
нет невиновных, господа.
И на последнем перегоне,
от ужаса остолбенев,
сожми бессильные ладони
и не ропщи на Божий гнев.
* * *
От тех, кто перемены торопили,
сегодня не отыщешь и следа.
Держава лечит грязетерапией
от совести, от чести, от стыда.
Вожди меняют маски и личины,
в постыдный завлекают карнавал,
но не гордись, что мы неизлечимы,
ещё найдётся дошлый коновал.
* * *
небывалые снегопады,
печь затоплена, тишь да гладь,
ни мадонна и ни трибада,
ни одна, извиняюсь, лядь
не придёт к твоему зимовью,
где ты маешься – сед и хром –
с невостребованной любовью,
хрипло стонущей под ребром.
И куда подевался ушлый,
разжигающий угль меж ног,
целовавший тебя в макушку
молодой и беспутный бог,
окунавший шальное тело
в жар, рассчитанный на века…
эта привязь давно истлела,
а другой не нашлось пока.
Из небесного ли металла,
из расплава ль подземных руд
отчего вдруг звезда упала,
понукая продлить игру,
и покуда заря не брезжит,
некто, знающий древний код,
страстно шепчет сквозь звон и скрежет
неразборчиво и легко.
* * *
Намертво продутый сквозняками,
начисто лишённый миражей
путь блестит, настырно возникая,
сквозь развал державных муляжей.
Ты один – растерянный прохожий –
стать давно утративший и прыть,
ты страшишься верить, но, похоже,
звёзды разучились говорить.
Там, в пространстве без конца и края,
голоден, блестящ и одинок,
горло для беседы выбирая,
на лету вращается клинок.
* * *
Здесь стерня выгорает кругами,
Бронетехника прёт напролом…
Напоследок сложи оригами –
Журавля с перебитым крылом,
Ведь летит над горящим бараком,
И трубит над пропащей страной
Шестикрылый с фасеточным зраком
Обитатель небес коренной.
Выжигая с державных ладоней,
С исполинских корявых десниц
Кровь невинных, и грязь, и плутоний,
И мазут боевых колесниц.
Что за храм возведём на крови мы
Из оплавленных Небом камней…
Меч, приросший к руке серафима,
Никогда не расстанется с ней.
И в зенит раскалённый не глядя,
Среди пепла великих держав
Мы всё те же раскроем тетради,
Карандаш обречённо зажав.
